— Зайдем? — предложила я и взяла за руку оробевшего мальца.
Швейцар посмотрел на Мишку, на мои валенки.
— Парле ву франсе? — хихикнула я. — Знаю, что не парле ни разу, поэтому двери нам, мил-человек, распахни.
Зал ресторации был пуст и вопиюще безвкусен. Я выбрала столик у окна, сбросила шубу на руки официанта.
— Доброго денечка, любезный, то есть бонжур. Кушать очень хочется. Примите картуз у молодого человека и записывайте. — Меню было в бархатной золоченой папке. — На первое мы желаем крем-суп не луковый, а, предположим, грибной, к нему сырных гренок, но отметьте, чтоб сыр был не пикантный, а сливочный. На второе… экий у вас скудный выбор… Рыба? Михаил, вы желаете судака по-провансальски?
— Что такое шукрут? — спросил мальчишка, перед которым тоже лежала раскрытая папка.
— Извольте, — наклонился официант, — шукрут по-эльзасски приготовляется…
— Это квашеная капуста, — перебила я, — и ее нам даже не предлагайте.
Халдей был повержен, но я решила сделать контрольный выстрел.
— Конфи из утятины тоже придется пренебречь, его полагается готовить более двух часов, выдерживая правильную температуру, посему, любезный, на второе у нас будет рыба, упаси боже, без провансальских присыпок, свежий салат и картофель ломтиками, обжарьте его в масле до хрустящей корочки. В меню этого не значится, но можете после дописать.
— Десерт? Клафути либо бланманже?
— С киселем, — фыркнула я. — Бросьте притворяться. Откуда у вас свежие ягоды для клафути? А пирога с вареньем мы и дома откушаем. Пусть будет бланманже, про кисель я пошутила, вычеркните. К нему кофе, а молодому человеку сварите какао.
— Какое вино предпочитает барышня?
— Что? — По улице энергично шагал господин в котелке и с тростью, я на него отвлеклась. — До первой звезды барышня предпочитает сельтерскую воду.
Господин поравнялся с витриной, это был не Волков, и я облегченно вздохнула.
— Геля, — прошептал Мишка, когда халдей удалился, — ты ограбила банк?
Интересный вопрос. Если я собираюсь и дальше сорить деньгами, наверное, придется. Ах, пустое… В крайнем случае одолжу у Ливончика под честь семьи Вундермахеров или телеграфирую в чародейский приказ, чтоб шеф подкинул на бедность.
— Будешь много знать… — протянула я зловеще и хихикнула. — Рог закрой, ворона залетит.
Нам принесли сельтерскую, официант с шиком разлил шипучку по винным бокалам. За супом мы почти не говорили. Информатор мой, изрядно оголодавший, мог только жевать. Я замечала, как он старается соблюдать приличия, каких усилий ему стоит мерно черпать ложкой и не заглатывать хрустящие гренки целиком, и сдерживала слезы. Проклятый Крыжовень, проклятая, жестокая жизнь.
— А тех разбойников, что на вашу лавку напали, — спросила я за рыбой, — их нашли?
— Не-а, — покачал Мишка головой. — Да и не искал, наверное, никто. Степан Фомич, царствие ему небесное, сказывал, больно ловко они все провернули.
— Это уже при нем произошло?
— Да что ты! Блохин ни в жизнь бы не позволил так безобразить.
— Строгий был?
— Но справедливый.
Первый голод был утолен, и Мишка принялся мне рассказывать историю своего знакомства со Степаном Фомичом. То есть он-то пристава с самого прибытия последнего знал, бригадные воришек-карманников специально малышню к приказу водили, чтоб новое начальство в лицо показать, чтоб те ему на глаза попадаться избегали. Мишка попался. Не очень давно, в том годе, в травене. И за работой попался, с рукою в чужом кармане и с бритвочкой в другой.
— Думал — все, отбегался. Нары, кандалы и пойду по этапу, как все пропащие. Но Степан Фомич дело замял, лично перед тем купчиной ощипанным извинился. А после… Он навроде тебя был, Блохин, тоже правду по кусочкам дергал и в купу собирал.
Так Мишка стал информатором пристава. Они не то чтоб дружили, но виделись регулярно, пацан передавал подслушанное среди фартовых, Блохин давал денежку, или продукты, или что-нибудь из своей старой одежды. Малый знал, что не один он такой у Степана Фомича, что многие приютские с ним беседы ведут.
Ниточка? Еще какая! Блохин копал под опекунский совет. Также он пытался разобраться в давнем убийстве лавочника Степанова и его супруги. Или не пытался, а врал пацану, чтоб расположить к себе? Зачем? Чтоб Мишка с крючка не соскочил?
Про проституток я тоже расспросила. Мишка не смущался и не хихикал, дело-то обычное, кто-то с протянутой рукой стоит, кто-то по карманам тырит либо к налетчикам прибивается, а девкам пропащим одна дорога — собою торговать. Пристав к девицам хаживал, а чего, молодой здоровый мужик, холостой к тому. Все про то знали, и никто не осуждал. Бордель назывался «Храм наслаждений». Еще один храм? И туда заглянем всенепременно.
— Постоянная барышня у Степана Фомича в этом заведении имелась?
Мишка не знал.
Принесли бланманже — дрожащие студенистые холмики, присыпанные шоколадной крошкой. Пацан испуганно посмотрел на десерт, будто ожидая услышать тоненькое «не ешь меня!»
