помещиков и передать ее крестьянам. О другой революции я и представления не имел… Грянула война, и я весь отдался ей. За подвиги в 1914 году получил несколько наград и первый офицерский чин, а с ним и ту среду, которая довершила все остальное и довела меня до того, что я сейчас есть. Будучи политическим невеждой, мог ли я понять и принять Октябрьскую революцию? Я спорил с родным братом Тимофеем Албиным, который сразу же примкнул к Советской власти и вступил в РКП(б). Я называл его недалеким человеком, а в результате сам оказался недалеким…
Искренность, с которой Албин рассказывал о своем прошлом, видимо, и повлияла на решение суда, и ему еще снизили срок наказания с десяти до шести лет. К тому же в эмиграции он, по его словам, зарекомендовал себя положительно. Пережил безработицу, лишения, испытал всю горечь тоски по родине и понял, что ему надо возвращаться домой. Он вступил в «Союз возвращения на родину», был товарищем председателя этого союза, сидел за это один месяц в тюрьме при правительстве Цанкова и по ходатайству представителя РОКК[2] Корецкого, прибывшего из России в Болгарию по делам русских эмигрантов, был освобожден и на пароходе вывезен в Новороссийск.
Наш народ гуманен. В лагере Албин просидел всего два года и в 1926 году вышел на свободу…
— Это то, что сказал о себе Албин. А что не сказал? Есть такое? — спросил Коновалова начальник отдела, когда он познакомил его с этими материалами.
— В том-то и дело, что есть. Это и заставляет думать о нем, как о человеке, пришедшем к нам с камнем за пазухой.
Вот как в действительности жил Албин в эмиграции.
Убедившись, что дело генерала Толстова проиграно, Албин вместе с деникинской армией переправляется в Крым, к Врангелю. После ликвидации и этой цитадели белых на захваченном пароходе бежит в Турцию, в Константинополь. Турецкое правительство этот пароход переадресовывает в Болгарию, но и там его не принимают. Только приход двух французских миноносцев убедил правительство Стамболийского принять незваных гостей, полмесяца болтавшихся у берегов Болгарии.
Французское правительство не только помогло размещению белых в Болгарии, но и взяло их на иждивение. Каждому эмигранту выдавалось по пятьсот граммов хлеба, двести граммов мяса, триста граммов разных овощей и банка консервированного молока на день.
Обосновавшись в Болгарии, Албин пишет письмо генералу Толстову и уговаривает его опять начать борьбу с Советской властью, организовать разрозненные силы русского казачества и возглавить их. Ответ Толстова был проникнут признательностью Албину, но от предложенной ему почетной роли он отказался. Вскоре Албин выехал в Софию на среднетехнические курсы, открытые якобы группой профессоров и инженеров-эмигрантов с благосклонного разрешения болгарского правительства. На этих курсах Албин проучился девять месяцев, а после их окончания занял хорошо оплачиваемую должность на одном из болгарских предприятий. Известно, что на курсах изучалась и рекомендовалась такая политическая литература, как «Предшественники новейшего социализма» Каутского, «Политэкономия» Туган-Барановского. Дальше следует активное участие Албина в работе «Союза возвращения на родину», связи с белоэмигрантской организацией, размещавшейся в Париже, арест и высылка из Болгарии правительством Цанкова.
Если вспомнить, как в Харбине и Маньчжурии такие технические белоэмигрантские курсы японская разведка использовала для подготовки шпионских кадров, то это обстоятельство в биографии Албина заслуживает серьезного внимания и требует проверки. Не исключена возможность, что и здесь приложила руку какая-то разведка или «Русский общевоинский союз» (РОВС). Эта организация не гнушается, как нам известно, ни шпионажем, ни террором, ни засылкой в нашу страну своих эмиссаров для сколачивания повстанческих кадров.
— Логично, — отозвался начальник отдела, когда Коновалов закончил свой доклад. — Давайте проверим.
— На эти мысли наталкивает не только двойная игра Албина в Болгарии, о которой он ничего не сказал на суде, но и другие факты: с первых дней пребывания в Болгарии Албин дружил с поручиком, активным карателем Иваном Захаровичем Панченко. Поручику было опасно появляться в Советском Союзе, поэтому он не пытался проникнуть к нам и намеревался навсегда остаться за границей. Перед отъездом в Россию Албин пообещал поддерживать связь с Панченко. Задержание Албина в Новороссийске, а затем суд в Уральске спутали им карты, но они упорно стремились восстановить связь друг с другом.
В 1929 году один из русских казаков, вернувшихся из-за границы, разыскал Албина и передал ему, что Панченко переехал в Париж. Албин также знал, но утаил, что офицер контрразведки Николай Горбунов направлен на советскую территорию с целью шпионажа.
Во время гражданской войны Албин был тесно связан и дружил с начальником штаба армии генерала Толстова полковником Моторным Владимиром Ивановичем. По его протекции он получил назначение командиром партизанского полка белых. Освободившись из лагеря и узнав, что Моторный живет и работает в Москве, Албин пишет ему письмо. Через некоторое время посылает к нему свою жену. Встреча с женой Албина состоялась сначала на квартире Моторного, а затем у инженера Митрясова, бывшего сослуживца Моторного и Албина в армии генерала Толстова.
