— Барышня, — заглянула в спальню Дунька, — сейчас мужики париться пойдут, мы во вторую очередь. А вас, вашбродь, уже просили в баньку проследовать.
Волков притворно вздохнул.
— За границей все абсолютно уверены, что берендийцы парятся в своих срубах совместно, без разделения на мужеский и женский пол, предаваясь блуду.
— А сами… — поискала я в памяти что-нибудь, чтоб уязвить инородцев, и не нашла.
— Лягушек жрут! — пришла на помощь Дунька. — Тьфу! Пакость.
Григорий Ильич согласился, что да, пакость, поклонился и ушел, шлепая задниками тапок.
— Вот еще, барышня… — Девица достала из кармашка передничка картонный прямоугольник. — Костик говорит, еще утром почтальон доставил.
Телеграмма была из Мокошь-града, отправленная не из приказа, а с городского почтамта. Разобравшись со всеми «вскл», «тчк» и «зпт», я уяснила, что эксгумировать тело Блохина мне строго-настрого запрещается и что через три дня ожидается в уездный Крыжовень визит еще одного столичного сыскаря. Судя по подписи Мамаева, именно его мне в помощь снарядили.
Захотелось расплакаться от обиды. За что же такое недоверие? Потому что о результатах до сих пор не отчиталась? Так неделя всего прошла, минус дорога. Они же сами велели осторожничать, сразу быка за рога не хватать, сперва осмотреться. К открытию на телеграф пойду, гневный ответ посылать. Не нужны мне здесь надсмотрщики!
Настенные часы показывали четыре часа утра. Попарюсь и пойду.
Я снова посмотрела на циферблат. Эльдар Давидович уже рассыпал в вагоне-ресторане вечернюю порцию «букашечек» попутчицам и почивает под колесный перестук. Прибудет в Крыжовень он вечером на третий день. Запоздали мои гневные отповеди. Ну и ладно, и пожалуйста. А эксгумацию запретили, потому что знают, что я покойников боюсь? Какое гадкое мужское высокомерие! А еще коллеги!
Настроение мое настолько испортилось, что от бани я отказалась и даже легла спать, то есть притворилась спящей глубоким сном, лежала с закрытыми глазами и злилась. В гостиной до самого рассвета чаевничали, дружески беседовали, отправив мальчишек в горницу Дуняши. Провидица Зара гадала всем на картах, Волков травил байки из заграничной жизни, а когда до меня донесся гитарный перебор, я накрыла голову подушкой. Наверное, от духоты меня наконец и сморило.
Проснулась поздно, почти в полдень, с гудящей как с похмелья головой и пересохшими губами. Зеркало отразило мое иссиня-бледное лицо, покрасневшие глаза и, будто мало всего этого, парочку веснушек чуть ниже переносицы. Ну правильно, весна, к концу березня у меня этого добра на лице изрядно появится.
Отставить, Попович. Внешность тебя интересовать нисколько не должна. Главное — дело. К приезду Эльдара у тебя это дело закрыто быть должно. Собирайся, умывайся и приступай к работе. Мишкина должна быть немедленно арестована. Грегори говорил — утром? Вдруг он уже запер бордель-мадам, тебя не дожидаючись? А вдруг и эксгумацию провел?
По дороге на двор я отметила пустую прибранную гостиную, чистоту на кухне и отсутствие в прихожей как пальто Волкова, так и тулупа его подчиненного.
Утренняя рутина показалась мне нынче еще отвратительнее, чем обычно.
— Ушли все, — сообщила Дуняша, сгребающая с дорожек снег деревянной лопатой. — Служивый из приказа за его высокоблагородием явился, Федор Федорович начальство повез. А пацаны, как про смерть директрисы услыхали, сразу в приют побежали. А барыня почивает, а…
— Смерть?
— Ну да. Захария Митрофановна еще вчера нам труп нагадала.
— Директрисы?
— Ну да. Говорит, еще два покойника предстоит. — Лопата размеренно шаркала.
— Кто говорит?
— Да барыня! Расклад…
— Евдокия! — отобрала я лопату. — Кто умер? Почему? Когда?
— Чиновная дама Чикова. — Дунька опустила руки, отчего казалось, что она стоит по стойке смирно. — Зарезана в своем доме. Кем, не ведаю, о том приказной не говорил. А когда, так нынче под утро. Слуги ее нашли, в приказ прибежали, а дежурный немедленно за Григорием Ильичом явился, потому как пристав оставил адрес, где его разыскивать, у невесты, стало быть.
Вихрем бросилась я в спальню, умылась, заколола волосы, надела мундир, сунула в кармашек очки.
— Экая вы, барышня, — умилилась Дуняша, — надворная советница.
Посмотревшись в зеркало, я увидала привычную Гелю Попович, без следа ночных слез, зато с горящими азартом глазами.
— Откушаете перед выходом?
— Некогда, в городе перекушу.
Разглядев петлички под распахнутой шубой, постовой отдал мне честь. Волков привстал, когда я без стука вошла в его кабинет.
— Ваше высокоблагородие, — улыбнулся он, — какой неожиданный визит.
Был он тоже в мундире, пуговицы блестели, воротничок крахмально топорщился.
— От высокоблагородия слышу, — огрызнулась я. — Почему не разбудил?
Грегори снял с меня шубу.
— Ты так сладко спала.
— Григорий Ильич! — Вывернувшись из неуместных объятий, я топнула ногой.
