Объясняя новым знакомым причины перехода в Китай, Данилов рассказал, что на родине он и его друзья начали создавать повстанческую организацию, но их кто-то выдал. В результате аресты и суд. Ему, Данилову, посчастливилось уйти от конвоя, и вот он здесь.
Внимательно выслушав Данилова, Попенгут назвал дело, за которое они пострадали, несерьезной затеей, игрой в восстание, которая не могла закончиться ничем иным, как только гибелью весьма нужных сейчас людей.
— Советскую власть, — сказал Попенгут, — может свергнуть только хорошо организованная и первоклассно вооруженная армия. Это можно сделать не иначе как с помощью великих держав. Другого пути нет.
Из дальнейших разговоров Данилов узнал, что белогвардейские генералы и офицеры, проживающие в Китае, проводят большую работу по подготовке вооруженного восстания в СССР, опираясь на помощь иностранных государств.
До весны 1931 года Данилов жил у Полумискова. В марте по предложению полковника Попенгута в числе тридцати шести человек он был переброшен обратно в СССР с задачей создать повстанческую организацию в районах Семиречья.
Границу Данилов перешел в верховьях реки Или и скрытно добрался до Талды-Курганского района.
На Коксуйском участке Турксиба он встретил своего знакомого Нежурина и попросил устроить его на временную работу. Нежурин порекомендовал обратиться с этим делом в село Чубар к Александру Вострову.
Хороший прием со стороны Вострова ободрил Данилова, и он рассказал ему, что возвращается из Китая, куда бежал после суда. Востров выругал Данилова за то, что он вернулся обратно.
— Мы давно бы ушли в Китай, — сказал Востров, — да не можем найти хорошего проводника, — и предложил взяться за это дело. Тогда Данилов рассказал Вострову, что он пришел в Советский Союз не просто так и не один, а с заданием готовить людей в Талды-Курганском районе к восстанию. То же должны делать его соратники, посланные в другие районы Семиречья.
— Дело это верное, — заверил Данилов Вострова. — Во главе нашей организации стоит штаб, которым уже сформированы крупные воинские части и выдвинуты к самой границе. Как только вспыхнет восстание здесь, они хлынут на помощь.
— Что же нам тогда делать? — спросил Востров.
— Помочь найти надежных людей, которые поддержат нашу армию.
— А если выйдет неустойка? — колебался Востров.
— Едва ли. Дело-то поставлено крепко. Обдумано генералами, полковниками.
— Ну, если так… — согласился Востров.
— На худой конец, мы ничего не теряем, — сказал Данилов, — буду вам проводником в Китай.
От Данилова и Вострова мутная волна покатилась дальше по станицам района и дошла до слуха Миши.
Нас могут спросить, какая лее связь между Мишей и Садырбаем? Зачем они в одном рассказе? Верно. Миша даже не был знаком с Садырбаем и никогда не видел его. В то время как Садырбай готовился поехать в логово врага, Миша опять беззаботно играл со своей двоюродной сестренкой Лизой в станице Карабулак. Прошел год со времени событий, связанных с Даниловым. Заглянув в глаза злым людям, увидев, как они хладнокровно поднимали руку на заветное, за что погиб его отец, Миша повзрослел.
Хозяева Кундакбая и заговорщиков в станицах были одни и те же люди, окопавшиеся за границей. Они руководили и бандой, и заговором среди русских кулаков. И все-таки не в этом главное, что связывало Мишу и Садырбая. Не зная друг друга, Садырбай и Миша тем не менее были соратниками и близкими по духу. Простые советские люди, они, как могли, оберегали Родину, свои аулы и села и сорвали вражеские замыслы. Оба были верными сынами своего народа, И это благодаря их помощи чекистам удалось разгромить врага, не допустить выступления заговорщиков против Советской власти.
Н. РябининСАВИНКОВСКИЕ ЦЕПОЧКИ
Во многих областях Казахстана эсеры проявили себя в период становления Советской власти и социалистического переустройства сельского хозяйства злейшими, непримиримыми врагами народа. Всякое ослабление и трещины в союзе рабочего класса и крестьянства ими немедленно использовались.
Случилось такое и в Восточном Казахстане.
Я тогда работал уполномоченным ОГПУ по Самарскому и Курчумскому районам с резиденцией в станице Большая Буконь. Районы эти имели свои особенности. Здесь были целые села с населением из бывших красных партизан, а рядом с ними располагались русско-казачьи станицы, служившие в свое время опорой Колчаку, старообрядческие деревни и выселки баптистов и адвентистов седьмого дня и, наконец, коренное население, разбросанное редкими полукочевыми аулами.
Переплетение таких социально-бытовых, сословных, национальных и религиозных особенностей требовало от партийно-советских органов особого подхода к этим группам населения, а от нас, чекистов, — четкости и гибкости в работе.
