Но теплилась еще надежда: не все знают, не смогут разоблачить. Надо бороться до конца…
— В паспорте написана моя фамилия…
— Но паспорт-то не ваш? — следователь неожиданно улыбнулся. Его лицо светилось доброжелательством, и это обезоруживало, не давало сосредоточиться.
— Мой паспорт, — упрямо сказал арестованный.
— Ваш так ваш, — легко согласился следователь. — Тогда, может быть, вам знакома фамилия Бойко?
Сжалось сердце. Сдают нервы. Трудно уже скрыть волнение, а еще труднее отвечать на вопросы. Но молчанием не отделаешься. Лихорадочно скачут мысли.
— Не знаю никакого Бойко! — и сам почувствовал в голосе фальшь. Понял: дальше лгать не сможет.
Лицо следователя стало строгим. Он видел душевную борьбу сидевшего перед ним человека, уловил в его голосе нерешительность. Чрезвычайно официальным тоном спросил:
— Намерены ли вы, гражданин Юренко Михаил Иванович, говорить, наконец, правду?
Арестованный вздрогнул и, с трудом двигая побелевшими губами, проговорил:
— Да, все расскажу.
…Почти всю жизнь его преследовал страх. Впервые он охватил его в те далекие годы, когда на Кубани только отгремели классовые бои, а в большой станице Апшеронской установилось относительное спокойствие.
Десятилетний мальчик лишь смутно понимал значение происходящего. И слово «война», не сходившее с уст жителей станицы, и частая смена власти, сопровождавшаяся бесконечной стрельбой, и сотни жертв белогвардейского террора — все это волновало не только взрослых, но и детей.
Наконец в станице твердо установилась советская власть. А его отец, белогвардейский есаул, скрывался в специально вырытом для него подполье. И тревога жила в доме. Однажды ночью Михаила разбудили выстрелы. Стреляли в соседней комнате: это отец отбивался от окруживших дом чекистов. Забившись в угол, мальчик наблюдал, как арестовывали отца. Больше никогда его не видел.
Шли годы. Матери трудно было прокормить троих детей. И Михаилу рано пришлось начать работать.
На производстве был не последним, хорошо зарабатывал, а когда стал бригадиром леспромхоза, обзавелся семьей. Казалось, не было оснований для тревог. Но воспоминания об отце часто наполняли тоской и безотчетным страхом все его существо… Потом война, армия, фронт. Снова тревоги и страх, теперь уже за свою жизнь. Оказавшись в окружении, дезертировал из части и пробрался в оккупированный фашистами Апшеронск.
Однажды встретил на улице пожилого человека. Не сразу узнал Михаил в фашистском офицере старожила станицы Степана Подоляку. Поравнявшись с ним, Михаил снял шапку, отвесил почтительный поклон.
— Здравствуйте, дядя Степан. Не узнаете?
Подоляка долго вглядывался в него и, узнав, расплылся в улыбке.
— Приветствую вас, господин Юренко, — напыщенно заговорил начальник полиции. — Жаль, не дожил до этих времен ваш батюшка, мой большой друг…
Юренко покраснел. Радостно забилось сердце. Видано ли — его называют господином, считают значительным человеком.
— Но теперь и для вас, господин Юренко, открыты дороги, — продолжал Подоляка, будто угадав его мысли. И, близко придвинувшись к нему, сказал доверительно: — Ваше место в полиции. Надо мстить за отца…
Недолго думая, Юренко стал полицейским. Он охотился на партизан, участвовал в арестах советских людей. Отбирал у населения имущество и продовольствие.
Упоенный своими успехами, Михаил не замечал укоризненных взглядов жены и детей, не понимавших причин его усердия. Только старуха мать в глубине души догадывалась, какие чувства обуревают сына.
Вскоре наступила развязка. Под ударами советских войск «великая армия» стремительно отступала на запад. Вместе с оккупантами бежал и Юренко. Бежал, объятый страхом, бросив все, что связывало его с родной землей.
За свое «спасение» надо было платить, и, надев форму войск «СС», он боролся против партизан, но уже на югославской земле.
Там же застал его и конец войны. Он был отправлен на Родину. И чем ближе подъезжал к границе, тем тревожнее становилось на душе…
«Вопрос: Чем вы занимались после возвращения в СССР?
Ответ: Боясь ответственности за службу в фашистской полиции, по прибытии в СССР я бежал со сборного пункта репатриированных советских граждан и находился на нелегальном положении до настоящего ареста.
Длительное время я скрывался в Краснодарском крае — в Хадыженских и Апшеронских лесах, жил в землянках и шалашах, питался лесными ягодами и дикими фруктами. Однажды я встретил в лесу молодую женщину — Клавдию Попову. Чтобы объяснить мой дикий вид и пребывание в лесу, назвав себя Виктором Михайловичем Бойко, я рассказал ей вымышленную историю, будто, прибыв после демобилизации домой, узнал, что жена вышла замуж за другого. Убитый горем и не имея родственников, решил уйти от людей в лес. Я разжалобил женщину, и она приютила меня в своем доме, где я находился только в ночное время, а днем укрывался в лесу.
