Вторым был непосредственный подчиненный Судоплатова, заместитель начальника 2-го отдела 4-го Управления НКВД СССР капитан госбезопасности Михаил Борисович Маклярский, отвечающий за организацию диверсионной работы в Москве и Московской области, а в дальнейшем — и в Белоруссии. Кстати, и он, и Ильин до конца жизни будут связаны с творческой интеллигенцией — Ильин с 1955 года будет секретарем Московского отделения Союза писателей, которое возглавлял Сергей Михалков, а Маклярский станет известным сценаристом и писателем, автором фильма «Подвиг разведчика», лауреатом двух Сталинских премий.
В тот январский морозный вечер в Москве, от стен которой недавно были отброшены немецкие дивизии, чекисты завершили обсуждение основных деталей новой операции. Замысел её сводился к тому, чтобы создать активную прогерманскую подпольную организацию, которая могла бы предложить немецкому верховному командованию свою помощь при условии, что её руководители после разгрома Красной Армии получат соответствующие посты в новом правительстве России.
Я не раз спрашивал упоминавшегося выше Ивана Павловича Евтодьева, кому же принадлежала сама идея этой операции, получившей в дальнейшем кодовое наименование «Монастырь». Он отвечает однозначно — Судоплатову. Дело в том, что Павел Анатольевич, так же как Маклярский и Ильин, начинал свою работу в органах госбезопасности с контрразведки и прекрасно владел искусством агентуриста. Кандидатуры же в «руководящий» состав легендируемой организации были отобраны чекистами вместе из числа лиц, уже давно находившихся в поле зрения органов. Среди них бывший предводитель дворянского собрания Нижнего Новгорода Глебов, член-корреспондент Академии наук СССР, скульптор Сидоров и поэт Борис Садовский. Их объединяло многое — но главное, что все они до революции учились в Германии. А жена Глебова даже вращалась при дворе последней российской императрицы Александры Фёдоровны.
Глебов, Сидоров и Садовский проживали в приюте Новодевичьего монастыря. Они были уже людьми немолодыми и высказывали недовольство советской властью, о чем в НКВД хорошо знали, но не трогали их, поскольку реальной угрозы они не представляли. Наиболее яркой фигурой среди этой троицы был поэт Борис Садовский, которого в Советском Союзе как литератора мало кто знал, однако уже летом 1941 года Садовский написал стихотворение, в котором обращался к немецким солдатам как к «братьям-освободителям» и призывал их вернуть «самодержавие русского царя».
Жена Садовского была дамой столь же экзальтированной, увлекалась спиритизмом и гадала на картах. Сеансы спиритизма мадам Садовской посещали даже жены высокопоставленных московских чиновников. Захаживала к Садовской и супруга члена Политбюро ВКП(б) Анастаса Ивановича Микояна.
Наблюдение за поэтом и его женой вел агент «Старый», имевший дворянское происхождение. Садовский ему доверял и однажды обратился за помощью в установлении связи с немецким командованием. Об этой неожиданной просьбе стало известно Судоплатову, который доложил об «инициативе» Садовского заместителю наркома госбезопасности СССР Богдану Захаровичу Кобулову. В справке, подготовленной для доклада Кобулову, значилось, что «…в 1933 году органами НКВД была вскрыта и ликвидирована монархическая группа молодежи, группировавшаяся вокруг Садовского. Сам Садовский арестован не был. Ликвидированная группа уже тогда ориентировалась на германский фашизм. Вторая группировка, созданная Садовским, была ликвидирована в 1935 году, и, наконец, третья группа (Раздольского) вскрыта секретно-политическим отделом ГУГБ НКВД СССР в начале 1941 года…»
Кобулов и Судоплатов решили «помочь» Борису Садовскому в установлении контактов с немецким командованием. Созданная с их помощью организация получила название «Престол». Поскольку идейные основатели «Престола» проживали в приюте Новодевичьего монастыря, операция, которую задумали чекисты, получила название «Монастырь». Ключевая роль в операции отводилась разведчику, который должен был перейти линию фронта, оказаться в поле зрения абвера и суметь убедить его руководителей в том, что в Москве действует тайная церковно-монархическая организация. На эту роль был выбран Александр Петрович Демьянов (оперативный псевдоним «Гейне»). Дальнейший ход операции зависел от умения Демьянова войти в доверие к немцам.
Александра Демьянова познакомили с агентом «Старый», а тот представил его членам организации «Престол» как выходца из дворянской семьи. И это было правдой. Прадед Александра Демьянова, атаман Головатый, был одним из основателей столицы кубанского края — Екатеринодара. Его отец Петр Демьянов, есаул казачьих войск, погиб в Первую мировую войну. Саша Демьянов воспитывался матерью, выпускницей Бестужевских курсов. Оказалось, что история семьи Демьяновых в общих чертах была известна предводителю дворянского собрания Глебову. Борис Садовский также был наслышан о госпоже Демьяновой — до революции она была хорошо известна в Петербурге.
