— Вы выяснили, куда Эдуард Милославович подевался?
— Ума не приложу. — На артефакт я даже не смотрела, Хрущ не врал. — С бала его не видел никто, билетов в кассе вокзальной не брал, а слуги…
Звонкий собачий лай за дверью прервал рассказ.
— А вот и Маркиза нашлась, — повернулась я к дверям, — и с нею, предположу, приказные.
Люблю быть правой, даже в мелочах. Потому, когда в залу двое конвойных ввели мещанку Бархатову, я широко улыбнулась. Кроме младших чинов арестантку сопровождали письмоводитель Старунов с коллежским регистратором Давиловым, ну и упомянутая уже престарелая болонка мальтезе. Актерка куражилась; она сделала издевательский реверанс, приветствуя честную компанию, не снимая рукавиц, цапнула с серебряной горки пирожное, пожаловалась на мигрень. Внимания на нее особого не обращали. Старунов, косясь уважительно на герб, передал мне папочку с делом. Рассадив новоприбывших за столом, я собиралась уже продолжать, даже воздуха набрала в грудь для долгой тирады, но была безжалостно остановлена.
— К чему это представление? — спросила Мария Гавриловна. — У нас есть артефакт, определяющий правду. Давайте каждый из присутствующих ответит «да» или «нет» на простой вопрос, не он ли батюшку жизни лишил.
Закашлявшись от неожиданности, я посмотрела на Семена. Тот пожал плечами:
— Начнем с вас?
— Я никого не убивала, — сказала Маша. — Нюта?
Анна Гавриловна стала медленно подниматься, ее рот искривился, глаза остекленели, руки судорожно комкали скатерть.
— Я, — с трудом выдавила девушка и лишилась чувств.
Стол дернулся, самовар перевернулся, орошая разоренную посуду кипятком, и упал с грохотом на пол, увлекая за собой скатерть. Нинель Феофановна закричала, призывая слуг. Маша, придерживая сестру за плечи, оттащила ее к стене на сундук. В этот момент потолочная люстра погасла. Визжала болонка, в дверь колотили снаружи, барыня недоумевала.
— Довольно, — сказал шеф самым противным своим тоном, и все восемь рожков люстры сызнова зажглись.
Диспозиция образовалась презабавная. Нинель Феофановна постанывала в объятиях адвоката, актерка тоже постанывала, но от боли, руки ее крутили бдительные конвойные, Давилов крестился, Старунов баюкал обваренную конечность, только мы с Крестовским сидели на своих местах.
Грохотнула распахиваясь дверь. В залу ввалились слуги.
— Уберите, — велел шеф. — Не лезьте, Иван, артефакта вы не отыщете. Ну что, Попович, ваша душенька довольна театральным эффектом?
Я уже подскакивала к барышням Бобруйским, потому обидеться не успела.
— Припадок, — объяснила Маша и сунула сестрице под нос пузырек. — Обычное дело, сейчас в себя придет.
Нюта хрипло вздохнула, открыла глаза:
— Что происходит?
— Вас, барышня, только что главной подозреваемой определили, — прокричала через залу актерка. — Советую немедленно признаться!
Не дождавшись аплодисментов, она плюхнулась на стул и подобрала с пола собачку.
— Давайте уже заканчивать, господа хорошие. Ни минуты в этом городишке не останусь, хоть пешком, хоть волоком. В столицу, в Мокошь-град, к ангажементам!
— Я требую, — сказала Мария Гавриловна, — отложить допрос. Нюта нездорова и…
— Экая ты, Манька, корова безответная, — перебила Анна Гавриловна, вырываясь из сестринских объятий, — раньше думала, прикидываешься.
Она подошла к Семену, протягивая вперед руки.
— Признаюсь, я чудовище это порешила, господина Бобруйского Гаврилу Степановича. Вяжите.
Крестовский поднялся, приобнял барышню и отвел на прежнее место за столом.
— Для начала, Анна Гавриловна, вы нам подробности расскажите, под запись, для протокола. Вот господин Старунов у нас именно для этих целей здесь присутствует.
Барышня приступила к рассказу. Ненавидела она родителя, было за что, вот и зарезала. Успела за дверь выскользнуть, когда папенька Дуську к себе в логово волок, подождала в смежной гостиной удачного момента, да и совершила задуманное. Дуська до ветру вышла, она зашла. Струна? Она ее ножницами срезала. Нож? При ней был.
Повинуясь кивку шефа, я сказала:
— Не сходится.
— Отчего же?
— Нинель Феофановна показала, что вы с сестрой по спальням отправились, и из них же появились, когда Андрон Ипатьевич вам страшную весть принес.
Вдова возбужденно подтвердила:
— Да-да, все именно так! И вовсе не понятно, зачем Аннушка на себя наговаривает. Какая еще ненависть? Нелепица.
— Ну, положим, — обвела я присутствующих строгим взглядом, — мотив у вашей младшей дочери был. Она считала, что Гаврила Степанович ее возлюбленного жизни лишил. Вот и свершила месть. В точности картину убийства Блохина повторила, и нож и петля.
Выдержав паузу, я спросила:
— Про тайные ходы в тереме все домочадцы осведомлены были?
— Какие ходы? — Адвокат откручивал крышечку карманной фляги.
— Значит, все. А вы, Андрон Ипатьевич, не трудитесь, и без драконьей чешуи скажу: вы, когда врете, глаза влево скашиваете, даже удивительно, как при такой живой мимике вам в адвокатском деле удалось подвизаться.
