— Что? — нахмурился он.
Типичная старушка из сказки про Красную Шапочку. Пучок седых волосы, очки-половинки на цепочке, вязаная кофта, таинственная улыбка. И повидавшие всякое мудрые глаза.
— Баба Аня, — повторила я громче и прокашлялась. — Анна Маклейн — это псевдоним Анны Митюшкиной. Подруги моей бабушки. Она… нянчилась со мной и Дашкой, когда мы совсем мелкие были.
— Знаешь, где она живет? — взбодрился шеф.
Я фыркнула:
— Я даже не уверена, что она вообще жива. В детстве казалось, что она уже древнее этого города.
— Так она местная?!
— Когда-то была.
— Ладно, сейчас попробую узнать.
Ковальчук полез за телефоном, а я вдруг поняла, что так и не рассказала ему о главном — о своей проявляющей способности. О зельеваре и Беляке. О птицелове и Метельках. О том, до чего мы с Яном успели додуматься, пока не… пока не отвлеклись.
К концу моей истории шеф сидел, упершись локтями в стол и яростно тер лицо растопыренными ладонями.
— Черт. Говоришь, про брежатых тоже от этой бабы Ани слышала? — наконец спросил он.
— Да, но…
— И кулона на себе так и не нашла? — Он прищурился. — Хорошо искала?
— Я каждый день хожу в душ, одеваюсь и раздеваюсь, — вспыхнула я. — Уж точно бы заметила на себе какую-то странную побрякушку.
— Но эффект от артефакта есть… Значит, он все-таки на тебе.
— Я же сказала…
— Да слышал я, что ты сказала, — отмахнулся Ковальчук. — Но если есть эффект, значит, есть и его источник. То, что мы его не видим — второстепенно.
— Ничего себе, второстепенно…
— Так. — Он встал и все-таки выудил из кармана мобильник. — Жди здесь, я сейчас.
И уверенно пошагал в комнату. В мою комнату.
— Чувствуйте себя как дома! — крикнула я вдогонку и плюхнулась на стул.
Вообще, шеф был прав. И я на всякий случай даже еще раз ощупала свои грудь и шею, закрыв глаза и всецело сосредоточившись на внутренних ощущениях. Ну не верилось мне, что можно…
— Пытаешься самоудавиться? — с любопытством поинтересовался Ковальчук, и я распахнула глаза и убрала руки с шеи.
Как-то быстро он вернулся.
— Что-то узнали?
— Да. Митюшкина жива. Правда перебралась в Тверь.
От Москвы до Ярославля, от Твери до Иваново.
Еще одна точка, но что это значит?
— Собирайся.
— Мы… мы едем в Тверь? — с трудом выдавила я.
— Идем порталом, — буркнул Ковальчук. — Я вызвал пограничника, ждет нас внизу, ибо в дом твой действительно не пробиться.
И он почти с уважением глянул на все еще дрыхнущего Фафнира.
— Но… ночь же почти, и… — Я попыталась выразиться помягче: — Метелька говорила, что в управлении есть эти…
— Да. Я знаю. Михаил не из «этих».
И я как-то сразу взяла и поверила.
Хотя про ночной визит к очень пожилой женщине шеф так ничего и не ответил.
Не то чтобы я рассчитывала полюбоваться ночной Тверью, но оказаться сразу в тускло освещенном подъезде перед дверью нужной квартиры точно не ожидала.
Вот всегда было интересно: как пограничники попадают в незнакомые места? Встроенный навигатор у них, что ли?.. Надо будет спросить при случае — не у Дашки, конечно, ее-то навигатор сбоит давно и прочно, но у Игорехи или бабули.
Когда перестану злиться и вновь начну с ними разговаривать.
Ковальчук без раздумий нажал на дверной замок и оглянулся к Михаилу:
— Жди здесь.
Тот послушно отступил в тень, а я, глянув на часы, поняла, что время не такое уж позднее, но это даже хуже. К старикам лучше соваться в пять утра, когда они уже встали, чем в одиннадцать вечера, когда они видят десятый сон.
Из квартиры не доносилось ни звука, и Ковальчук вновь надавил на звонок.
— А у кого вы узнали адрес? — спросила я.
— У твоей бабушки.
— Что?! — Эхо звонко поскакало по безмолвному подъезду, и я понизила голос до свистящего шепота: — Что?
— Расслабься, — хмыкнул шеф, — я не говорил, что ты со мной. А адрес она дала в обмен на услугу — очень уж хотела, чтобы связанное с тобой расследование остановили. Вот мы и договорились к взаимному удовлетворению.
Вот же… хитрец. Ведь уже со мной договорился, что мне возвращают работу, так еще и у бабули умудрился кусок урвать. Я собралась было высказаться по поводу чьей-то прошаренности, но в этот момент дверь наконец распахнулась — без единого щелчка и скрипа, — и из ярко освещенного проема на нас хмуро уставилась та самая Анна Маклейн, она же Митюшкина.
Стоило мне увидеть это сморщенное, но по-прежнему строгое лицо, как воспоминания нахлынули гигантской волной, грозя поглотить меня не на одну минуту. Баба Аня никогда не была добренькой и милой и пугала нас с Дашкой порой похлеще родной бабушки, но мы всегда радовались ее визитам, потому что они означали очередную увлекательную историю и новую загадку, ответ на которую предстояло найти зашифрованным в сказках.
