26 ноября 1931 года Трофим Морозов был арестован и осуждён на 10 лет за то, что «будучи председателем сельсовета, дружил с кулаками, укрывал их хозяйства от обложения, а по выходе из состава сельсовета способствовал бегству спецпереселенцев путём продажи документов». Ему вменялась выдача поддельных справок раскулаченным об их принадлежности к Герасимовскому сельсовету, что давало им возможность покинуть место ссылки. Такие липовые справки вскоре стали появляться на строительстве Магнитки. Органы начали проверку, и 22 ноября 1931 года на станции Тавда был задержан некто Зворыкин, у которого были обнаружены два чистых бланка со штампами Герасимовского сельсовета, за которые, по его словам, он отдал 105 рублей. По результатам расследования Трофим Морозов был осужден на 10 лет и отбывал срок на строительстве Беломорско-Балтийского канала, откуда вернулся через три года с орденом за ударный труд и поселился в Тюмени.
Весь вопрос в том, имел ли его сын Павлик отношение к аресту отца, доносил ли он на него, как утверждает Вишневская? В 1932 году в обвинительном заключении по делу об убийстве самого Павлика и его брата Фёдора следователем Елизаром Васильевичем Шепелевым было записано, что «Павел Морозов подал заявление в следственные органы 25-го ноября 1931 года». Отсюда и делается вывод о том, что Павлик якобы «предал» своего отца. Однако сам Шепелев в интервью редактору журнала «Человек и закон» Веронике Кононенко и старшему советнику юстиции Игорю Титову заявил: «Не могу понять, с какой стати я всё это написал, в деле нет никаких подтверждений, что мальчик обращался в следственные органы и что именно за это его убили. Наверно, я имел в виду, что Павел дал показания судье, когда судили Трофима… Выходит, из-за моих неточно написанных слов мальчишку теперь обвиняют в доносительстве?!»
По результатам журналистского расследования Евгении Медяковой, опубликованного в 1982 году в журнале «Урал», было установлено, что показаний мальчика в следственном деле нет. Показания его матери есть, а Павлика — нет! Павлик с матерью только присутствовал на суде Трофима, причем мальчик даже пытался выступить, но был остановлен судьей ввиду малолетства.
Таким образом, Павлик не давал показаний против отца в 1931 году. Следовательно, убит он был — кстати сказать, год спустя, что тоже мало согласуется с версией мести за «донос» — совсем по другой причине. И причина эта лежит на поверхности — местные кулаки прятали в голодном 1932 году зерно, а Павлик, будучи пионером, помогал органам разоблачать саботажников, срывающих хлебозаготовки, необходимые для помощи голодающим. Ведь в 1932–1933 годах засухой и голодом были охвачены обширные территории СССР, входившие в состав не только Украинской ССР, но и РСФСР (включая Казахстан, регионы Центрального Черноземья, Северного Кавказа, Поволжья, Южного Урала, Западной Сибири) и Белорусской ССР.
Об этом прямо заявила мать Павлика, когда ее в 1979 году разыскал в Алупке (куда она переехала с сыном Алексеем после войны) крымский журналист Михаил Лезинский. Вот что рассказала ему Татьяна Семёновна Морозова: «Мне уже восемьдесят годочков стукнуло, не помню, что вчера было, а то далекое занозилось в башке… Голодала Россия. “Нету хлеба у населения, сами голодаем!” — рапортовал председатель Трофим Морозов. Ему верили… Трофим Морозов — отец Павлика — был председателем сельсовета. Бывало, нажрется самогону и давай орать на всю округу: “Я тут власть советская. Я тут бог, закон и воинский начальник! Ишь, чего захотели — хле-буш-ка! Нетути-и, и весь сказ!” А хлебушек был: прятали его кулаки по ямам разным да укромным местам, и никому бы из пришлых в жизнь не найти. Объявил Павлуша тогда войну отцу и кулакам: только уполномоченные в деревню, а Павлик со своим пионерским отрядом тут как тут. И точно — все расскажет и покажет, где какой мироед зернышко припрятал… Возненавидел сына Трофим Морозов. Приходит он однажды домой, приносит бутыль самогона и кус сала. Зажарила я на сковороде и ставлю закуску на стол. Позвала Павлушу. Трофим наливает стакан самогону и подносит Павлику: “Пей!” Павел отстраняет стакан: “Коммунисты не пьют!” Берет Трофим сковороду и салом кипящим в лицо сыну плещет… Кожа враз лоскутьями пошла. Закричала я. А он огрел меня кулачищем — враз памярки отбил. Пришла в себя, плачу, а Павлуша меня успокаивает: “Не плачь, родненькая, мне ни чуточки не больно, заживет…” У Трофима, как у председателя, все печати сельсоветские хранились, и стал он кулакам за большие деньги бумаги государственные выписывать… Арестовали Трофима Морозова, дали десять лет строгого режима, а мы остались жить в деревне. Зачем остались! Бежать надобно было подальше от этих мест: знала же, не простят Морозовы ничего моему Павлу… Позже призвал дед Сергей Морозов одного своего внука Данилу — тому уже за двадцать было — и ставит перед ним вопрос: “Сможешь порешить Пашку? Дам тебе бутылку водки и три метра красной материи на рубаху”. Тот и согласился. И вот позвала как-то моя свекровь Павлушу по клюкву. С ними и братишка меньшой, Федюшка, увязался… Завела Морозиха внуков в лес, а там дед Сергей да внук Данила давай ребятенок ножами полоскать… После суда над убийцами я вроде сознанием тронулась и слегла в больницу. А когда отлечилась, встретил меня Алексей Горький и по Москве стал водить, места хорошие показывать — от тяжких дум отвлечь старался. А у меня все мысли с детьми; как им в сырой земле лежится? Как могилку прибрали? Утешал меня Алексей Максимович: “Поставим мы вашему сыну лучший памятник, и имя его никогда не будет забыто…”»
