ать о том, что такое «точок» и как надо изучать повадки да направление кочующих стаек, дабы расставить силки. Но Ярополк был птицеловом от природы и всю эту книжную науку не уважал.
Зачем она, коли он наделен способностью бесшумно и незаметно забраться на любое дерево и поймать добычу собственными руками? Чем и воспользовался, уже через минуту нежно сжимая в ладони трепещущее тельце.
Однако, стоило спрыгнуть на землю и вглядеться в черные выпуклые глазки, как с птицей начало происходить что-то неладное. Она вдруг перестала дергаться и будто вздулась, уже не помещаясь в руке, так что даже пришлось ослабить хватку, а потом и вовсе разжать пальцы.
Распухшая птица полетела вниз, по пути все сильнее раздаваясь во все стороны, увеличиваясь, сбрасывая перья и обретая женские черты. Уже через пару минут у ног Ярополка сидела ослепительно прекрасная юная дева в белоснежном сарафане в алый цветочек, и по спине ее водопадом струились блестящие волосы цвета мордоре.
Дева проморгалась, распрямилась и счастливо рассмеялась, глядя на Ярополка:
— Полкаша, ты чего застыл столбом? Там же ярмарка! Ярмарка, Полкаша! Бежим скорей!
И он побежал — опять же, волею ног, а не разума. Потому как разум вообще отказывался понимать, что происходит, и переваривал одну единственную мысль: «Полкаша? Полкаша?! ПОЛКАША?»
И как-то даже не удивительно было, что после нескольких шагов вместо леса они оказались на ярмарочной площади — шумной, людной, разноцветной. Со всех сторон доносились запахи и крики, над головой летали бумажные журавли, а пестрые торговые ряды вызывали желание развернуться и бежать прочь, но девоптица крепко держала за руку и вела как раз туда. К ненавистным шмоткам.
— Платьишки, Полкаша! Шарфики, Полкаша! Туфельки, Полкаша! — беспрестанно щебетала она, закидывая на необъятные плечи Ярополка тряпку за тряпкой и пихая в его огромные ладони крохотные черевички из мягкой кожи.
Они еще и одного ряда не прошли, а правый глаз новоиспеченного Полкаши уже заметно подергивался. К концу второго — к нему присоединился левый глаз. А когда на плечах и в руках Ярополка не осталось места, а в карманах — золотых монет, девоптица с волосами цвета мордоре недовольно уперла руки в бока:
— Ну как же так, Полкаша, мы же договаривались, помнишь? Тянешь ручки — покупаешь вещички.
— Шаман! — взревел Ярополк на всю площадь, но никто из гуляющего люда и бровью не повел.
— Какой, шаман, Полкаша, ты здоров?
— Шаман, вытаскивай меня отсюда! — завопил Ярополк пуще прежнего.
— Ну ладно, ладно, — сжалилась девоптица. — Вижу, утомился ты, хотя и трех часов не прошло.
— Шаман! — с истерично-паническими нотками в голосе взмолился Ярополк. — Для первого дня достаточно!
И в следующий миг он уже стоял на знакомой поляне, чувствуя на плечах вес «платьишек и шарфиков», а в руках — вес «туфелек» и хрупкой ладони девоптицы.
Ночью Ярополку снилась ярмарка и шмотки. Ночью Ярополк собирался плюнуть на все и уйти в закат.
Но с утра своевольные ноги все же привели его на проклятую поляну к проклятому шаману, уже сидящему на пеньке и пускающему в пространство кольца дыма.
— Какой-то ты неправильный шаман, — проворчал Ярополк, принимая бутылку с жижей — точно такой же, как вчера. — Где костер, танцы с бубнами, песнопения?
— Пей, — равнодушно велел шаман и после первого же глотка испарился.
А птицелов снова очутился в лесу.
Сегодня это был лес знойный, тропический, экзотический. Пушистые ели сменились незнакомыми остролистыми деревьями и болтающимися тут и там лианами, по которым перебирали проворными лапами диковинные зверьки.
Ну а уж разноцветных птиц тут оказалось — не счесть. Рай для птицелова. Ад для Ярополка. Вчерашние события были еще слишком свежи в памяти, потому он упорно отводил глаза от ярких пятен, что мелькали тут и там, будто нарочно дразня и провоцируя.
Ну и как клептоман, даже не подозревающий, что уже стянул чужую вещь, Ярополк и не заметил, как в его ладони вдруг оказалась зажата прекрасная желтокрылая птичка с апельсиновой грудкой.
И кошмар вчерашнего дня повторился. И обратилась птица прелестной девой с бронзовой кожей и золотыми волосами. И рассмеялась она, глядя на Ярополка:
— Ярик, солнце мое ясное, ты чего такой серьезный? Улыбнись, Ярик, улыбнись, к нам едет моя мама!
Он готов был сразу орать и звать шамана, но горло перехватило, словно туда песка насыпали, и Ярополк опомниться не успел, как уже бежал с девоптицей под руку к небольшой деревянной хижине, с основы до плоской крыши заросшей пестрыми цветами и вьюнками.
А потом сидел за обшарпанным столом, глядел на неуместную в данной обстановке фарфоровую чашку, куда ему все подливала и подливала чай постаревшая копия девоптицы, и мысленно молился о скорой смерти.
— …И сад сорняком зарос, не следишь совсем, Ярик, — попеняла, очевидно, теща.
