Следователь показал фотографию, где предатель был снят вместе с любовницей Матреной. Поздняков был потрясен. Такого он не ожидал. А приведенные в ходе допроса показания свидетелей из Острогожска не оставляли сомнения в том, что следователю известно многое. Запирательство стало бесполезным. Пришлось признаваться.
При дальнейших допросах Поздняков рассказал, как попал в плен к фашистам и в лагерь военнопленных, расположенный в городе Харькове на Холодной Горе. Там он польстился на обещанную сытую и раздольную жизнь, дал согласие работать на фашистов. Вербовал его Михаил, и вместе с другими предателями доставил в разведывательно-диверсионную школу. После непродолжительной подготовки он был включен в зондеркоманду и направлен в оккупированный Острогожск для выполнения заданий гитлеровцев.
Арестованный сетовал теперь на жестокий нрав своего руководителя, на его бесчеловечное отношение к советским людям. Однажды в лесу они встретили молодого парня. Доверившись мнимым партизанам, он сказал, что является комсомольцем и горит желанием бороться с фашистами. Парня арестовали и привезли в Острогожск. Поздно вечером Михаил вывел комсомольца на огород и расстрелял. В Уколовском районе был арестован коммунист учитель Черных. По дороге в Острогожск Михаил расстрелял и его. Убитого бросили в овраг, завалили снегом. Эти показания дополняли перечень преступлений предателей, но мало помогали в розыске главного преступника.
Михаил был хитрым и осторожным. Строго соблюдал инструкции своих фашистских руководителей и правила конспирации. Никогда и ничего не рассказывал о себе, не делился воспоминаниями и мыслями о будущем. Правда, Николай вспомнил, что Михаил имел особенно крепкую дружбу с агентом из их группы Константином Маматовым, уроженцем Орловской области, описал приметы Константина, назвал примерный возраст.
В деле появились данные еще на одного предателя. В Орел пошла подробная ориентировка. Ждать пришлось долго. И вот наконец пришел ответ. Маматов Константин Васильевич был осужден на десять лет лишения свободы за уголовное преступление и отбывал наказание в елецкой тюрьме. Надо было выезжать в Елец. К допросу Маматова я готовился тщательно. Исходил из предположения, что уголовник будет запираться, отрицать причастность к фашистским карательным органам, откажется называть сообщников. Учитывая это, еще и еще раз просматривал материалы дела, намечал тактику допроса, продумывал, в какой последовательности использовать имеющиеся факты.
Маматов оказался наглым, развязным уголовником. Вопреки ожиданию не стал запираться, признал свою причастность к фашистской агентуре, рассказал о действиях зондеркоманды в Острогожском и Уколовском районах. Надеясь на снисхождение, назвал и «капитана Михаила», сыпал уже известными нам фактами преступных действий руководителя зондеркоманды.
— Фамилия Михаила? — перебил я.
— Фамилия? — задумался Маматов. — Кажется, Ревицкий. Да-да, Ревицкий. Он назвал свою фамилию только один раз при сильной пьянке. А на второй день поднес к носу кулак: пикнешь про вчерашнее — башку снесу.
— Где Михаил родился и жил?
— Об этом он тоже предпочитал умалчивать и от всех нас требовал держать язык за зубами. Но мне, как своему лучшему другу, кое-что рассказывал. Упоминал город Киев, где вроде бы жил и работал до войны.
Более подробных данных о Михаиле выяснить не удалось, но и то, что было получено, обрадовало.
Поездка в Елец подкрепила надежду на успех, прибавила энергии в продолжении розыска. Раздумывая о способах проверки и подтверждения полученных данных, я вспомнил о ящике с немецкими документами, который был припрятан в конюшне во время бегства оккупантов. Решено было еще раз более внимательно просмотреть находившиеся в нем документы. С учительницей немецкого языка из местной школы разглядывали каждую бумажку. Потратили на это много вечеров. И вдруг удача. В глаза бросилась фамилия — Ревицкий. Учительница перевела документ. Это было секретное предписание штаба 212-й немецкой дивизии, адресованное коменданту Уколовского района обер-лейтенанту Эллерману. В нем указывалось поставить на довольствие направленную из Острогожска в Уколовский район с особым заданием зондеркоманду, возглавляемую Ревицким Михаилом Кирилловичем.
Нетрудно понять, какое волнение вызвал у меня листок бумаги, торопливо написанный на чужом языке.
Итак, Ревицкий Михаил Кириллович…
Но дальнейший розыск затруднялся отсутствием фотографии, не хватало биографических данных. Не было уверенности и в том, что разыскиваемый проживает в Киеве. Версию эту следовало проверить.
На основании имевшихся материалов, показаний свидетелей в Киев был направлен запрос на Ревицкого Михаила Кирилловича, родившегося примерно в 1910—1912 годах, указывались его внешние приметы. Потекли дни нетерпеливого ожидания…
Долгожданный ответ оказался малоутешительным. Сообщалось, что Ревицкий Михаил Кириллович прописанным в Киеве не значится. Во второй части ответа для сведения сообщалось, что в городе проживает несколько Ревицких Михаилов, но среди них нет ни одного с отчеством Кириллович.