Теперь-то я понимаю, что дружба тогда еще относительно молодой Вероники Зеленцовой и, похоже, вечно древней Митюшкиной должна была выглядеть странно, и наверняка их связывало нечто иное, но кто в детстве задается подобными вопросами?
Впрочем, судя по степени суровости на лице бабы Ани, узнать всю правду мне не светило и сейчас.
Если честно, я вообще думала, что она вот так посверлит нас глазками-бусинками, утонувшими в складках и морщинах, да захлопнет дверь перед нашими носами. Но вместо этого баба Аня молча отступила в сторону и замерла, ожидая, когда мы пройдем в квартиру.
Я растерянно покосилась на Ковальчука, тот ответил мне решительным взглядом, и мы дружно шагнули вперед.
Дверь за нашими спинами закрылась так же бесшумно, как открылась.
В квартире пахло сладостями и старостью. В голову полезли сказки о ведьмах и пряничных домиках, но я быстро взяла себя в руки. Это уж точно выдумка, а бабу Аню я знаю… Ну, вроде как.
По-прежнему не издавая ни звука, она провела нас в полупустую, освещенную не хуже стадиона во время матча комнату, в которой из мебели обнаружилось только пять кресел, стоящих вокруг странного шестиугольного стола, сама уселась в ближайшее и жестом предложила и нам не стесняться.
— Вы меня, наверное, не помните, — осторожно начала я, ерзая на невероятно жестком сиденье. — Я…
— Помню.
А голос ее не изменился. Такой же пугающий, но стоит его заслышать — и хочется еще и еще.
— Софья Зеленцова. — Баба Аня помолчала. — Ты выросла.
За двадцать-то с лишним лет? Надо полагать.
И снова тишина. Я незаметно пихнула в бок Ковальчука, а то расселся тут, и он резко выпрямился и прочистил горло.
— Эм, простите, что так поздно, на…
— Не прощаю, но тебе все равно.
Вот нравится же ей ставить людей в тупик. Шеф моргнул, но взял себя в руки и продолжил:
— У нас есть пара вопросов о ваших сказках и загадках.
— Нет, — внезапно выдала старуха.
— Что? — опешил Ковальчук.
— Ты молчи. Пусть она спрашивает, что хочет, — кивнула она на меня. — Так быстрее до сути доберетесь.
Шеф открыл и закрыл рот. Откинулся на спинку кресла и, повернув ко мне хмурую физиономию, замер в ожидании.
— Что…
Я честно собиралась спросить про сказки. Про артефакты, про то, знает ли баба Аня, что творится в том числе и в ее городе. Но язык выдал нечто совершенно иное, возмутив Ковальчука и развеселив старуху.
— Зачем вы нянчились со мной в детстве?
— Хорошая выросла, — протянула она. — Не испортила тебя Вероника, не задурила мозг. И Витька ее неугомонный, кровопивец малолетний, не превратил в свое подобие.
— И все же…
— А просто так. — Баба Аня неожиданно искренне улыбнулась, отчего вновь стала похожа на мое о ней воспоминание — милую бабушку из сказки. — Любопытно мне было, не каждый день брежатые рождаются.
Шеф тут же встрепенулся, но вмешиваться не стал, только уши навострил — они у него в такие моменты даже слега шевелятся, давно заметила.
— Кто такие брежатые?
— Ты знаешь.
— Ночные стражи, дневные стражи… — процитировала я, и баба Аня довольно кивнула. — Но чем я отличаюсь от других? Почему я настоящая?
Теперь она уже в отрытую смеялась — как-то натужно, тяжело, сотрясаясь всем телом, но все же.
— От каких, других? Вас, брежатых по пальцам можно пересчитать. А те, кого так называют — обычные недоучки да слабаки.
— Да, объясните же уже по-человечески! — не выдержала я. — Меня скоро тошнить начнет от всех этих намеков и недомолвок!
— Коза Вероника, — проворчала успокоившаяся старуха. — Перестаралась все же с опекой… Мол, незачем тебе знать. И другим незачем. Впрочем, нынче все брежатые таятся, даже если знают о своей сути, а уж коли тебе невдомек…
— Я сейчас драться начну, — буркнула я, — и на возраст ваш не посмотрю.
— Ладно-ладно, — замахала руками баба Аня. — Сама ж сказала, брежатые — это стражи. Хранители. Чего угодно. Не в невидимости ваша суть, как придумали эти идиоты-надзорники. Испоганили слово. Ваша суть в защите. Что к тебе попадет — никто не найдет.
— И каждый знает — под их крылом не слышит смерть и не видит зло, — вновь вспомнила я загадку.
— Точно. Когда-то вас ой как уважали и ценили. Вы и людей охраняли, над коими угроза нависла. И чьи-то сокровища берегли. Да что угодно. Болтали, дескать, даже от проклятья могли спрятать.
— Но когда все успело так измениться? — ошарашенно произнес Ковальчук, видимо, позабыв, что ему велели помалкивать.
Баба Аня пожала плечами:
— Да давненько уж. Наверное, когда под их крыльями повадились преступники прятаться. Когда начали использовать все, кому приспичило. Когда бержатым надоело быть чужими сейфами. Старые умирали, новые молчали о даре — а маги как увидят, коли и его можно сокрыть? Хранители исчезли, а словечко осталось. Ну надзорники и воткнули его бездумно, как всегда.
Переносицу сдавило, и я потерла ее одеревеневшими пальцами.
— Бабушка знала, — сказала скорее себе, чем кому-то еще.