— Я не упиралась нисколько. Любила я его, он один нужен мне был, а вовсе не батины деньжищи. Только… — Маня жалобно улыбнулась. — Степке нужно было все: и деньги, что со мною получит, и победа над батей и… власть безграничная.
Признание было ей неприятно, но девушка говорила с рассудочной жестокостью.
— Велел бы за ним идти, я бы ни мгновения не раздумывала и ни о чем бы не жалела. Но он сказал, жди, папеньке твоему недолго царствовать осталось, родню твою не обижу, да и его не трону, если отступится.
Слушая этот рассказ, я думала, что для Марии, не погибни ее тайный супруг, все могло обернуться вполне ужасным образом, вместо тирана-папеньки она получила бы точно такого же мужа, жадного до денег и власти, беспринципного и жестокого.
— Понятно, — протянула я с шефовой интонацией. — А барин, про которого в городе говорят, что он всем заправляет, это ведь не покойный господин Бобруйский?
— Разумеется, он.
Нюта, почти не принимавшая участия в разговоре, сказала:
— Хотя ежели поразмыслить… ежели предположить, что какой-нибудь другой барин у нас есть… — Она задумчиво примолкла.
— Кто? — спросила я отрывисто. — Кого еще так называют?
— Ах нет, простите, это форменные глупости в голову лезут, фантазии.
— Поделитесь, умоляю, мне любой обрывочек пригодиться может.
Девушка вздохнула:
— Нинель Феофановна, которую я маменькой называть вовсе не желаю, время от времени величием бредила. Она же меня убеждала, что Бобруйский мне не отец вовсе, что от аристократа я происхожу.
— Теодор, — фыркнула Маня. — Граф Теодор, воображаемый страстный любовник.
— Фамилия его известна?
— Да куда там! Теодор, и глазами вверх ведет, будто в умилении. — Мария Гавриловна закатила глаза.
— Ваше сиятельство… — Нюта повторила сестрину пантомиму.
«Всего лишь граф? В фантазиях Бобруйская была неожиданно скромна. Почему не князь, по крайней мере?» — сркастично подумала я. Затем поднялась из кресла, поблагодарила барышень за беседу и попрощалась.
— На службу мне пора, из приказа пришлю кого-нибудь за сундуком.
— Не утруждайтесь, Евангелина Романовна, — предложила Мария. — Лучше у нас поживите, пока дела вас в Крыжовене удерживают.
Анна Гавриловна сестру поддержала, я сызнова поблагодарила хозяек и, не мешкая, отправилась в приказ.
Ну как не мешкая… Геродот Христофорович Зябликов еще увязался со своею пролеткой и страстными вздохами. Первое меня порадовало, второе пришлось пресекать. Стукнув сумочкой по загребущим рукам отставного корнета, я пригрозила:
— Дудку навью поломаю — немедленно помрешь!
— Как можно, госпожа моя?
— Не сметь меня так называть, особенно при посторонних.
— Не буду. А как?
— Ваше высокоблагородие. И трогать меня прекратить, на колени не бухаться, с лобзаниями не лезть, молчать, пока не спрошу.
Монотонно перечисляя все «не», я подумала, что в крайнем случае можно будет Зябликову ногу сломать и отправить на излечение, чтоб не мешался, потому что если лечиться, то он от меня и подальше отойти может, а здоровому ему разлука, по его же словам, болезненна. И даже прикинула, какую именно конечность и каким образом калечить.
Герочка кивал послушно и теребил змейку-подвеску.
— Ожидать в коляске, — велела я, спрыгивая у приказного крыльца. — Жаловаться на меня публике не сметь!
И, развернувшись на каблуках, уперлась любом в шинельную грудь постового.
— Не велено, — сказал служивый.
— Ты меня не признал? — распахнув шубку, я показала мундир. — Попович я.
— Пускать не велено.
— Кем не велено?
— Начальством.
Прохожие начали уже кучковаться, превращаясь в зевак, поэтому подсекать ножищи в казенных сапогах я передумала, спросила елейно:
— Каким именно начальством, мил-человек? Имя. Отчество. Фамилия. Звание?
— Не могу знать! Евангелину Романовну Попович из чародейского приказа Мокошь-града, надворную советницу, на порог присутствия пускать не велено, попытки ее проникнуть в упомянутое присутствие всячески пресекать.
Публика моему унижению радовалась.
— Эк рыжую ведьму окоротили, не все ей командовать!
— У ей револьвер имеется, у советницы энтой, сейчас выймет да палить примется…
— Экая ситуевина, никаких фильм не нужно, все туточки и задаром…
— Красненькую ставлю, что барышня полкана уделает!
— Не, не сдюжит…
Сделав шаг назад от возвышающегося надо мной постового, я заорала:
— Давилов! Выходи, шкура ты трусливая! Старунов! Оба сюда, дубины вы стоеросовые!
Шторка в окне второго этажа, там, где находился кабинет пристава, немного отодвинулась, но на крыльцо никто не вышел. Зато из арочного входа показалась целая процессия. Младшие чины, городовые и прочие двинулись к стоящей неподалеку приказной пролетке, четверо несли на носилках укрытого по подбородок верблюжьим одеялом Григория Ильича Волкова, пятый, Федор Степанов, держал в руках пухлый дорожный саквояж и трость.