Тот факт, что Павлик был пионером, подтверждают воспоминания его первой учительницы Ларисы Павловны Исаковой: «Школа, которой [я] заведовала, работала в две смены. О радио, электричестве мы тогда и понятия не имели, вечерами сидели при лучине, керосин берегли. Чернил и то не было, писали свекольным соком. Бедность вообще была ужасающая. Когда мы, учителя, начали ходить по домам, записывать детей в школу, выяснилось, что у многих никакой одежонки нет. Дети на полатях сидели голые, укрывались кое-каким тряпьем. Малыши залезали в печь и там грелись в золе. Организовали мы избу-читальню, но книг почти не было, очень редко приходили местные газеты. Некоторым сейчас Павлик кажется эдаким напичканным лозунгами мальчиком в чистенькой пионерской форме. А он из-за бедности нашей эту форму и в глаза не видел, в пионерских парадах не участвовал и портретов Молотова, как Амлинский, не носил, и “здравицу” вождям не кричал». Однако Павлика отличало стремление учиться: «Очень он стремился учиться, брал у меня книжки, только читать ему было некогда, он и уроки из-за работы в поле и по хозяйству часто пропускал. Потом старался нагнать, успевал неплохо, да еще маму свою грамоте учил…»
Относительно истории создания первого пионерского отряда в Герасимовке Лариса Павловна пишет следующее: «Пионерский отряд в Герасимовке я тогда не успела организовать, его создала после меня Зоя Кабина. <…> Однажды привезла из Тавды красный галстук, повязала его Павлу, и он радостный побежал домой. А дома отец сорвал с него галстук и страшно избил. <…> Коммуна распалась, а мужа моего кулаки до полусмерти избили. Меня же спасла Устинья Потупчик, предупредила, что Кулаканов с компанией собираются убить. <…> Вот, наверное, с тех пор Павлик Кулаканова и возненавидел, первым в пионеры вступил, когда отряд организовали». Вероника Кононенко со ссылкой на Зою Кабину подтверждает, что «именно она [Зоя] создала первый в деревне пионерский отряд, который и возглавил Павел Морозов».
Ну о чем здесь, казалось бы, говорить? Павлик мешал кулакам прятать хлеб, и они его за это убили. Однако в 1987 году, в разгар «перестройки», некий писатель Юрий Израилевич Альперович (Дружников) выпустил в Великобритании книжонку «Доносчик 001, или Вознесение Павлика Морозова», в которой утверждал, что Павлик дал показания против отца (мы видели, что это не так), заслужив якобы тем самым «всеобщую ненависть» и кличку «Пашка-куманист». С другой стороны, опять же согласно Альперовичу, на суде по делу отца Павлика мать давала показания, чтобы отомстить бросившему её мужу. А вот убийство Павлика, согласно Альперовичу, явилось результатом провокации ОГПУ, организованной с участием помощника уполномоченного ОГПУ Спиридона Карташова и двоюродного брата Павла — осведомителя ОГПУ Ивана Потупчика. В доказательство Альперович приводит документ, который он якобы обнаружил в материалах дела № 374 об убийстве братьев Морозовых. В итоге, по мнению Альперовича, «расстрел невиновных в ноябре 1932 года был сигналом к массовой расправе над крестьянами по всей стране».
Вот это уже откровенная ложь. Выше мы говорили, что 1932 год — это как раз последний год коллективизации. И уж тем более в ноябре 1932 года никаких «массовых расправ» над крестьянами быть не могло.
После выхода упомянутой книжки Альперовича с ее резкой критикой выступила Вероника Кононенко, которая приводит отрывок из письма Алексея Морозова, родного брата Павлика: «Что за судилище устроили над моим братом? Обидно и страшно. Брата моего в журнале назвали доносчиком. Ложь это! Павел всегда боролся в открытую. Почему же его оскорбляют? Мало наша семья горя перенесла? Над кем издеваются? Двоих моих братьев убили. Третий, Роман, пришел с фронта инвалидом, умер молодым. Меня во время войны оклеветали как врага народа. Десять лет отсидел в лагере. А потом реабилитировали. А теперь клевета на Павлика. Как все это выдержать? Обрекли меня на пытку похуже, чем в лагерях. Хорошо, что мать не дожила до этих дней… Пишу, а слезы душат. Так и кажется, что Пашка опять стоит беззащитным на дороге. …Редактор “Огонька” Коротич на радиостанции “Свобода” заявил, что брат мой — сукин сын, значит, и мать моя [сука] … Юрий Израилевич Альперович-Дружников к нам в семью втёрся, чаи с мамой распивал, всё нам сочувствовал, а потом издал в Лондоне мерзкую книжку — сгусток такой отвратительной лжи и клеветы, что, прочитав её, получил я второй инфаркт. Заболела и З.А. Кабина, всё хотела в международный суд на автора подать, да где ей — Альперович живет в Техасе и посмеивается — попробуй достань его, учительской пенсии не хватит. Главы из книги “Вознесение Павлика Морозова” этого писаки растиражировали многие газеты и журналы, никто моих протестов во внимание не принимает, правда о брате никому не нужна… Видно, одно мне осталось — облить себя бензином, и дело с концом!»