— Леонид Леонидович был уже за линией фронта?
— 26 января 1944 года Галина записала в своем дневнике: «25/I уехал папочка в 5 утра. Как-то неожиданно произошло это… Тяжело было расставаться. Папа говорил, что на случай, если он не вернется, то чтобы мама Боре часы отдала его, когда ему исполнится 20 лет, и чтобы Горданочке напоминать о папе и петь ей папины песенки, которые он сочинял». Уже позднее семья узнала, что он был заброшен с парашютом к партизанам Народно-освободительной армии Югославии, которыми командовал Иосип Броз Тито. Во время приземления ночью в лесу он сломал ногу. Со сломанной ногой он полз практически наугад, не зная попадет ли он в лапы к немцам, базирующимся в этом же лесу, или к партизанам. Но ему повезло, он попал в расположение партизанского отряда. В отряде Тито дед выступал в качестве партизанского врача, но, помимо этого, активно участвовал в разработке разведывательно-диверсионных операций, сам ходил на задания. Кроме этого, в его задачи входили анализ политической ситуации внутри Югославии и оценка личности Тито как будущего кандидата на управление страной. По обрывкам детских воспоминаний могу сказать, что в семье, видимо со слов деда, отмечали деспотичный и крутой нрав Тито, его завышенную самооценку и снобизм. В перерывах между боями дед выпускал партизанскую стенгазету, сам ее раскрашивал и публиковал в ней свои стихи и песни. Вот одно из стихотворений, написанное им в Хорватии 17 апреля 1945 года, полное любви и тоски по России и озаглавленное «Родина»:
Золотые горы,
Красные поля,
Дивные просторы:
Родина моя!
Ты благоухаешь
Вешнею порой.
Горя Ты не знаешь
В роскоши такой.
По тебе тоскуя
Здесь, в чужом краю,
О тебе пою я
Песенку свою.
О твоих левадах,
О твоих полях —
Умирать не надо!
Там в Твоих краях.
Все это время семья не знала, где он находится. На последней страничке своего дневника Галина написала (уже без даты): «От папы получили письмо с его партизанскими фотографиями. Уж год, как папы с нами нет. Сколько мы без него намучились и пережили, но он еще больше. Он оглох совершенно на одно ухо, у него было растяжение жил и сломана была нога. Хоть бы скорее возвращался».
Вернулся Леонид Леонидович в конце мая 1945 года. И только тогда семья узнала, где он все это время находился, что он был контужен, но не оставил поля боя, был награжден югославским боевым орденом Партизанская звезда 3-й степени.
— Наверное, имея за плечами такую сложную жизнь, любой на его месте захотел бы уйти на заслуженный отдых…
— Но только не наш дед. От лечения он категорически отказался и продолжил работу в нелегальной разведке. Более того, он стал наставником своей старшей дочери Галины. Заместитель начальника ПГУ КГБ при СМ СССР генерал-лейтенант Виталий Григорьевич Павлов возглавлял в те годы американский отдел нелегальной разведки. Я помню его, хотя мне было лет шесть. Он иногда бывал у нас дома — ведь он курировал мою маму. Для меня он был олицетворением самого мужественного и благородного мужчины из всех, кто бывал в нашей семье. До него с дедушкой работал Александр Михайлович Коротков, которого в нашей семье тоже очень уважали. Это была выдающаяся личность. Деда начали готовить к новому заданию практически уже в 1945 году. Громушкин писал, что он с ним познакомился в 1946 году, когда деда готовили в очередную командировку. Вначале он и бабушка поехали с маленькой Горданой на четыре года в одну из европейских стран, где они работали с нелегальных позиций. Когда они вернулись, Гордана не говорила по-русски — русский она изучала, как и старшие дети, на Родине. Галина — моя мама — в то время училась в Военном институте иностранных языков. После его окончания она год преподавала немецкий язык в Академии имени Фрунзе, а затем на офицерских курсах советских оккупационных войск в Вене. В сентябре 1950 года родилась я, дедушка к тому времени вернулся и еще успел съездить в Индию. Сохранилась интересная фотография, на которой в первом ряду сидят Джавахарлал Неру, Индира Ганди, Раджив Ганди, а через ряд прямо за Индирой Ганди мой дедушка. И вот после этого они поехали уже вместе с моей мамой в Харбин, который оказался как началом, так и концом его жизненного пути. Работали они там с нелегальных позиций, под чужими именами, как граждане одной из западноевропейских стран. По легенде они были бизнесменами. Мама постигала премудрости нелегальной разведки под руководством отца и в свободное время танцевала в народном театре в Харбине, где исполняла китайские, индийские и другие танцы.
