— Вы разве не осведомлены? — удивился Хрущ, когда я спросила его, не видел ли он в приказе мое начальство. — Его превосходительство еще вчера отбыл. Погодите, я же забыл, служивые просили для вас конверт передать. Где же он…
— Отбыл? — Во рту стало противно, зов, отправленный Семену, остался без ответа, чародей либо скрывался, либо свой оберег снял. — Куда?
Адвокат с остервенением рылся в карманах.
— Мне не сказали, а я не спрашивал. Вот!
Конверт оказался обычным почтовым, без марки, надписанным: «Надворн. совета. Попович Е. Р. лично в руки». Почерк Крестовского. Надорвав конверт, я достала два свернутых листа бумаги. Оба они были чистыми, но немного отличались. Один был чуть более желтоватым, со следами старых сгибов, раньше он в квадратик сложен был, а не втрое, как для почтового конверта надобно. Едва заметная табачная крошка, прилипшая к уголку, убедила меня в том, что эта бумага из кисета Блохина.
— Что бы это значило? — Хрущ вытягивал шею, рассматривая послание.
Мои руки дрожали, а грудь сжалась от подступающей паники. Спокойно, Попович, соберись. Вдох, выдох, вдох, выдох.
Продышавшись, я хотела ответить адвокату, что сей же миг во всем разберемся, но не успела. Ливрейный лакей, появившийся в дверях, сообщил с неуместной торжественностью:
— Господин Зябликов с визитом к барышне Попович! Прикажете принять?
Герочка впорхнул в столовую весенней нарядною птичкой, проворковал комплиментик, приложился к ручке, облобызал полу шлафрока. Выглядел Геродот Христофорович расчудесно, а рабский свой ошейник поместил поверх галстука, подобрав последний в тон навского артефакта.
— Здоров, полностью здоров и готов к служению госпоже моей! Сундучок еще доставил, велите, ваше высокоблагородие, слугам багаж внести. Платьица все в порядке, мундирчик вычищен и отглажен, воротнички накрахмалены…
— Сядьте, не мельтешите, — перебила я Герочку и кивнула Хрущу: — Уединиться мне надобно, Андрон Ипатьевич, заодно переоденусь.
И, быстро собрав со стола бумаги, ушла к себе. Сундук уже ждал меня в спальне, но сейчас он интересовал меня мало. Упав на колени перед кроватью, я достала из сумочки чародейские очки. Они не пригодились. Туманная руническая вязь, оставленная Семеном на моем запястье, вспыхнула янтарным светом, осыпалась искрами на лежащее на постели письмо. Предполагая самое страшное, я смотрела, как чародейские светляки тускнеют, а под ними на бумаге проступают бисерные буковки.
«Прости, душа моя, — писал Семен Аристархович, — за невольный обман. Клятву я исполню, все тебе расскажу. Знаю, другого ты ожидала, разговора обстоятельного…»
Сморгнув набежавшие слезы, я поднялась с пола и села в кресло у туалетного столика, продолжая читать письмо.
«Я ошибся, Гелюшка, страшно ошибся, когда позволил тебе в уездный Крыжовень поехать, самому надобно было. Потому что не твоя это битва…»
Вот ведь болван какой! На ерунду чернила тратил. Не моя? Подробности где? Следующий абзац вовсе можно было пропустить за его неинформативностью. Отступи, отпусти, прости… Вот любопытно, Степан Блохин натворил дел, и теперь Семен должен был это исправить. Потому что друг, учитель и чародей. Блохин пытался в Крыжовене порядок навести, такой, каким он его понимал. Силенок ему для сбычи мечт недоставало, потому…
«Степка хотел новый источник найти, чтоб великим чародеем стать и ничем при этом не брезговал: ни навьими артефактами, ни колдовством темным. И в какой-то момент призвал с самой изнанки мирозданья некую сущность…»
Крестовский эту сущность никак не называл, но считал, что именно она Крыжовень колпаком непроницаемым для чародейства накрыла. Она могла высасывать чужую силу, могла использовать ее. Семен писал, что в городе, по его наблюдениям, все чародеи слабосильны и бессилия своего не замечают, потому что служат проводниками и живыми источниками той самой хтони. Блохин тоже не сразу понял, с чем связался, а когда догадался, было уже поздно.
«Сущность эта нематериальна, для овеществления в нашем мире ей нужен сосуд, вместилище, и Степка должен был этим сосудом стать…»
Озарение Блохина настигло уже на пороге смерти. Он понял, что, помри он на земле, неназываемая хтонь займет его тело, потому как чародейство его с хтоническим по природе схоже. Крестовский не такими именно словами писал, но суть была именно в этом. Блохин понял, испугался и сделал все, чтоб последний вздох подвешенным сделать. И будучи покойником, все одно боялся, Семена призвал, чтоб тот над его телом обряд изгнания и запечатывания совершил. То есть работу переложил на других. Ах, еще предусмотрительно завещал себя за оградкою кладбищенской закопать. Потому как на погосте земля хтони принадлежит. А я бы и сама про это догадалась, если бы осмотрела захоронения со вниманием.