Привлек внимание Ревицкий Михаил Корнеевич, 1910 года рождения. В Киев пошел новый запрос с просьбой прислать подробные данные об этом человеке и приложить его фотографию.
В полученном ответе говорилось:
«Интересующий Вас Ревицкий Михаил Корнеевич, а не Кириллович, как указывалось в первом запросе, 1910 года рождения, уроженец Черниговской области, проживает в городе Киеве, работает в Управлении внутренних дел в качестве начальника отдела боевой подготовки милиции. Имеет звание майора, в настоящее время выбыл в город Москву для оформления материалов на получение правительственной награды за проявленную доблесть на фронтах Великой Отечественной войны».
После такого ответа хотелось с досадой бросить в сторону бумаги… Но при спокойном размышлении над полученным ответом возник вопрос: а почему не была приложена фотография, которую мы просили? Надо ее иметь, чтобы окончательно убедиться, что это не тот человек, который нас интересует. Пришлось посылать еще один запрос.
Через некоторое время фотография поступила в Уколовский район и была предъявлена на опознание.
— Он это, точно он — «капитан Михаил», — твердо заявил Федяев.
«Капитана Михаила» по фотографии без колебаний опознали и другие свидетели.
В следственном отделе материалы рассмотрели опытные криминалисты, доложили руководству Управления и военному прокурору. Вынесли постановление и выписали ордер на арест Ревицкого. Но спокойный, рассудительный и осторожный начальник Воронежского управления генерал-майор Суходольский дал указание арестовать Ревицкого только после того, как он будет лично опознан хорошо знавшим его человеком.
Для выполнения заключительной операции я взял с собой конвоира и бывшего сотрудника фашистской полиции Федяева. В Киев мы приехали 3 сентября 1947 года. Город залечивал глубокие раны войны. В небо взметнулись десятки подъемных кранов. Сооружались целые ансамбли высоких, красивых зданий. Вглядываясь в лица деловитых, озабоченных людей, спешивших на стройки и предприятия, я подумал, что рядом с ними, по одной земле пока еще ходит не разоблаченный предатель, активно помогавший фашистам разрушать наши города и села, все то, что приходится теперь возрождать, строить заново.
К зданию Управления МВД мы подошли утром. Заняли позицию, позволявшую хорошо видеть проходивших на работу сотрудников, а самим не бросаться в глаза. Прошло много людей, прежде чем появился круглолицый майор в хорошо подогнанной форме.
— Он, «капитан Михаил»! — чуть не вскрикнул Федяев.
Сомнений не оставалось. В здание прошел человек, которого пришлось искать долгих четыре года. Остальное, как говорят, было делом техники. Доложил руководству Управлений КГБ и МВД по Киевской области. Вместе с их представителями я арестовал Ревицкого в его рабочем кабинете. Увидев ордер на арест, он весь сжался, побледнел. Потом взял себя в руки, приободрился, стал объяснять происходящее недоразумением, которое, дескать, вскоре выяснится и кому-то еще придется отвечать за все это.
При первом допросе отрицал нахождение в плену у фашистов. Говорил, что был непродолжительное время в окружении, из которого благополучно вышел, и вновь сражался в рядах Красной Армии. Настойчиво твердил, что его служба подтверждена документами, записями в военном билете. На вопросы о деятельности в Острогожском и Уколовском районах во время оккупации Ревицкий отвечать отказался. Видно, ему надо было собраться с мыслями, выработать линию поведения на следствии. Во время обыска на квартире у арестованного были изъяты чистые бланки документов воинских частей, сфабрикованные материалы, по которым он пытался получить правительственную награду, различная переписка, характеризующая подлое поведение этого человека.
В Воронеже я сдал арестованного и все документы 3 следственный отдел. Моя задача была выполнена. Но ходом следствия не мог не интересоваться. И когда оно завершилось, сел и полистал следственные документы. Вот что они рассказали.
Ревицкий родился в 1910 году в селе Ракитном Черниговской области. Отец — Корней Прокофьевич, как говорили в деревне, был прижимистым мужиком, ни в чем не упускал своей выгоды. Сына с детства приучал ловчить, приспосабливаться к обстановке. После окончания Нежинского пединститута Михаила направили в город Калугу, где назначили учителем вечерней общеобразовательной школы. Но проработал он недолго и вернулся на Украину. Подоспело время служить в армии. Ревицкий решил сделать карьеру военного. Он оканчивает зенитно-артиллерийское училище, некоторое время учится в Военной академии имени Фрунзе. Война застала капитана Ревицкого в должности заместителя начальника укрепленного района, расположенного недалеко от города Коростень.
В трудное военное время на деле проверялась преданность Родине. Советские воины оказывали решительное сопротивление врагу. Избегая плена, дрались до последней возможности, а попавшие в окружение уходили в леса, создавали партизанские отряды и продолжали борьбу с фашистами.