— Здесь уже просматривается сходство с Мата Хари…
— В этом отношении, да. Так же, как и дедушка, мама обладала очень общительным веселым нравом, яркой внешностью, легко заводила знакомства. Видимо, ее хобби тоже было рассчитано на то, чтобы не просто удовлетворять свою любовь к танцам, но и расширять контакты в эмигрантских и деловых кругах. С Леонидом Леонидовичем они там очень сблизились духовно. Он ей немало рассказывал из своей биографии, о родственниках, о семье — это все она узнала, когда они были вдвоем в Харбине и проводили вечера за такими доверительными беседами. Но прежде всего он обучал ее премудростям профессии нелегала, которые он постигал сам в своих жизненных университетах. У них получился очень хороший тандем. Индия и Китай были для них промежуточными странами пребывания — далее планировалось послать их в длительную командировку в одну из ведущих стран Запада. Причем легендировали их не как славян — в отличие, например, от «чехов» Филоненко — а как представителей совсем другой языковой группы. Однако этим планам не суждено было сбыться — Леонид Леонидович Линицкий скоропостижно скончался от сердечного приступа в Харбине на 54-м году жизни. Для мамы, которой было всего 26 лет, это было тяжелейшим ударом. К тому же ей пришлось организовывать в Харбине фиктивные похороны: под чужим именем и по католическому обряду, как того требовала легенда. Гроб был закрытым, тела в нем на самом деле не было. Как маме все это удалось выдержать, одному Богу известно. С помощью нашей Службы тело тайно вывезли в Советский Союз в цинковом гробу на самолете, снова через несколько стран. В Москве бабушке предложили два варианта — Новодевичье или Ваганьковское кладбище. Бабушка была настолько скромной, что сказала: «Мне все равно — давайте на Ваганьковском». И только после смерти дедушки наша семья в Москве получила первую отдельную квартиру. Нашими соседями дверь в дверь была семья Рудольфа Абеля — Вильяма Генриховича Фишера. Полковник Абель в то время отбывал срок в американской тюрьме. Помню, я часто гостила у соседей и сидела на коленях у его супруги Елены Степановны и дочери Эвелины. Они очень любили меня и всегда старались угостить повкуснее.
— А как сложилась дальнейшая судьба Вашей мамы — ведь она тоже стала профессиональной разведчицей-нелегалом?
— Моя мама продолжила дело своего отца — Леонида Леонидовича Линицкого. Она знала десять иностранных языков, из них три диалекта одного из европейских языков, на которых говорила абсолютно без акцента, что является редкостью даже для разведчиков-нелегалов, имела фотографическую память и энциклопедические знания в самых различных областях, прекрасно рисовала, обладала очень красивой внешностью и исключительным женским обаянием. В течение многих лет она успешно работала в различных странах. Я все эти годы жила без мамы с бабушкой. Глядя на Гордану, с которой мы росли вместе как сестры, я тоже называла бабушку мамой. Когда мама Галя вернулась из длительной командировки, нам нелегко было привыкать друг к другу. Однако мама сделала все возможное, чтобы стать мне самым лучшим другом на всю жизнь. Она очень заботилась обо всех членах семьи Линицких, стараясь облегчить им раннюю утрату мужа и отца. Во время маминой нелегкой работы руководство нашей Службы также постоянно оказывало помощь нашей семье, обеспечивая лечение в ведомственных поликлиниках и летний отдых в соответствующих санаториях и пионерских лагерях, а также решение жилищных вопросов по мере изменений в составе семьи. Бабушка Екатерина Фёдоровна пережила мужа на сорок лет и сейчас покоится вместе с ним. Стало хорошей традицией, что молодые сотрудники того подразделения Службы, в котором работали Линицкие, регулярно приносят цветы на скромную могилу деда на Ваганьковском кладбище в юбилейные даты и в День Победы».