Специальную подготовку Александр Демьянов проходил на базе Школы особого назначения (ШОН) в Балашихе (с 1953 года — 101-я разведшкола, с 1969 года — КУОС, где готовился спецназ госбезопасности, в том числе и с 1981 года группа «Вымпел»). Заместителем начальника школы и инструктором Демьянова был сотрудник 4-го Управления НКВД СССР лейтенант госбезопасности Вильям Генрихович Фишер, который родился 11 июля 1903 года в городе Ньюкасл на севере Англии в семье высланных из России революционеров, а впоследствии стал известен всему миру под именем Рудольф Абель. Поскольку его отец был немцем, Фишер свободно владел не только английским, но и немецким языком, и в качестве нелегала мог легко раствориться в любой среде. В ходе операции «Монастырь», которая с августа 1944 года стала называться «Березино», Фишер уже сам забрасывался в немецкий тыл под видом немецкого штабного офицера. Замысел «Березино» заключался в том, чтобы создать у Гитлера видимость активных действий со стороны оставшихся в тылу Красной Армии немецких частей (группы Шерхорна) и заставить его задействовать для их поддержки серьёзные ресурсы. Для непосредственного руководства этой операцией в Белоруссию на место событий выехали Эйтингон, Маклярский, Фишер, Серебрянский, Мордвинов, Гарбуз и Демьянов (Гейне), которые перевербовали взятого в плен Шерхорна. Работая под контролем, тот посылал в Берлин сообщения о диверсиях в тылу Красной Армии, а «Гейне», которому немцы к тому времени безгранично доверяли, подтверждал их достоверность. В результате Гитлер наградил Шерхорна Рыцарским крестом и приказал прорываться через линию фронта в Восточную Пруссию. Для этого Гитлер решил послать в район прорыва начальника службы спецопераций и диверсий Отто Скорцени и его группу. Как пишет Судоплатов, «особо отличился В. Фишер, под видом немецкого офицера лично встречавший на полевом аэродроме диверсантов Скорцени».
Был ли Фишер в ходе той операции внедрен в немецкий штаб? Вполне возможно, ведь именно он стал прототипом романа Вадима Кожевникова «Щит и меч», в котором даже имя главного героя — Александр Белов (Йоганн Вайс) — связано со словом «Абель». Тот же намек содержится и в фильме «Мёртвый сезон» (1968), сценарий которого был написан Владимиром Вайнштоком на основе материалов, предоставленных КГБ СССР:
— Константин Тимофеич… Вы случайно не были в партизанах?
— Н-нет, не приходилось.
— А на каком фронте вы служили?
— Я при главном штабе служил. Шифровальщиком.
— Кто там у вас заправлял?
— Генерал Гальдер, а потом Йодль… Я ведь при немецком штабе служил…
Сын Вайнштока Олег, ссылаясь на отца, который много общался с Фишером, утверждает: «Он служил в оперативном отделе штаба вермахта, и реплика Баниониса о том, что сначала командовал Гальдер, а потом Йодль, указывает конкретный штаб — Генеральный штаб сухопутных сил Германии… Подтверждением косвенным, конечно, не документальным, может служить признание Рудольфа Ивановича моему отцу. Это было уже после выхода книги Кожевникова “Щит и меч”. Так вот, Абель говорил, что если у нас были свои люди в гестапо, то он мог вытащить бумажник из кармана Гитлера, которого видел в среднем один раз в месяц… Я верю рассказанному отцом. Он был очень точен в словах, в оценках. Рудольфа Ивановича уважал исключительно».
Но это было уже потом, а в феврале 1942 года лейтенант госбезопасности Фишер в короткий срок обучил Демьянова способам поддержания радиосвязи с Центром, а также другим важным навыкам разведывательной деятельности. Но главное, что Фишеру удалось вселить в Демьянова уверенность, что тот сможет выполнить трудное задание разведки. По крайней мере, с его слов в характеристике Александра Демьянова было записано: «…В течение всего времени, занимавшего подготовку к операции, “Гейне” чувствовал себя хорошо, настроение его было бодрое, приподнятое, чувствовалась твердая уверенность в успешном выполнении задания…»
17 февраля 1942 года Александр Демьянов перешел линию фронта в районе Можайска и был задержан немецким патрулем. Вскоре для его допроса из Смоленска прибыл начальник контрразведывательной службы штаба группы армий «Центр» Кауфман, который был сотрудником абверкоманды-103. Возглавлял абверкоманду-103 (позывной «Сатурн») подполковник Феликс Гёрлиц. Перед ним была поставлена задача активно внедрять агентов абвера в Москве с целью дезорганизации деятельности советских военных объектов. Для решения этой задачи Кауфман занимался вербовкой агентуры из числа русских эмигрантов, членов украинских и белорусских националистических организаций. Он внимательно выслушал «беглеца» из Москвы, но к его рассказу отнесся с недоверием. Пытаясь сломить волю Демьянова, Кауфман инициировал процедуру его расстрела. Уже в Москве, готовя отчет о проделанной работе, Демьянов подробно описал встречу с Кауфманом: «…Он требовал, чтобы… я сознался в том, что послан НКВД. На все это я отвечал, что если бы знал, что со мной так будут разговаривать, да еще обвинять в связях с НКВД, то ни за что бы сюда не пришел. На это Кауфман заявил мне: “Вы будете поставлены к стенке, если не сознаетесь, даю полчаса на размышление” … Через некоторое время за мной пришел обер-лейтенант с двумя солдатами, вооруженными винтовками, предложил следовать за ним… Солдаты вывели меня во двор, поставили у стенки, а сами отошли к стоявшим неподалеку обер-лейтенанту и Кауфману. Так мы постояли минут десять, после чего меня привели в комнату, где раньше проводился допрос, предложили снять пальто, угостили сигаретами, а Кауфман достал бутылку французского коньяку и стал со мной выпивать…»