Здесь я отвлеклась, вызывая в памяти прогулку с Семеном по городскому кладбищу. Вот Крестовский читает эпитафию, дату изучает. Обычная свежая могила, холмик едва снежком припорошен, а дата… три года назад…
«Единственный выход, Гелюшка, все свои силы на эту сущность направить, перехлест у нее магический вызвать и закуклить на веки вечные, запечатав. И я это совершить должен, хотя бы ценою своей жизни. Посему прощай, душа моя, не держи обиды и зла. Зорину скажи, пусть дела в приказе принимает, ему теперь начальствовать. Дня три, самое долгое, затаись, ничего не предпринимай, а после призыв ребятам отправь. Если расчет мой верен, к тому времени колпак над городом развеется. Пусть чародеи наши здесь все, как положено, зачистят…»
До конца письма оставалось совсем немного, а вопросов у меня не уменьшилось.
«Другой листок Марии Гавриловне передай, пусть у нее одним горем меньше будет. И приказываю, Геля, прошу, требую: ничего не делай, не пытайся меня разыскать, помочь ты все равно ничем не сможешь, только опасности подвергнешься».
И все! Только буквы С. К. в нижнем правом уголке, оборотная сторона без следов чернил. Мало того, пока я вертела листочек перед лицом, он начал тлеть, и через минуту осыпался на колени пеплом.
Экая ты, Крестовский, высокомерная скотина чардейская! Убью мерзавца! Собственноручно придушу.
Отряхнув подол шлафрока, я пружинно поднялась и подошла к сундуку. Отглаженный мундир, завернутый в папиросную бумагу, лежал поверх прочей одежды.
В дверь постучали.
— Войдите, — сказала я, одеваясь.
— Доброе… — молвила Нюта, переступая порог.
Подозреваю, вид мой в этот момент был страшен, потому что девушка запнулась, испуганно округлила глаза.
Кивнув, я посмотрела на Марию, которая вошла следом за сестрой, подхватила с постели сумочку, сунула в нее очки и протянула девушке блохинскую бумагу.
— Это, кажется, вам.
— Вы собираетесь покинуть нас? — пролепетала Нюта. И ахнула: — Маня, что это такое?
Чародейская клятва Марии Гавриловны была на ее правой руке. Как только она коснулась письма, на безымянном пальце проявилось скрытое ранее мороком массивное обручальное кольцо, золотой ободок без камня. Оно нестерпимо вспыхнуло. Девушка зажмурилась, из-под век на щеки хлынули слезы.
— Это, — проговорила она, протягивая руки с бумагой. — Это…
Синие казенные чернила, две официальные печати, столбик подписей.
— Брачное свидетельство, — сообщила я, опознав документ с полувзгляда. — Значит, Мария Гавриловна Блохина, ваш наследник, который в ближайшие месяцы на свет появится, клейма незаконнорожденного ребенка будет лишен.
— Маня мне все рассказала, — похвасталась Анна Гавриловна, целуя сестрицу в мокрые щеки, — и про венчание тайное, и про ночки сладкие.
— Степан добрый мужик был… — рыдала мужняя жена, то есть вдова Блохина.
— Как же вам все в тайне сохранить удалось?
— Да уж с трудом. — Мария выпила воды из поднесенного Нютой стакана, промокнула рукавом слезы. — Особенно когда думала, что Степушка с Нютой… Он говорил, верь мне, Маня, не отступлюсь, не предам… Подожди, говорил… А я… А он помер…
Анна тоже всхлипнула и разрыдалась с такой силой, что слезы брызнули во все стороны.
— Соболезную, — выдавила я без чувства, пережидая дамскую истерику.
Первой себя в руки взяла Мария Гавриловна.
— Славно, — сказала она, пряча на груди брачное свидетельство, — а то я уже собиралась Андрошу под венец приглашать, чтоб ребеночек в законном браке появился. Ему-то все равно, какую жену не любить. Теперь уже не нужно. Вдовой заживу, наследника воспитаю, Нютку замуж выдам.
— Вот это не к спеху! — хихикнула сестра.
— Барышни… — начала было я.
— Простите, Евангелина Романовна, мы вас задерживаем. — Маня посторонилась, освобождая проход к двери.
— Не о том речь. — Я уселась в кресло и кивнула, предлагая девушкам последовать моему примеру: — Помощь мне нужна.
— Какая именно? Все сделаем.
О болване одном, который решил жизнь свою на победу разменять, я рассказывать им не стала. Спросила о Степане Фомиче покойном, о делах, которыми он в Крыжовене занимался. Разумеется, Нюта знала меньше чем ничего, вся надежда была на Маню. Но и она особо не порадовала. Встречались они со Степаном вовсе не по три раза в неделю, что можно было предположить, помня распорядок визитов его в бордель. А в жовтне, когда против пристава колдовство через плетеные куколки началось, так и вовсе нечасто. Куда Блохин отправлялся, делая вид, что с веселыми девицами куролесит, девушки не знали.
— Степан скрытный был, — покачала головой Мария Гавриловна, — словечка лишнего не скажет. Опасался, что я батюшке случайно проговорюсь.
— А отчего он на тайный брак решился, до Пасхи не подождал?
— Боялся, что вот-вот все расстроится. У них дело какое-то было с папенькой.
— Торговое дело?
— Чиновникам это запрещено, я знаю, — смутилась Маша, — но да, что-то прибыльное и не вполне законное. Из-за незаконности этой батюшка Степана облапошивал. Степка про то прознал, они поскандалили.
— И Блохин вас под венец потащил?