Разные туземные растения растут повсюду, где им только вздумается.
- Сэт, солнышко, - говорит Брэнди. - Не надо меня перебивать, - губы "Незабудка" продолжают. - Даже водитель "скорой" решил, что у мисс Роны констатируют СПП, "смерть по прибытии".
Облака, состоящие из водяного пара, висят в, - ну ясно, - в небесах.
Брэнди командует:
- Давай, Сэт.
А Сэт отзывается:
- Аллилуйя!
Дикие маргаритки и индейские венчики, которые свистят мимо, есть ни что иное, как половые органы другой формы жизни.
А Сэт спрашивает:
- Так о чем ты там?..
- В книге "Мисс Рона", авторские права 1974-го года, - продолжает Брэнди. - Рона Бэррет, у которой в девять лет были груди ненормальных размеров - она хотела отрезать их ножницами - говорит нам в прологе своей книги, что видит себя вроде вскрытого животного, с видимыми дрожащими и блестящими жизненными органами, ну, понятно: вроде печени или толстой кишки. Вроде таких демонстрационных образцов, где все течет и пульсирует. Так вот, она могла бы ждать, что кто-то ее зашьет, но ей известно, что никто не станет этого делать. Поэтому ей приходится взять иголку с ниткой и наглухо зашивать себя самой.
- Гадость какая, - говорит Сэт.
- Мисс Рона не видит здесь никакой гадости, - возражает Брэнди. - Мисс Рона говорит, что единственный способ отыскать истинное счастье - риск быть полностью вскрытой.
Стаями самопоглощенных местных птичек, похоже, владеет навязчивое желание разыскивать пищу и подбирать ее клювами.
Брэнди поворачивает зеркало заднего обзора, пока не ловит в нем мое отражение, и зовет:
- Бубба-Джоан, солнышко?
Судя по всему, местным птичкам приходится строить самодельные гнезда из одних только подручных средств. Маленькие веточки и листья они будто просто сваливают в кучу.
- Бубба-Джоан, - повторяет Брэнди Элекзендер. - Почему бы тебе не открыть нам свою историю?
Сэт говорит:
- Помнишь тот случай в Миссуле, когда принцесса была так близка к вскрытию; когда она съела свечи "Небалино" в золотистой фольге, потому что думала, что это "Альмонд Рока"? Расскажи о собственных полукоматозных СПП.
Сосновые деревья производят сосновые шишки. Белки и остальные млекопитающие всех полов проводят день за днем, пытаясь трахнуться. Или давая рождение новой жизни. Или пожирая молодняк.
Брэнди зовет:
- Сэт, солнышко?
- Да, мама?
Ничто так не напоминает понос, как то, чем гордые орлы кормят птенцов.
Брэнди спрашивает:
- Вот почему тебе обязательно нужно совратить все живое, на что ты натыкаешься?
Еще один рекламный щит:
"НУББИ" - ЭТО ЗНАК: ВЫНУЖДЕНАЯ ОСТАНОВКА, ЧТОБЫ ПОПРОБОВАТЬ ВКУСНЫЕ-ПРЕВКУСНЫЕ КУРИНЫЕ КРЫЛЫШКИ".
Еще один рекламный щит:
"МОЛОЧНЫЙ УКУС" - ЖЕВАТЕЛЬНАЯ РЕЗИНКА
СО ВКУСОМ ВСЕЙ НИЗКОКАЛОРИЙНОЙ РОСКОШИ НАСТОЯЩЕГО СЫРА".
Сэт хихикает. Сэт краснеет и накручивает на палец прядь своих волос. Говорит:
- С твоих слов я получаюсь таким сексуально озабоченным.
Боже упаси. В его окружении я чувствую такую кабанью тупость.
- Эх, малыш, - вздыхает Брэнди. - Ведь ты не помнишь и половины всех, с кем был, - она продолжает. - Да я и сама хотела бы забыть такие вещи.
Сэт говорит, обращаясь к моей груди в зеркале заднего обзора:
- Единственная причина, по которой мы спрашиваем других людей, как они провели выходные - это чтобы рассказать им, как выходные провели мы сами.
Думаю, еще пара-другая деньков на повышенной дозе измельченного прогестерона, - и у Сэта выскочит милая пара собственных грудей. Мне хочется также наблюдать побочные эффекты, включая тошноту, рвоту, подъем желчи, мигрень, спазмы желудка и головокружение. Можно было бы попытаться припомнить точные уровни токсичности, но кому оно надо.
Мимо проплывает знак, гласящий: "Сиэтл, 130 миль".
- Итак, давайте же увидим все эти блестящие и дрожащие внутренности, Бубба-Джоан, - командует Брэнди Элекзендер, Бог и мать всех нас. - Расскажите нам гадостную личную историю.
Говорит:
- Вскрой себя полностью. Зашей себя наглухо, - и передает мне на заднее сиденье дощечку для записей с карандашом для ресниц "Темносиние Грезы".
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Перенесемся назад, в последний День Благодарения перед происшествием, когда я иду домой поужинать с предками. Лицо у меня пока что на месте, поэтому я еще не была в такой конфронтации с твердой пищей. Обеденный стол полностью покрывает скатерть, которой я не припоминаю: по-настоящему хорошее синее камчатное полотно с тесьмой по краю. Я не ожидала, что моя мама способна купить такое, поэтому спросила: это кто-то ей подарил?
