Не годится. Слишком подозрительно.
– Помнится, Эффи нравилась ананасовая, – вставая, говорит Бин, и у меня отлегает от сердца. – Ладно, пойду переодеваться. Увидимся.
– Я еще минутку посижу и пойду.
Бин уходит, а Гас снова прислоняется к перилам и пишет сообщение. Затем он вдруг тихо произносит: «Дерьмо!» – и я настораживаюсь. Не нравится мне этот возглас.
На несколько мгновений воцаряется тишина. Неужели Гас не ощущает моего присутствия? Я не могу поверить! Вот же я, здесь! Но, судя по его реакции, я все равно что призрак.
Гас, как завороженный, смотрит на экран телефона, а я – на него или, по крайней мере, на ту его часть, которая доступна обозрению. Наконец он набирает номер и тихим напряженным голосом говорит:
– Привет. Я только что увидел твое сообщение. Ты серьезно?
Опять следует тишина, на протяжении которой я едва смею дышать. Меня отчасти снедает любопытство, отчасти – чувство вины из-за того, что я подслушиваю частный разговор. Но, в конце концов, он мой брат. И я никому не скажу.
(Кроме Бин. Ей можно.)
– Я так не думаю, – еще тише говорит Гас. – Нет, конечно, я никому не говорил. Если это просочится в прессу, точно нет… Ну, что… – Он внезапно выдыхает, и я вижу, как он трет лицо. – Я имею в виду, если предъявят обвинения…
Я делаю резкий вдох. Обвинения? Какие обвинения?
Гас долго молчит, слушая собеседника.
– Ладно, спасибо, – наконец говорит он. – Прости, Джош, мне нужно идти. И в любом случае я не могу говорить за… Да. Завтра поговорим… Ага. Не лучший. Но будем надеяться, что это не наихудший сценарий.
Он отключается и тяжело выдыхает, а я с тревогой смотрю на него. Что за наихудший сценарий? И кто такой Джош? Во что Гас вляпался?
Гас резко встает, в последний раз проверяет телефон, затем сует его в карман и уходит по коридору. Я смотрю ему вслед, и внезапно меня охватывает острое чувство одиночества. Сижу тут, скрючившись, в шкафу, и план мой – форменная дикость. Что я прячусь, как воровка? Худшего способа сходить на вечеринку просто не придумать. Я исключена из важных разговоров, переживаю за брата, отсидела себе ноги и даже хороший коктейль не могу попробовать.
Может, прямо сейчас признать поражение, выйти из шкафа, найти какой-нибудь прикид и присоединиться к веселью? Зарыть топор войны и помириться с Кристой?
И с папой?
От одной мысли внутри возникает нервный спазм. Я не готова. Сейчас я не в лучшем положении. Я не знаю, что сказать, как начать… Я тру лицо, ощущая внезапный прилив недовольства. Почему я вообще об этом размышляю? Этот вечер задумывался совсем иначе. Я не собиралась общаться с семьей. Я не собиралась подслушивать разговоры, вызывающие тревогу.
И тут сквозь дверцу шкафа до меня доносится знакомый, зычный голос, и я цепенею.
О боже. О боже.
И каменею. Через холл в направлении гардероба, смеясь, шагает папа – его походку и смех я узнаю всегда.
Когда он возникает в щели, ощущение такое, будто меня крепко схватили за горло. Я не ожидала увидеть его сегодня вечером. Я думала, он где-то там, в окружении гостей. А он тут, в шаге от меня, и не в курсе, что я за ним наблюдаю.
– Вот картина, о которой я тебе говорил, – обращается он к пожилому мужчине, которого я не узнаю. – Приобрел три месяца назад. Если хочешь знать, дом продан благодаря ей! – Он громко хохочет и делает глоток из бокала.
Я почти не слышу его слов – я слишком увлеченно его разглядываю. На нем двубортный смокинг, седые волосы блестят в свете ламп, он смеется. В свои зрелые годы он кажется воплощением успешного человека.
– О да, – говорит он в ответ на какой-то вопрос. – Да, это верный шаг. Я никогда не был так счастлив. Никогда! – как бы акцентируя, повторяет он. – А теперь, Клайв, ты должен выпить! – добавляет он, и оба удаляются, а я остекленевшим взглядом смотрю им вслед.
Никогда не был так счастлив.
Я оседаю на пол шкафа, дрожащие мышцы уже дают сбой. К моему ужасу, слезы наворачиваются на глаза, и я стараюсь их сморгнуть.
Наша семья распалась, мы потеряли дом нашего детства, папа неделями толком не общается с младшей дочерью… но он никогда не был так счастлив.
Отлично. Что ж, думаю, мы с ним по-разному понимаем слово «счастье». Потому что я не могла бы быть счастлива, находясь в состоянии отчуждения с членом семьи, но ты, папа, можешь, потому что у тебя для утешения есть Криста и ее упругая задница. Но это заслуга корректирующего белья – надеюсь, ты в курсе, папа. Не мышечного тонуса, а утягивающих трусов.
Я ловлю себя на том, что мысленно говорю с отцом. Похоже, я того гляди съеду с катушек. Нужно выбираться отсюда, и побыстрее. Желание присоединиться к вечеринке пропало. Сейчас достану своих дорогих матрешек и уйду. Навсегда.
Я осторожно толкаю дверцу. В холле пусто. На лестнице никого. Над головой ни звука.
Ладно, и…
Бегом.