— Директрису вашу как величать? — ткнула я бланманже десертной ложкой.
— Госпожа Чикова. — Пацан последовал моему примеру. — Елена Николаевна.
— Это поверенного Чикова родственница?
Он не знал.
Что ж, разбираться с местными продажными чиновниками мне задания не давали, но и оставить этого без внимания я не могу. А что могу? В нашей империи сиротское попечение исстари на откуп частной инициативе отдано при некотором участии церкви. Митрополиту ябеду составить? И что это даст, кроме сознания собственной доброты? Кляуза застрянет в церковной канцелярии, погребенная под завалами таких же жалоб. А даже если ей ход дадут, что поменяется? Ну устроят в приюте проверку, директриса в этот день сироток на работу не погонит. Ладно, Геля, пока остынь, не распыляйся. После придумаешь, как ситуацию по закону и справедливости разрешить.
— Михаил, — сказала я серьезно, пододвигая собеседнику свой десерт, — расскажи мне теперь в подробностях, отчего пристав помер. Какие слухи в городе ходят?
Слухов особых не ходило. Просто одним морозным утром мужики, что на базар торговать ехали, увидали на осине повешенного.
— На осине? — Письмо Блохина я помнила дословно. — Не на ясене или, положим, дубе?
Пацан кивнул.
— Осина приметная, в народе висельной прозванная, поганое дерево. И место препоганое, нечистое, там неподалеку развалины генеральской усадьбы Попова, крестьяне издавна эту усадьбу стороной обходят, потому что зло там обитает.
— Висельной?
— Говорят, на ней того генерала и нашли, которого усадьба. А после, когда мужики пришли себе кирпича в развалинах добыть, призрак на них как наскочит, да и поубивал всех, но это лет двадцать назад было.
— И что ж, этот генерал Попов тоже на себя руки наложил?
— Сначала усадьбу сжег, а теперь ходит по развалинам, перехожих подманивает да людскую кровь ньет.
— Перфектно. — Я холодно улыбнулась, подобных городских баек я за жизнь свою недолгую наслушалась преизрядно. — Осину мне покажешь?
Сытый и разморенный Мишка кивнул.
— Отчего не показать, покажу, только тебе с того показа толку не будет, полканы там ужо везде обрыскали.
— Стало быть, управлюсь быстро. Давай прямо сейчас? До вечерней поверки в город вернешься, выручку сдашь. — Я посмотрела на стену, где тикали золоченые часы. — Сколько до этой усадьбы?
— Пешедралом долго.
— Извозчика кликнем.
Я рассчиталась за обед, оставила щедро на чай и попросила передать комплименты повару.
— Чудная ты девка, Геля, — пробормотал Мишка Ржавый на улице, когда мы высматривали извозчичьи сани, — то штучка столичная, то фартовая своя в доску, а то чистый полкан.
— Если вдруг бригадные спросят, что за персону сегодня обихаживал, — велела я, — скажешь, в газете барышня служит, пожелала заметку про страшные колдунские места писать.
Эту легенду я сочинила только что, и она мне нравилась. В нее укладывались расспросы о покойном Блохине, обыск его квартиры и посещение «висельного места».
Пацан легендой тоже удовлетворился, ну или сделал вид. И вскоре мы уже кутались в меховую доху нанятых саней. Возницу звали Кузьма, и именно он вчера устраивал себе батальное представление на городском вокзале. Был он бородат, еще нестар, смешлив, разговорчив и любопытен.
— Газетчица это столичная, — представил меня Мишка, — про горелую усадьбу Попова пишет. Не трусись-то, труся, засветло обернемся.
Извозчик заломил цену, я уменьшила ее втрое, напирая на скудный газетный бюджет, и предложила спутнику все-таки поискать знакомого моего ваньку Антипа, который накануне показался мне менее жадным. Кузьма сообщил нам, что Антип — зло во плоти и пьяница, и вообще пришлый, он-де проклятые эти развалины днем с огнем не найдет и завезет меня к черту на кулички. Сошлись на половине и с богом поехали.
Достав из футляра очки с чародейскими стеклами, я изучила обоих моих спутников и лошадку. Рун на них не было, скрытые артефакты из-под одежды и сбруи не мерцали. Магическим был только фонарик, болтающийся на дуге над лошадиной головой. Опасности быть заколдованной и ограбленной за пределами города можно было не ждать. Револьвер добавил бы мне уверенности, но таскать его в муфте было не особо удобно, поэтому я оставила его в своей горенке на Архиерейской. К слову, об удобстве: небольшая дамская кобура на манер той, что я примеряла в квартире Блохина, изрядно облегчила бы мою работу.
По дороге меня развлекали страшными древними историями, меж которых я успевала вставлять вопросы про покойного пристава. Кузьма Степана Фомича уважал, впрочем, как почти все горожане. Самоубийство он допускал, потому как место для прощания с жизнью покойник выбрал не абы какое, а со смыслом.
— Сглазили мужика, в петлю толкнули, — вещал извозчик, — потому как все зло в мире от баб и от ведьм, которые тоже бабы.
— В Крыжовене ведьм много? — недоверчиво хмыкнула я.
— А то!
Он принялся рассказывать про свою соседку злоглазую, про прочих завистниц да проказниц.