— Ну хорошо. — Он вздохнул и пристроил шубу на вешалке. — Прости, не подумал. Усаживайся, я все расскажу.
Елену Николаевну Чикову обнаружила горничная, когда явилась в хозяйскую спальню раздвигать шторы. Было восемь утра. Горничная закричала, на крик прибежали лакеи, один из них немедленно отправился в приказ. Григорий Ильич был на Гильдейской улице в доме Чиковых без четверти девять.
— Тело лежало на кровати на спине, одеяло сбилось к ногам, сорочка задралась, судя по всему, женщина не пыталась сопротивляться, а билась в конвульсиях, — перечислял Грегори монотонно, — по эластичности мышц и малому окоченению можно предположить, что смерть наступила не ранее шести часов утра. Причиною же послужили многочисленные ножевые раны, особенно та, что пересекала живот от реберной дуги до подбрюшья. Картина, доложу тебе, неаппетитная. Рыбу так вспарывают, что с одного удара кишки наружу.
Сглотнув горькую слюну, я спросила:
— Оружие обнаружил?
— Нет.
— Следы борьбы, кроме постельного беспорядка?
— Присутствуют. Туалетный столик сдвинут, пуфик на боку, угол ковра завернут. Шума никакого слуги не слышали или внимания не обратили. Барыня грузная была, неловкая, мебелью громыхала часто.
— Муж ее где?
— Его с позавчерашнего дня никто из слуг не видел.
— Что-нибудь странное?
Грегори ухмыльнулся.
— На лицо покойницы дохлую белку положили. То есть я эту падаль уже на подушке увидел, но горничная рыдала, что сбила ее с барыни, когда над нею наклонялась.
— Это же моя белка! — ахнула я.
— Прости?
— Помнишь, я говорила, что заместо саквояжа трупик звериный положила?
— Теперь вспомнил, — протянул Волков. — Однако это меняет дело.
Григорий Ильич подошел к двери, запер ее, вернувшись к столу, на место не сел, наклонился ко мне.
— Получается, некто своих денег не нашел, озлился и к Чиковой за ними отправился?
— Почему к ней? Она в деле была? Не муж ее, а она?
— Либо не Мишкина, а она? — Грегори явно дразнился.
— Тогда подозреваемых двое? Чиков и мадам?
— Это бандерша.
— Почему ты так уверен?
— Потому, Гелечка, что Сергей Павлович этого сделать никак не мог.
— Его с бала никто не видел!
— Слуги не видели, но, например, Мишка твой Степанов видел, но под маской чулочной не опознал.
Нет, все-таки мы с Грегори родственные души, вон как тоже театральные эффекты обожает. Пришлось восторженную публику изображать, глаза пучить, бровями шевелить.
— Господин Чиков, а точнее, его труп бездыханный, лежал с позапрошлой ночи в погребе дома на соседней с Архиерейской улице. А нынче, доставленный по моему приказанию младшим чином Степановым, находится в приказной мертвецкой.
Если Волков ждал аплодисментов, то не дождался.
— Какая же ты скотина!
— Что за вокабуляр, Евангелина Романовна? Стыдитесь.
— Ты его догнал все-таки? Догнал, а мне сказал, что не удалось.
— Я должен был во всеуслышание заявить, что мальчишка до смерти человека пристрелил? Ты воображаешь, какой вред душевному здоровью ребенка был бы нанесен?
— А мне потихоньку?
— Чтоб ты немедленно поскакала труп осматривать? Чтоб Мишка все понял?
Недовольно посопев, я признала правоту собеседника.
— Прости, погорячилась. Можешь меня в ответку как-нибудь обозвать, обещаю не обижаться.
— Рыжая идиотка.
— Не обиделась. Квиты. Когда ты Чикова догнал, он уже помер?
— Хрипел в агонии. Одна пуля в плечо попала, другая в живот. Откуда только на беготню сил нашел!
— От опия, — сказала я уверенно. — Он и боли, верно, не ощущал.
— Пожалуй. Хочешь труп осмотреть?
— А то я трупов не видела, — отмахнулась я с фальшивым высокомерием. — Твоему заключению доверяю. А смотри, как ладно получилось. Бобруйский велел следы подчистить, и Чиков немедля к гадалке явился. Значит, правильно я предполагала — он подручный и есть.
— Умница! — Волков чмокнул меня в нос до того, как я успела отшатнуться. — А теперь, дражайшая надворная советница, нам с тобою осталось только новостей ждать. Служивых я на вокзал и к заставе отправил, разыщут преступницу.
— То-то в управе пусто, недостача у вас с работниками, господин пристав, — подпустила я шпильку. — Упустят. Тем более у Мишкиной фора была. Что застава говорит? Уезжала мадам из города?
— Нет, санки у нее приметные, одноместные беговые, на них внимание бы обратили.
— Она пешком выйти могла. Ярмарка же, многолюдие. По уму, нам человек сорок на прочесывание снарядить надобно. Мишкина, скорее всего, в толпе затеряться пробует, чтоб вечером к торговцам отъезжающим прибиться, или у знакомых схоронилась.
Григорий Ильич пожал плечами:
— Знакомые не приютят, она ведь не просто человека убила, а важную городскую чиновницу.
— Блатные?
— За такое не впишутся, — сказал Волков с сомнением и, подойдя к вешалке, взял мою шубу. — Проверим.
— Куда? — скользнула я в рукава.
— Корольку местному визит нанесем.