Мама как раз подтянулась к столу, развязывая синий камчатный фартук, и все блюда дышат паром между нами: ею, мной и папой. Батат под слоем зефира. Большая румяная индейка. Булки под стеганым чехлом, сшитым под курочку. Чтобы достать булочку, нужно поднять крыло. И хрустальная вазочка со сладкими пикулями и сельдереем, приправленными арахисовым маслом.
- Что подарил? - спрашивает мама.
"Новую скатерть. Она очень милая".
Отец вздыхает и погружает нож в индейку.
- Сначала это была не скатерть, - говорит мама. - Нам с твоим отцом пришлось довольно серьезно отступиться от изначальной затеи.
Нож погружается снова и снова, и отец берется расчленять наш ужин.
Мама спрашивает:
- Слышала что-нибудь о покрывале для памятника жертвам СПИДа?
Переключимся на то, насколько я ненавижу моего братца в этот момент.
- Эту ткань я купила, потому что думала, что из нее выйдет хорошая полоса для Шейна, - рассказывает мама. - Но вот возникла у нас трудность с тем, что на ней вышить.
Дайте мне амнезию.
Вспышка!
Дайте мне новых родителей.
Вспышка!
- Твоя мать не хотела никому наступать на мозоль, - рассказывает папа. Он откручивает индюшачью ножку и начинает скоблить мясо на тарелку. - В голубых делах надо быть очень осторожным, потому что все у них чего-нибудь да значит на секретном коде. Ну, то есть нам не хотелось, чтобы люди не то подумали.
Мама наклоняется, чтобы зачерпнуть сладкого картофеля и положить мне в тарелку, со словами:
- Твой отец хотел черную кайму, но черный на фоне синего значил бы, что Шейна возбуждал секс в коже, ну, ты знаешь: рабство и дисциплина, садомазохизм, - рассказывает. - Эти полосы на самом деле как бы помогают ориентироваться оставшимся в живых.
- Чужие люди увидят нас и имя Шейна, - говорит папа. - Не хотелось бы, чтобы они не то подумали.
Все блюда начинают медленный обход по часовой стрелке вокруг стола. Фаршированное. Маслины. Клюквенный соус.
- Я хотела розовые уголки, но розовые уголки и так на всех полосах, - говорит мама. - Это нацистское обозначение гомосексуализма, - поясняет она. - Твой отец предложил черные уголки, но это означало бы, что Шейн был лесбиянкой. Напоминает женские лобковые волосы. Черный треугольник напоминает.
Отец говорит:
- Потом я захотел сделать зеленую кайму, но это, оказывается, значило бы, что Шейн был мужчиной-проституткой.
Мама говорит:
- Мы почти остановились на красной кайме, но это значило бы фистинг. Коричневая - значила бы скэт либо римминг, мы точно не выяснили.
- Желтый, - продолжает отец. - Значит водные забавы.
- Светлые оттенки синего, - говорит мама. - Значат только постоянный оральный секс.
- Однотонный белый цвет, - продолжает отец. - Значит анальный. Еще белый мог означать, что Шейна возбуждали мужчины в нижнем белье, - говорит. - Не помню, в каком именно.
Мать передает мне стеганый чехол с еще теплыми булочками внутри.
Похоже, всем придется сидеть и есть вокруг стола, по которому перед нами расстелен мертвый Шейн.
- В итоге мы просто сдались, - говорит мама. - А из материала я сделала хорошую скатерть.
Между сладким картофелем и фаршированным папа спрашивает, глядя в тарелку:
- Знаешь что-нибудь про римминг?
Знаю, что за едой об этом не говорят.
- А про фистинг? - спрашивает мама.
Говорю - "знаю". Не поминая Мануса и его служебные порножурналы.
Мы все сидим у синего погребального савана, вокруг индейки, более чем когда-либо напоминающей большой запеченный труп животного; в фаршированных блюдах полно по-прежнему узнаваемых органов: сердце, пупок и печенка, в густой от жареного жира и крови подливке. Ваза с цветами по центру стола - как букет на крышке гроба.
- Передай мне, пожалуйста, масло, - просит меня мама. И спрашивает отца:
- Не знаешь, что такое "фельшинг"?
Так, это уже слишком. Шейн мертв, но он больше чем когда-либо в центре внимания. Предкам интересно, почему я никогда не прихожу домой - вот именно поэтому. Все их больные, жуткие беседы на темы секса за ужином в День Благодарения - мне такого не вынести. Все время: Шейн то, да Шейн это. Зря, конечно, но то, что случилось с Шейном, сделала не я. Знаю, все считают, будто я виновата в произошедшем. А правда в том, что Шейн разрушил эту семью. Шейн был плохой и мерзкий, и он умер. Я хорошая и послушная, и меня забыли.
Тишина.
Все это случилось, когда мне было четырнадцать лет. Кто-то по ошибке бросил в ведро полный баллон лака для волос. Мусор сжигал Шейн. Ему было пятнадцать. Он высыпал кухонное ведро в горящую бочку, а там горел мусор из туалетного ведра, и баллон с лаком взорвался. Это был несчастный случай.
Тишина.
А о чем я бы сейчас поговорила с родителями - так это о себе. Рассказала бы, как мы с Эви снимаемся в новом рекламном марафоне. Моя карьера модели брала взлет. Я хотела рассказать им про своего нового парня, Мануса - но нет же. Будь он хороший или плохой, живой или мертвый, Шейн все равно полностью занимает их внимание. А мне всегда остается только злиться.
- Слушайте, - говорю. Слова просто рвутся с языка.
- Я, - говорю. - Я последний ребенок, который у вас, ребята, остался, поэтому вы начали бы, пожалуй, уделять мне хоть немного внимания.