Похвала любому приятна, даже упырю. Уверена, если бы у Асмодеуса от губ больше ошметков осталось, улыбался бы сейчас от приятности.
— Умная ты, Евангелина.
— Ровно настолько, чтоб сторону победителя принять.
— И красивая.
— На фотографических карточках получаюсь прелестно, — кивнула я. — Представьте, сколько их вы со мною наделать сможете?
Он опять посмотрел на Фараонию, может, сравнивал, с кем из нас карточки в стиле «ню» получатся эффектнее. Разумеется, не в ее пользу. Но упырь все еще сомневался.
— Ты ведь Крестовского любишь, а наивысшие истечения происходят от любящей души.
— Душонка у меня так себе, — хмыкнула я скабрезно, — все стремления — чин высокий получить.
— Надворный советник!
— В статские хочу, лучше в действительные статские, должность в столице и личный кабинет. