– Ну давай-ка, иди помаши им, – сказала мать, причаливая ялик, – пускай знают, что мы дома.
Ингрид взобралась на пригорок, помахала и стала думать, о чем ей надо бы забыть, о пришлом мужике, который украл у них то, о чем они и сами не подозревали. На Стангхолмене в ответ замахали зеленым шарфом, они называли его сигнальным. У них еще один был, красный, им они просили помощи. Мария у нее за спиной сказала, чтобы Ингрид шла в хлев, а Барбру займется стряпней.
А после спросила:
– А это чего такое?
Коричневый комок на дне ялика. Леденцы. Зато баночка с сиропом уцелела. Ингрид приподняла ее, держа обеими руками, взвесила, чувствуя, как важно, что баночка тяжелая, что она не разбилась, и отнесла наверх.
Глава 34
У них гостит Нелли. Сейчас Пасха, Страстная пятница, сильный отлив, то непродолжительное время года, когда остров вырастает и можно обойти все королевство вокруг по белоснежному песку, разве что под скалой и новым причалом нельзя, там всегда так глубоко, что Ларс ныряет, а остальные нет. Но однажды Ингрид проплыла вокруг всего острова, прилив тогда был самый низкий, а лето выдалось теплее обычного.
Теперь она обходит остров вместе с Нелли – та заехала в гости, потому что ее мама поблизости навещает родню. О ее отце никто ничего не говорит, о братьях и сестрах тоже.
Нелли задает вопросы, которых на Баррёе не слышали: почему у вас в дверях нету замочной скважины? Кто отец Ларса? Почему у тебя нету братьев и сестер? Что говорит твой дедушка?
Ингрид понимает, какие вопросы лучше не передавать маме. Но самый важный вопрос она обдумывает непрерывно, вопрос о том, почему у нее нет ни братьев, ни сестер, на других островах детей бывает и по десять, и по тринадцать. У Нелли шесть братьев, на Стангхолмене выросли пять девочек и три мальчика, дети Томаса и Инги, окончив школу, они поодиночке разъехались и сейчас приезжают только в страду помогать, летом, в остальное же время их родители живут одни, и, насколько у Ингрид хватает памяти, всегда так жили.
Но они могут помахать шарфом, зеленым или красным.
На Баррёе Нелли не все нравится: во-первых, здесь живет только одна семья, а вот на ее родном Лауёе обосновались целых четыре. И собаки тут ведь тоже нет? И дома некрашеные. У самой Нелли дом тоже некрашеный, зато там есть одно красное строение, правда, оно не ее семье принадлежит, это единственная постройка, которую видно из школы на Хавстейне, и Нелли показывает на него, это соседский хлев.
Вареную сайду и печенку Нелли тоже не очень любит, однако тут уж она явно преувеличила, потому что ест она так же хорошо, как Ларс. И нравится ей тоже многое, хотя иногда она об этом и не говорит: пряники с маслом, прошлогоднее ревеневое варенье, свежее молоко, лепешки, пуховое одеяло, под которым они с Ингрид спят в северной зале. На Лауёе пуха нет. И сидеть на отдельном стуле, когда ешь, тоже замечательно. Это стул Ханса, но тот, как водится, на Лофотенах, поэтому сейчас во главе стола, словно королева, сидит Нелли. Прежде она на таком месте сиживала нечасто, а теперь сидит и смотрит на Мартина, который расположился напротив, с другого конца стола. И еще обойти в отлив вокруг целого острова, словно по полям огромной шляпы, и собирать чаячьи яйца в маленькие корзинки – это тоже не на каждом острове получится.
К тому же Нелли работящая, хотя Мария говорит, чтоб они «делали, чего захочется», и для Ингрид такое тоже в новинку.
Волосы у нее заплетены в косу, и она болтается за плечами, будто веревка, когда они дразнят Ларса и бегают от него по дюнам. Ларс крепко сбитый, он злится, вот только ростом не вышел. Они кидаются в него яйцами, и желтки, точно блестящий мед, стекают по его сердитой рожице. Ингрид нравится его задирать. А Ларс, глупый, еще и вытирается травой, поэтому, вернувшись домой, смахивает на рыбу-воробья. Втык Ингрид получает нешуточный – извела ценные яйца, но ругают их вместе с Нелли. Ларс же разбегается и бьет Ингрид по лицу, и, чтобы остановить кровь, Мария сует ей в нос лоскутки.
С Мартином дела тоже неладны: когда он не спит, то расхаживает по острову, и так как Ларс все время гоняется за девчонками, то старик потерян.
Он и разговаривает сердито, рявкает, поэтому Нелли и спрашивает, что дедушка говорит, хотя Ингрид-то понимает каждое его слово, даже непроизнесенное.
Ну так как же братья и сестры – их у нее почему нет?
Сперва Нелли жалуется, что скучает по дому. Но когда близится день отъезда, Нелли принимается всхлипывать, с силой выдыхая через ноздри воздух. Мария говорит, чтобы Барбру с Ингрид не ходили с ней в хлев, достаточно будет Нелли. Мария беседует с ней наедине, и, когда они выходят из хлева, Нелли почти такая же, какой была прежде, разве что домой ей по-прежнему не хочется, она хочет жить на Баррёе, всю жизнь, лучше места она не знает.
За ужином Мартин спрашивает, много ли она вообще знает мест.
Нелли отвечает, что она бывала на Хавстейне и Лауёе и еще как-то раз на фактории с отцом, но вообще они относятся к другой фактории, в Освэре, и там ей бывать не доводилось.