Помню, в то время я почти не бывал дома. Напряженная работа не оставляла свободного времени. Однажды, делая объезд по районам, в селе Подгорном я, проверив заявление члена партии, обнаружил подпольную повстанческую ячейку. Мы проследили связи этой ячейки и выявили аналогичные антисоветские группы в других селах. Связи вели дальше и дальше, раскрывая крупную организацию, охватившую многие села Самарского и Курчумского районов.
Характерно, что эти ячейки строились по системе известного эсера, организатора повстанческого и террористического подполья Бориса Савинкова: «цепочки» возглавлялись «тройками». Каждый завербованный знал в лицо только двух членов организации: того, кто его вербовал, и кого завербовал сам. Руководители «троек» знали в лицо также только по одному первому ими завербованному человеку. Общее количество членов антисоветских групп и всей организации в целом учитывалось «тройками» по данным, передаваемым по цепочке. «Тройки», по существу, являлись оперативными штабами антисоветского повстанческого подполья. Стало ясно, что за спиной таких «троек» стоят опытные вожаки, умудренные опытом борьбы с Советской властью. Полностью такую организацию раскрыть почти невозможно, но стоило только изолировать руководителей «троек», как созданные ими группы, лишенные связей и не знавшие в лицо друг друга, оказались бы не способными на активные действия.
Вновь назначенный начальник Семипалатинского ОГПУ проезжал в то время через наш район в пограничный отряд и остановился в Большой Букони. Когда мы ему доложили о новых материалах об антисоветском подполье и попросили разрешения на его ликвидацию, он ответил отказом. Повстанческая организация, по его словам, охватила почти весь бывший Бухтарминский край, другие районы Казахстана и по своим связям ушла в Западную Сибирь.
— В этом деле, — сказал он, — имеются большие недоработки, и окротдел считает ликвидацию антисоветского подполья, в пределах уже известного ОГПУ, пока преждевременной.
…В начале 1930 года по нашим районам распространился слух, что в Каиндинском бору, расположенном в Самарском районе, должен состояться «крестьянский съезд». Это был серьезный сигнал. В бору шли большие лесозаготовки. Там же, на многих разбросанных в глухих местах приисках, открытым артельным способом добывалось золото. Сюда стекались бежавшие от репрессий кулаки и другие антисоветски настроенные люди.
Мы установили, что сборным пунктом делегатов намечена мельница кулака в Каиндинском бору, за селом Подгорным. Вот на этот-то сборный пункт мы и направили своего работника в качестве «делегата» от «Курчумской антисоветской организации».
На «крестьянский съезд» прибыло много участников — руководители «троек» из бывшего Бухтарминского края, наших районов, кулаки с приисков и лесозаготовок.
Выяснилось, что руководителем всех антисоветских групп и организаций бывшего Бухтарминского края, прииртышских сел и деревень является некто Толстоухов. Позже стало известно, что Федор Дорофеевич Толстоухов — учитель, эсер, в прошлом случайно примыкал к партизанскому движению и состоял в должности помощника командира полка. После разгрома Колчака обосновался на отрубе около рудника Зыряновска и занимался пчеловодством. В июле 1926 года выезжал на Дальний Восток, где, по его словам, встречался с «большими людьми» из антисоветского подполья. Вместе с заговорщиками установил связи с закордонной белой эмиграцией. Весной 1929 года вернулся на свою пасеку и повел работу по созданию повстанческой организации на Бухтарме.
Еще в январе 1930 года на квартире члена организации Прокофьева в селе Зубовском Толстоухов провел совещание руководителей подполья, на котором объявил, что в крестьянских селах вплоть до Усть-Каменогорска люди к восстанию готовы. Не все пока сделано среди русского казачества. В связи с этим организационную работу в казачьих станицах от верховья Иртыша до Усть-Каменогорска он взял на себя, а ниже Усть-Каменогорска до Семипалатинска возложил на Антона Рогачева. Центром связи был дом Степана Петровского в селе Меновое.
Помощником Толстоухова и начальником штаба «повстанческой армии» стал полковник старой армии Зеленский.
«Крестьянский съезд» проходил в квартире помощника Толстоухова — Корнила Гоцкина с тринадцатого на четырнадцатое февраля. Руководил съездом сам Толстоухов. Поставленная им задача сводилась к следующему: каждая сельская, городская ячейка, организация в назначенный для выступления день арестовывает, а при сопротивлении уничтожает в своем селе, городе коммунистов, комсомольцев и советский актив. Занимает все учреждения и телеграф, создает свою власть без коммунистов и без деления на классы. Повстанцы организуются в вооруженные отряды, которые сводятся в армию, а уже последняя свергает коммунистический строй вплоть до Урала. Сибирь должна быть автономна.
Это была старая эсеровская установка, но уже в новых условиях. Большой разговор на «съезде» возник о дне всеобщего выступления. Толстоухов с началом восстания торопил. Он доказывал, что условия для выступления созрели, но они меняются. Исправление допущенных перегибов, укрепление Советской властью колхозов может привести к тому, что основная масса крестьянства не поддержит восставших. Он утверждал, что сибирские повстанцы назначили день выступления на 20 февраля 1930 года, и настоятельно рекомендовал выступить с ними одновременно.