Я выскакиваю из шкафа, проношусь через холл и, держась за перила и перепрыгивая через две ступеньки, взбегаю по лестнице. Наконец я попадаю в зону комфорта. Я знаю, какие половицы скрипят и как пройти бесшумно. Никто меня не слышал, никто не засек. Я знала, что все пройдет как по маслу.
На подходе к моей бывшей комнате у меня возникает желание войти, пусть даже моих вещей там больше нет. Я хочу взглянуть на обои, потрогать шторы, посмотреть в окно… Еще несколько последних мгновений побыть в ней. Но, открыв дверь, я потрясенно моргаю. Обои исчезли. И шторы тоже. Я недоуменно смотрю на побеленное пространство и лакированный паркет, которого здесь отродясь не было.
Сердце ухает вниз, но всего на мгновение, затем я вскидываю подбородок и решительно закрываю дверь. Какая разница? Моя жизнь в этом доме все равно закончилась. И точка. Двигаем дальше.
На цыпочках, быстро, но с опаской я миную лестничную площадку. Почти на месте. Меньше чем через три минуты я пойду обратным курсом. Я поворачиваю за угол к кладовке и уже мысленно держу в руках матрешек – и останавливаюсь как вкопанная.
Это еще что?
Путь мне преграждает форменная баррикада из деревянных ящиков из-под чая. Кто их сюда поставил? И почему? Я хочу взяться за один – и одергиваю себя. Если начну их двигать, наделаю шума.
Может, рискнуть? Вечеринка заглушает звуки… Сквозь половицы слышно биение музыкальных ритмов. Так или иначе, но выбора у меня нет. Баррикаду придется разобрать. Я берусь за верхний ящик и, приподняв его, понимаю, что он пустой. Ладно, это задачка мне по зубам. Нужно просто сдвинуть, скажем, четыре ящика, и проход расчистится…
Тут до меня доносится знакомый скрип, и сердце уходит в пятки. Невероятно! Кто-то быстрыми шагами поднимается по лестнице. Это не дом, а дурдом. В приступе страха я кое-как водружаю на место ящик, несусь по коридору и, чисто инстинктивно, ныряю в ближайшее спасительное убежище – комнату Бин.
Секунду спустя до меня доходит, что это решение было ошибочным. Это сама Бин поднимается по лестнице, я узнаю ее шаги, она направляется сюда, чтобы привести себя в порядок. Я идиотка.
Я лихорадочно соображаю, где бы спрятаться. Шторы коротковаты. Шкаф набит битком, и вообще она будет переодеваться. Давай, Эффи, шевели мозгами… Подстегиваемая паникой, я запрыгиваю в деревянную кровать с Кроликом Питером, заваливаю себя подушками, а затем осторожно укрываюсь одеялом. Как-то я выиграла в прятках, заныкавшись именно сюда, но тогда меня прикрывала компания плюшевых мишек. А вдруг сейчас снова прокатит? Просто нужно застыть сусликом.
Когда Бин заходит в комнату, я зажмуриваюсь. В этом коконе мое дыхание звучит подобно реву печной трубы. Сквозь груду подушек проникают приглушенные звуки – это Бин движется по комнате, со стуком что-то кладет на стеклянную поверхность туалетного столика, открывает дверцу шкафа. Вот она принимается напевать. Сработало! Она меня не заметила!
Я лежу, оцепенев, и всеми фибрами души и клетками тела желаю ей ускориться, привести себя в порядок, свалить наконец и дать мне возможность продолжить миссию…
И тут вдруг, ни с того ни с сего, меня начинают лупить. Прямо по одеялу. И чем-то твердым.
– Попался, засранец! – неожиданно орет Бин. – Грязный ублюдок! Вылезай! Я уже вызвала полицию! Вылезай!
Глава 8
Я настолько ошарашена, что реагирую не сразу.
– Погоди! – воплю я, пытаясь защититься, но Бин, похоже, не слышит. Она продолжает меня лупцевать… интересно, чем именно?
– Я тебе яйца оторву! – лютует она. – Вырву с корнем и скормлю крысе! Вылезай, ублюдок!
– Бин! – ору я, наконец сбрасывая одеяло. – Остановись, это я, Эффи!
Бин, которая уже занесла руку для удара, замирает, тяжело дыша, и я вижу, что она лупила меня розовой вешалкой, украшенной ромашками. Вот так Бин.
– Эффи? – Ее изумленный голос отдается во всех углах комнаты.
– Ш-ш! Ты меня побила! – укоризненно восклицаю я.
– Я думала, ты маньяк! – столь же укоризненно возражает она. – Эффи, какого черта? Что ты здесь делаешь? Ты ведь должна быть на свидании!
Повисает недолгая тишина, нарушаемая отдаленным гомоном вечеринки, перемежаемым тявканьем Бэмби. Он вечно оказывается за закрытыми дверями и сигнализирует, чтобы его выпустили.
– Эффи? – подает голос Бин.
Сознаваться ужасно не хочется, но другого выхода нет.
– Про свидание я наврала, – наконец признаюсь я.
– Наврала? – Бин выглядит совершенно убитой. – А как же спортсмен-олимпиец?
– Я его выдумала.
Бин оседает на кровать с таким видом, точно я испортила ей вечер, а может, и всю жизнь.
– Я ведь всем о нем рассказала, – говорит она. – Всем.
– Знаю. Я слышала.
– Ты слышала?
– Как ты разговаривала с Джо. Я сидела в кусте роз.
У Бин глаза ползут на лоб.
– Господи, Эффи, да ты чокнутая!
– Это я чокнутая? – не веря своим ушам говорю я. – Ты только что сулилась оторвать мне яйца и скормить их крысе! Что