Наступила зима. Не имея никаких документов, мне нельзя было больше оставаться у Поповой. Я решил посетить своего довоенного знакомого и стал пробираться в Нефтегорский район.
Мне пришлось снова укрыться в лесной землянке. Но жизнь там была невыносимой, и я вернулся к своей сожительнице Поповой.
Через несколько дней на квартиру к Поповой с проверкой документов пришли сотрудники милиции. Высадив раму, я выскочил из окна и на попутной машине выехал в Апшеронск, где на одни сутки остановился у своего знакомого Ткачева. Взял у него продукты питания и ушел в лес.
Через некоторое время я пробрался в город Армавир, где посетил квартиру Рябушкиной — жены моего сослуживца по полиции, сбежавшего вместе с фашистами на Запад. Еще дважды меня задерживали, но мне удавалось бежать.
В конце 1948 года в Абхазской АССР я получил паспорт на имя Гулинского Ивана Даниловича, а также свидетельство об освобождении от воинской обязанности.
По этим документам я скрывался одиннадцать лет на Украине и в Ростовской области, Краснодарском крае и в Грузии.
В конце 1959 года, боясь быть разоблаченным, я уничтожил документы на имя Гулинского, купил краденый паспорт и трудовую книжку на имя Стрелецкого, в которых изменил год рождения, срок действия паспорта и приклеил свою фотокарточку.
После этого я решил уехать подальше и местом своего укрытия выбрал отдаленный совхоз в Алма-Атинской области…»
— Вот и все, — тяжело дыша, сказал Юренко. — Теперь судите меня.
Следователь неторопливо перелистал протокол допроса, поставил с конце подпись и, взглянув на Юренко, спокойно сказал:
— Судить вас, конечно, будут. Как злостного нарушителя паспортного режима.
— Паспортный режим — это не страшно, а вот служба в полиции…
— Служба в полиции, пособничество врагу — это тяжкое преступление, но Советское правительство давно простило вас.
— Как вы сказали?..
— Я сказал, что вы будете привлечены к уголовной ответственности только за подделку документов и нарушение паспортного режима.
— Нет… Не шутите так… Это жестоко… — прошептал Юренко.
Тогда следователь зачитал Указ Президиума Верховного Совета СССР от 17 сентября 1955 года об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны.
Юренко, спрятав лицо в ладони, зарыдал.
Ему было о чем плакать, было о чем сожалеть. Лучшие годы он потратил на бесцельное скитание, лихорадочные поиски убежища, вечно преследуемый страхом. Жил без друзей, без семьи, без родного дома. Лишь изредка, украдкой он смотрел на своих детей и жену, не подозревавших, что их отец, которого они считали погибшим, словно вор, прячется от людских взоров.
Тяжко его преступление перед Родиной. И он сам покарал себя за совершенное.
Но следователю не было жаль сидящего перед ним человека. Ведь это трусость завела Юренко так далеко. А трусость может вызывать только презрение.
Ю. КисловскийНА СВЯЩЕННЫХ РУБЕЖАХФронтовая хроника
Прошло более двадцати лет, как кончилась война. Но мы не забываем о том долгом и многотрудном пути, который прошли советские люди с 22 июня 1941 года до Дня Победы.
Время запахало траншеи, ослабило боль утрат, но оно никогда не сотрет из памяти народа героического подвига советских воинов, которые, не щадя своей крови и жизни, дрались с врагом.
Благородные освободительные цели войны — за честь, свободу и независимость Отчизны — рождали тысячи и тысячи героев, которые, презирая смерть, шли на самопожертвование во имя победы коммунизма.
И первыми среди них были пограничники.
Как ни силен был удар, ни на одном участке границы не дрогнули воины-чекисты. Они смело приняли бой, стойко отражали вражеские атаки.
«Как львы, дрались советские пограничники, принявшие на себя первый удар подлого врага», — сообщалось в передовой газеты «Правда» от 24 июня 1941 года.
Родина верила в беззаветную стойкость своих мужественных сынов. И они с честью оправдали ее надежды, ее доверие.
С пением «Интернационала» до последнего патрона дралась горстка храбрецов во главе с коммунистом лейтенантом Мориным. Одиннадцать суток оборонялась героическая застава Алексея Лопатина. Погибли, но не сдались врагу легендарные защитники Брестской крепости.
В числе героев воинов чекистов были казахстанцы пограничники М. К. Меркулов, Г. Ф. Кирдищев, Л. И. Вагин, В. С. Лихотворик, С. Баитов, Х. Халиуллин, А. Ф. Бусалов и многие другие.
О их жизни и подвигах и рассказывается в этой краткой фронтовой хронике.
Ежегодно 1 июля сотни людей собираются на могиле героя-пограничника Андрея Федоровича Бусалова, чтобы возложить цветы и еще раз почтить память верного сына Родины.
Ровесник Октября, Андрей Бусалов родился в степном селении Дорогинка Акмолинской губернии. Рано оставшись без родителей, он познал нерадостное детство и трудности жизни. Но благодаря заботе односельчан Андрей окончил семь классов и был направлен воспитателем в Сындыктавский детский дом.