— Экая вы, Евангелина Романовна, разумница! — Хрущ приложился к фляжке, крякнул, утер рот. — Тогда, может, сами расскажете, как дело было?
Маша тихонько вернулась, села за стол, взяла за руку сестру, та прижалась к ней, будто искала защиты.
— Извольте, — сказала я, нагнувшись и ставя на стол саквояж, рядом легла моя сумочка. — Это улики, на основании которых выводы строятся. Орудия убийства: нож и струна, детские башмачки, письмо, дорожное платье, я его целиком доставать не буду, рукава пока довольно, и пуговка с этого самого платья.
Публика настороженно молчала, опершись ладонями о столешницу, я чуточку насладилась вниманием и продолжала:
— Анна Гавриловна, неизбывно тоскующая за милым покойным другом обнаруживает это послание, понимает, что именно им Блохина выманили… Вы, господа, полюбопытствуйте.
— В первый раз это вижу! — всхлипнула Нюта. — Это не мое письмо. И почерк даже не мой.
Нинель Феофановна сообщила елейно:
— Аннушка вовсе малограмотна.
— К прискорбию ее родителей, — подняла я руку, чтоб не мешали, — но мы здесь вовсе не для того, чтоб на упущения ваши в воспитании дочерей указывать.
— Какие еще упущения? — обиделась барыня. — Я старалась девочек образовывать, это супруг покойный возражал. Вы ведь знаете, каким он был.
— Все знают. Давайте после это обсудим. Пока я одну из версий излагаю. В общем, господина Бобруйского убить мог кто угодно из домочадцев. Даже вы.
— Мне это зачем? Гаврила, конечно, чудовищем был, но мне от его смерти выгоды никакой.
— Наибольшую выгоду Анна Гавриловна получает, — кивнула я. — Жалко даже, что ею не воспользуется.
— Отчего же?
— Если она убийца, по закону прав владения будет лишена в вашу, Нинель Феофановна, пользу.
— А ведь правда! — Хрущ отодвинулся от вдовы, скрипнув стулом. — Так и есть.
— Я, Евангелина Романовна, — проговорила барыня с достоинством, — женщина пожилая и нездоровая, недолго мне осталось, о душе я своей пекусь да грехи мужнины замаливаю.
Адвокат посмотрел на Машу:
— После Мария Гавриловна в очереди на наследство.
— Пару капелек чудесного зелья мачехе — и богатая невеста! — поддержала его Дульсинея с азартом.
— Маня, — барыня молитвенно сложила руки, — неужели? Те лекарства, которыми ты меня после возвращения пользовала, действительно отрава?
Падчерица затрясла головой, не в силах вымолвить ни слова.
— Я вас предупреждала, — не унималась Дульсинея, — еще когда вы на балу чудили, говорила, травят вас, дурман подмешивают. Вы капельки пить перестали, в себя пришли.
Нюта от сестры не отшатнулась, напротив, сжала ее в объятиях:
— Маняша не могла, это я батюшку зарезала, из мести, о капиталах не думая!
— Если бы это были вы, — вздохнула я, — струну действительно отрезали бы ножницами, а не ножом. Посмотрите, на лезвии зарубка даже осталась. Это значит, что убийство готовилось заранее, а вам, девице припадочной и оттого провалами в памяти страдающей, письмецо в шкап подложили, чтоб сыскарей на вас направить. Ну, Мария Гавриловна, не желаете признаться? Пуговка эта мною в тайном ходу найдена, как раз у логова покойного господина Бобруйского. Вы ведь умная, умнее всех, могли такую комбинацию придумать. Беспутная сестрица родителя порешила, а вам только и оставалось маменьку опекать недолго.
— Бедная я несчастная! — заголосила вдова. — Наказание такое мне за что? О жизни спокойной мечтала, с внуками…
Она схватила пинетки, орошая их слезами.
— Гаврила, паскудник, даже этого меня лишил, и ты, Маша, этому поспособствовала, наябедничала ему про сестринское счастье.
Мария Гавриловна посмотрела на нее недоуменно, перевела взгляд на Нюту:
— О чем она говорит? Нет, нет, это не я! И убила не я. Платье мое, но…
Быстрым шагом обогнув стол, она выхватила из саквояжа наряд, приложила его к себе.
— Я его с год уже не надевала. Оно мало даже.
— Разумеется, мало, — сказала я. — Садитесь, не хватало нам нового обморока. Нелегко вам? Срок-то… Пятый месяц, поди, пошел?
Маша рухнула на руки Крестовскому, он успел ее поддержать, укоризненно вздохнул:
— Попович…
— А что Попович? — обиделась я. — Пятна у нее на лице, какие у беременных бывают, то краснеет, то бледнеет, вне зависимости от ситуации. При дебелой телесной конструкции она еще с месяц скрываться могла.
Наступившую тишину нарушили аплодисменты, излишне, на мой вкус, вялые. Хлопнув в ладоши, Дульсинея глумливо спросила:
— Неужели беременность по закону позволяет наказания за убийство избежать?
— Замолчите, — велел ей Семен, осторожно усаживая на стул пришедшую в себя барышню. — Давайте, Евангелина Романовна, не тяните, ваш внутренний демон должен быть уже сыт театральщиной.
— О демонах тоже расскажу, — пообещала я многозначительно. — Давайте с самого начала начнем. Даже не с убийства любвеобильного пристава Блохина, а вернемся чуть более чем на двадцать лет назад.