Мартин смеется. Нелли тоже. Он спрашивает, как зовут ее дедушку, и выясняется, что они с ним много зим подряд рыбачили вместе в Трэне. Поэтому он задает и другие вопросы, и Нелли понимает их и отвечает.
Тогда Ларс тоже задает вопрос: сколько у нее братьев?
Нелли перечисляет всю их внушительную компанию, и Ларс задает еще вопрос, Барбру: почему у него-то нет братьев?
Все молчат.
Ларс переводит взгляд на Ингрид, с нее – на Марию, а дальше ни на кого уже не переводит, а сидит, прикидывая что-то в уме, да так, что голова едва не лопается. Наконец он открывает рот, но тут Мартин встает и говорит, что пора ему на теленка глянуть – тот животом мается и вчера ему жженый уголь давали, а Ингрид спрашивает Ларса, не залепить ли ему в физиономию яйцом.
Все смеются. Кроме Ларса.
Он поднимается и выходит вслед за дедом.
Улегшись спать, Ингрид слушает, как Нелли во сне сопит и бормочет какие-то слова, но разобрать их Ингрид не может. И тем не менее она преисполняется искренней благодарности за то, что ей довелось выслушать бессознательные жалобы человека, который ни за что не хочет уезжать с Баррёя, а однажды, когда на кону стояла жизнь, заплел ей косы.
Назад их везли Мария и Барбру.
Ингрид, нарядно одетая и с опухшим носом, сидит возле Нелли и смотрит на дедушку и Ларса – они стоят на скале, там, дома, старик и мальчик на ее острове, который все уменьшается, а Нелли всхлипывает, и кашляет, и даже не пытается скрыть слезы, словно ей наконец-то выдалась возможность поплакать от всей души и она хочет наверстать упущенное. На Хавстейн она высаживается бледная и собранная. Поднимаясь к дому, они оборачиваются и машут Марии и Барбру – те уже вышли из гавани в открытое море. Барбру приподнимает весло и машет в ответ. Для Ингрид дом здесь и там. Она сентиментальный ребенок. И очень счастливый.
Глава 35
Лишь спустя год Ингрид представится возможность прояснить вопрос с братьями и сестрами. Такие темы не забываются.
Лето убийственно жаркое, другого такого жаркого лета никто и не упомнит. Небо и море перемешались, превратились в дымчатую кашицу, из-за которой трава буреет, картофельная ботва жухнет, а животные и люди потеют и отдуваются. По своему тропическому острову возле полярного круга они расхаживают полуголые, в сонме мух.
Ханс переносит плиту в сарай на шведской пристани, потому что дома готовить больше невозможно. Спят они с распахнутыми окнами и дверьми и купаются каждый день. В море. Старый Мартин тоже плавает – они с Хансом и Барбру бродят по колено в воде, Ларс ныряет с утесов, а Мария с Ингрид плавают до Молтхолмена, где усаживаются на валунах, закрывают глаза и ни о чем не думают, пока не приходит время плыть обратно.
Баррёй – рай.
Но уже в начале июля новый колодец пустеет. Потом одна за другой высыхают лужицы в торфяниках, за ними – исполиновы котлы на Скугсхолмене, все теряет смысл. На море штиль, поэтому в факторию с бидонами и ведрами ходят на веслах Мартин и Ханс. Но и у фактории вода заканчивается. Остается ручей, который стекает с горы в Малвике, и как сейчас пригодился бы ветерок, прежде здесь без него никогда не обходилось.
В день они делают две вылазки, после которых спины у них так болят, что на этом все и заканчивается. Люди пьют не очень много, но все равно больше обычного, а животные никак не могут утолить жажду.
Наконец в горах исчезают последние пятна снега, ручей в Малвике пересыхает, чайки больше не взлетают, а лишь вперевалку отходят в сторону, когда Ларс гоняет их, а все остальное время покачиваются на густой воде в превратившемся в пустыню море.
Ханс тихо переговаривается с Марией. Неужто придется скотину забить?
Мария отвечает уклончиво, это мужской вопрос, и ответственность тоже мужская. И, одержимый отчаянной идеей, Ханс вооружается кайлом и лопатой, им надо копать, раскапывать дно старого, тоже высохшего колодца в торфянике.
Ханс и Ларс спускаются в черную дыру, и ругательски ругаются, и бьются с мухами и слепнями, а остальные вытаскивают ржаво-красную пыль, ведро за ведром, рассыпая ее по лугам и грядкам. Они рождены из земли и привязаны к ней веревками, которые не знают износа, но сейчас она не только оседает под ногтями и на ногах – она въедается в поры и мысли, в уши, волосы и глаза, и последнее ее завоевание – это овальный участок на спине, куда не добираются беспокойные руки в лихорадочной охоте на слепней и оводов.
Зато можно купаться в море – в кои-то веки оно теплое, по воде от их тел расплываются коричневые облачка, тела белеют, словно у новорожденных, они слизывают с губ соль и возвращаются на берег, чтобы опять броситься в схватку с колодцем. Грунтовые воды даже на острове есть, остров – не корабль и не плавает по морю, он пришвартован к земному нутру, Ханс и прежде это говорил, там, внизу, есть вода, должна быть.
Их существование теперь проникнуто каким-то отчаяньем, в глазах Ханса написана серьезность, опасность реальна, и опасность эта настолько противоестественна, что предусмотреть ее невозможно: разве бывало еще когда-нибудь подобное лето?