В 1927 году бывший адъютант генерала Толстова Петр Юдин передал Албину через агронома Осипова, что он был в Москве в гостях у Моторного. На небольшой вечеринке, на которой присутствовало несколько белых офицеров, обсуждался вопрос об убийстве посла Советского Союза в Польше Войкова. Моторный тогда сказал офицерам, чтобы они были наготове, а Юдину велел передать то же в Уральск всем белым офицерам.
Интересна связь Албина и с Петром Ивановичем Хорошхиным, бывшим белым полковником. Хорошхин — дворянин, сын генерала царской армии, у белых пользовался большим авторитетом и посылался на самые ответственные участки фронта. В последнее время был представителем Уральской армии в ставке генерала Деникина. При эвакуации за границу захватил с собой Албина с женой.
Узнав, что Хорошхин вернулся в СССР, Албин разыскал его в Саратове.
— Достаточно, — сказал начальник отдела. — Остальное о Хорошхине я знаю. Полпредство ОГПУ по Нижней Волге прислало нам материалы, в которых говорится, что в конце 1930 года ими раскрыта и ликвидирована контрреволюционная организация, готовившая повстанческие кадры на случай войны. Во главе этой организации стоял П. И. Хорошхин, а Албин был одним из ее активных участников.
Все стало понятно. Человек не смог преодолеть того, что ему дала офицерская и эсеровская среда. Подачки французской буржуазии запомнились лучше хлеба родины. Покаянная речь Албина выглядела теперь по-иному, как заранее отработанная версия на случай провала.
Немного подумав, начальник отдела сказал Коновалову:
— Напишите подробное сообщение в Москву, приведите доводы о необходимости проверки Албина в части его связей с белоэмигрантскими организациями, не состоял ли в РОВСе, с кем был там связан. Чистякова и Абузарова попросите ускорить розыск Албина. Все материалы докладывайте мне.
…В Уральске Чистяков и я шли по следу Албина. Изучая людей и места, где он бывал, где остановился, где завязал знакомство, мы открывали один эпизод в его деятельности за другим. Подтверждалось, что Албин — матерый враг и не одиночка.
Во время следования этапом от Кзыл-Орды до Уральска Албин в Самаре встретился с членом ЦК эсеровской партии Виктором Николаевичем Рихартом, помещенным в тот же вагон, в котором ехал Албин. После этой встречи активность Албина возросла. Тогда же он познакомился с эсерами Русяновым и Росшановым, следовавшими в ссылку в Пензу. Албин рассказал им о своем намерении совершить побег. Русянов и Росшанов одобрили решение Албина, обещали помочь ему и направить за границу, если он доберется до Пензы.
Сидя в Уральском ИТД, Албин опять-таки связался с эсером Анатолием Ивановичем Карабалиным, получал от него передачи и был проинформирован о деятельности эсеров в Уральске.
Совершив побег, Албин направился в Пензу. По дороге, случайно наткнувшись на пост чекистов, был задержан и доставлен в Сызранское ОГПУ. Там он назвал вымышленную фамилию. После короткой проверки его отпустили. Заходил также Албин к родственнику одного из заключенных Дубровину в село Сестры. Здесь его, как не имеющего документов, задержал работник уголовного розыска и пытался доставить в милицию. Однако в пути Албин бежал.
Эти задержания заставили Албина изменить планы, отказаться от поездки в Пензу. Он сел в поезд и выехал в Ташкент. Здесь у родственника приобрел документы на другое имя, и следы его надолго затерялись.
Прошел год. Москва давно провела тщательную проверку Албина и установила, что он не только состоял в белогвардейской организации РОВСа, но и был послан в СССР с особым заданием на длительное время. Какое это было задание, пока оставалось тайной. А Албин вел себя на воле странно: то отсиживался в тихих селах, а когда его обнаружили, стал часто менять места работы и жительства, не хотел заводить связей. Видать, события, последовавшие через некоторое время после его ареста, стали ему известны и произвели на него сильное впечатление. Самые надежные и влиятельные его соратники выбыли из игры. Матковский был арестован за связь с эмиссарами, прибывавшими из-за кордона, и руководство террористической группой, Хорошхин — за повстанческую деятельность, эсеры Уральска — тоже.
Только в июле 1932 года Албин стал искать надежный способ для ухода за границу. Встретившись с одним из старых знакомых-уральцев, он долго изучал и проверял его; а потом, поверив, попросил подыскать проводников, знающих тропы через границу. В другой раз поинтересовался, не знает ли уралец, где можно приобрести оружие.
Поведение Албина, скрывавшегося под фамилией Тимофеева Петра Андреевича, не понравилось уральцу, и он его спросил:
— Неужели так и уедешь, Николай Авксентьевич, ничего не сделав для России?