— …И баньку б давно срубил, а то ж и отдохнуть никого приличного не позвать, что в вашей глуши делать?
— …И крыша, того и гляди, обвалится. Я вот сижу-сижу и прямо чувствую, как она трещит надо мной, грозя похоронить здесь навеки.
Ярополк с надеждой возвел глаза к потолку…
— …А детей в такой обстановке растить нельзя. Негоже приводить в этот мир детей, коли сами на ногах едва стоите…
— Так мы и не собираемся, мама! — вмешалась золотоволосая девоптица.
— Как это не собираетесь? — возмутилась теща. — А я, по-вашему, вечная? Мне, по-вашему, внуков понянчить не хочется?
— Но ты же сама сказала, мама…
— Я сказала, что б вы на ноги встали, а не про детей забыли.
Ярополк гипнотизировал взглядом чашку, в которую с крыши действительно летела какая-то шелуха, отчего по бурой поверхности шли круги.
— …И работу пора нормальную найти, а то много ли он подымет на своих кокосах?
— Шаман!
На сей раз умолять не пришлось, и уже через секунду Ярополк стоял на прекрасной лесной опушке, чувствуя, как бешено колотится сердце, а на языке горечью оседает невкусный тещин чай.
Птица парила над водой. Крохотная, пестрая, будто совместившая в своем оперении все возможные оттенки неба и моря, и Ярополк не смог удержаться. Он плыл на вручную сколоченном плоту, казалось, целую вечность.
И сначала у него были весла, а потом — только воля великого океана.
Сначала его сопровождал азарт погони, а потом — только затмившая разум жажда обладания.
Сначала он не понимал, что творит, а потом увидел в своей руке небесную птичку и сокрушительно вздохнул. Через несколько мгновений на мокрых досках рядом с ним стояла бледная дева с нежно-голубыми глазами и короткими пушистыми волосами цвета морской волны.
Но не смеялась она, как прежние — катились слезы по фарфоровым белым щекам.
— Яр, мой Яр, — причитала девоптица, — ты совсем меня не любишь. Океан для тебя всегда важнее.
— Яр, мой Яр, — всхлипывала девоптица, — над городом тучи собираются, в такую погоду мне всегда тоскливо.
— Яр, мой Яр, — рыдала девоптица, — сердце мое пронзила стрела отравленная. Больно мне, Яр! Дышать больно, жить больно, думать больно…
А потому уже не было ни плота, ни океана. Точнее, океан остался далеко внизу — бился суровыми волнами о неприступные скалы, рвался на другую сторону, да никак пройти не мог.
И стоял Ярополк бок о бок с девоптицей на высокой башне белокаменного замка, что высился на краю обрыва. И считал Ярополк слезинки, что падали из прекрасных лазурных глаз.
— Это все ветер, Яр, он задевает какие-то струны в моей душе…
— Это все солнце, Яр, оно так невыносимо прекрасно…
— Почему ты не говоришь, что я тоже прекрасна, Яр?
— Ты не любишь меня, Яр! Я знала, что ты меня не любишь! Ох, утешь меня, Яр, утешь своим поцелуем!
А потом и слова потонули в сплошных рыданьях, так что уже непонятно стало, что вызывает слезы — ветер, солнце или отсутствие заверений в вечной любви.
— Шаман, — тихонько прошептал Ярополк, практически не открывая рта — ну чисто чревовещатель. — Ша-ама-а-ан, я тут все.
— С кем ты говоришь, Яр? Почему ты никого не говоришь со мно…
А вот и родная поляна. Спасибо, шаман.
Обошелся без птиц.
Ярополк и сам не понял, как удержался. Не то шаман отправил его в мир, лишенный соблазнов, не то лечение и вправду уже давало свои плоды.
Поляна. Шаман. Колечки дыма. Бутылка. Уже привычно, уже без слов.
Ярополк вознамерился повторить подвиг предыдущего дня, но все пошло не так с первых секунд.
Во-первых, он очутился в пустыне. В жаркой пустыне, и куда ни глянь — до самого горизонта одни барханы и ни следа хоть какой-нибудь жизни. Даже завалящего кактуса или, там, вездесущей ящерки…
«Ну тут уж точно птиц не будет», — самодовольно подумал Ярополк, и вот тогда-то случилось во-вторых.
Точнее, не случилось ничего. Шаман не откликнулся на зов, ноги не спешили вести хозяина к цели, разум вяло отмахивался от любых вопросов и растекался лужицей в черепной коробке.
Ярополк плавился от жары.
Он пробовал идти, куда глаза глядят, но то и дело натыкался на собственные следы и понимал, что бродит кругами.
Он пробовал кричать — но барханы проглатывали его слова и топили в песках.
Он стянул футболку и повязал ее на голову в надежде избежать солнечного ожога и теплового удара, но, наверное, слишком поздно, потому что, отчаявшись, вдруг узрел величайшее чудо в своей жизни.
Прекраснейший пруд с кристально чистой водой, в которой отражались плывущие вдаль облака. Над водой, почти касаясь поверхности длинными листьями, склонялись уставшие пальмы, а в небе над ними мельтешила стайка зелено-коричневых птичек, песней заманивая Ярополка в свои сладкозвучные сети.
И он пошел. Не к птицам — к воде. Хотя в данной ситуации это почти одно и то же.