Бросившись к последнему, я ухватила его за рукав и требовательно спросила:
— Что происходит?
— Велено господина пристава к вам доставить в бобруйский дом на Гильдейской улице.
— Кем велено?
— Начальством.
Бросив злобный взгляд на кабинетную шторку, я пробормотала:
— Крыса ты, Федька, предатель.
Мужик молча виновато потупился.
— Все вы крысы, Семена Аристарховича на смерть отправили, теперь воображаете, что вам все с рук сойдет. Отвечай, скотина, кто ваш барин и где обитает?
В ажитации я наскакивала на Степанова и толкала его в грудь, он отступал, не делая попыток защититься. Наконец пробасил примирительно:
— Охолоньте, вашбродь, не бабьего ума дело, без вас все порешали. Берите жениха своего, пару деньков обождите под его защитою, а там…
— Какая еще защита?
— Да известно какая, чародей сказал, вас обручальный перстень сбережет, ежели упыри… — Федор замолчал, вздрогнув, будто от удара, и заключил невпопад: — Совет вам да любовь с господином Волковым и детишек побольше.
— Это тебе тоже чародей сказал?
— Нет, это я от себя.
После самодовольного этого сообщения Федор кивнул и побрел к пролетке, где уже полулежал закутанный в одеяло Григорий Ильич.
Женихом я решила пренебречь, довольно балагана. Могла бы перстень его с руки сорвать — немедленно бы это сделала, да еще бы в площадную грязь втоптала. Но пришлось просто стоять и смотреть, как крыса-Степанов берет поводья, прочие служивые уносят пустые носилки и коляска неторопливо едет через площадь в направлении Гильдейской.
Перфектно! Ты, Гелюшка, ничего совершать не смей, а чтоб наверняка, я тебе таких палок в колеса повставляю, что и не сможешь.
Что делать? Что?!
Выругавшись вслух по-гнумьи и облегчения не испытав, я привлекла вокабуляр обитателей самого общественного дна, чем вызвала восторг зевак. Обведя толпу злобным взглядом, я закричала:
— Весело вам, иродам? Поганый вы народ, все до единого. Гнилые люди. Над вами тут упыри начальствуют, а вы и рады шеи под ярмо подставлять!
Расхристанная рыжая девица, под шубой которой чернел бесполезный чиновничий мундир, страха ни в ком не вызывала. Да и не хотела я их страха, орала просто, чтоб злоба наружу вышла, чтоб не болело так в груди.
Какие-то пацаны неподалеку уже начинали лепить снежки, зачерпывая мокрый снег руками из стаявшего грязного сугроба. Как только в меня полетит первый снежок, толпу будет не остановить, меня забросают всем, что под руку подвернется. Нарядный господинчик из публики широко улыбнулся, блеснув золотой фиксой, сказал спутнику:
— Экая амазонка, об такую даже барин клыки мог бы обломать! — Я без труда прочла фразу по губам, вздрогнув при слове «барин». — Ты, Косой, присмотри, куда барышня отправится, познакомиться…
Дальше разбирать не стала, чтоб действительно под обстрел снежками не попасть, отвернулась и прошествовала к пролетке с послушным Герочкой. Ушла в последний момент, промедли хоть немного, хлебнула бы еще больше позора. Хотя куда уже больше…
— С базарной площади правь, — велела я Зябликову, — не спеши, медленно поезжай. Направо останови у первой же попавшейся ресторации.
Геродот Христофорович пучил глаза, демонстрируя желание разверзнуть уста вопросами, но исполнял приказания молча.
Золотозубый сказал «барин», сказал «познакомиться». Он явно из фартовых. Его шестерка сейчас меня пасет, смотрит, куда я отправилась. Я отправлюсь в ресторан, сяду за столик и буду ждать приятного знакомства. Если от коллег помощи не получить, я буду искать ее в другом месте и у других людей. Это первое. Второе: Семен не собирался сдаваться без боя, не такой он мужик. Значит…
Предупредительный халдей провел нас с Герочкой к столику, я выбрала ближайший к витринному окну, чтоб с улицы меня было видно, принял заказ, я тыкала наобум в золоченое меню. Официант удалился, пыхтение отставного корнета мешало сосредоточиться, я бросила отрывисто:
— Чего еще?
— Ваше высокоблагородие, — зашептал Геродот с преувеличенным почтением, — это правда, что наш жених Григорий Ильич с аглицкими чародеями на короткой ноге?
— А если и правда?
— Это ведь великолепно, гос… то есть ваше высокоблагородие, тогда нам с вами ровным счетом ничего не грозит, барин… — Зябликов ойкнул, прислушался к себе и продолжал увереннее: — Вы уж будьте так добры, когда отпускать меня будете, записочку отпускную черкните, что претензий не имеете и оттиск перстня поставьте, чтоб я барину показал.
— А он бритских чародеев уважает? — спросила я светским рассеянным тоном, мысленно сделав сыскарскую стойку.
— Именно что уважает, не боится, нет, нисколечко, но почтение имеет.
— Любопытно, — равнодушно бросила я, складывая на столе перед собою салфетку с таким расчетом, чтоб перстень был виден собеседнику. — Как там они прозываются?
— Орден Мерлина.
— Да, кажется, так. В честь великого аглицкого чародея. Чем он там знаменит? Ах, кажется, змей всех на острове извел и хтонь какую-то до купы.