Записки резидента
Зачеркнуть бы всю жизнь, да сначала начать,
Полететь к ненаглядной певунье своей…
Да вот только узнает ли Родина-мать
Одного из пропащих своих сыновей?
Утром 7 ноября 1944 года тяжелая железная дверь в камеру смертников токийской тюрьмы Сугамо открылась. По торжественным и в то же время театральным жестам вошедшего чиновника Зорге понял, что в этот праздничный день — конечно, праздничный не для его палачей, а для него, коммуниста и советского разведчика — он умрёт. Это была 27-я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции, и день этот для приведения приговора в исполнение был выбран не случайно. Юда Тамон, возглавлявший отдел по идеологическим преступлениям прокуратуры Токийского округа, впоследствии утверждал, что день годовщины русской революции был выбран исходя из кодекса самурая, описывающего путь воина. «Однако, — как пишет в недавно вышедшей монографии “Верный вам Рамзай” Михаил Алексеев, — представляется, что выбор 7 ноября для приведения приговора в исполнение скорее свидетельствует об изощренности японских инквизиторов».
И с этим нельзя не согласиться. Какой там кодекс чести, когда 13 декабря 1937 года, после взятия Нанкина, столицы Китайской республики, солдаты японской императорской армии в течение шести недель устроили невиданную в истории кровавую бойню, изнасиловав и изрубив на куски более 300 тысяч китайских женщин, стариков, детей и безоружных солдат. Так, Tokyo Nichi Nichi Shimbun и Japan Advertiser вели спортивный репортаж о том, как два японских офицера соревновались, кто быстрее убьет сто человек, используя только меч. Международный военный трибунал для Дальнего Востока оценил количество изнасилованных в 20 тысяч, не считая детей и старых женщин. Часто сразу после изнасилования женщин убивали, нередко путём засовывания в половые органы штыков, бутылок или бамбуковых палок. Для детей исключения не делалось, «самураи» вспарывали их, чтобы совершить насилие. «Г-жа Ся была вытащена из-под стола в комнате для гостей, где она пыталась спрятаться вместе со своим годовалым ребёнком. Она была раздета и изнасилована, а затем заколота штыком в грудь, а в её вагину засунули бутылку. Ребёнок был убит штыком. Некоторые солдаты затем перешли в следующую комнату, где [находились] родители г-жи Ся, их возраст 76 и 74 года, и две её дочери 16 и 14 лет. Они собирались изнасиловать девочек, когда бабушка попыталась защитить их. Солдаты застрелили её из револьвера. Дедушка обхватил её тело и был убит. Девочки были изнасилованы, старшая 2–3, а младшая 3 мужчинами. Старшая девочка затем была зарезана, а в её вагину засунули трость. Младшая также была заколота, но избежала ужасной участи своей сестры и матери. Затем солдаты закололи штыком другую сестру в возрасте 7–8 лет, которая также находилась в комнате. Последними в доме убили двух детей, 4 и 2 лет от роду. Старший был заколот, а голова младшего разрублена мечом». Это выдержка из дневников Йона Рабе, генерального директора филиала компании Siemens AG в Китае, изданных в США в 1998 году. Несмотря на то, что Рабе был членом НСДАП, он выступил против зверств японских солдат и организовал «Нанкинскую зону безопасности», благодаря которой спаслись не менее 200 ты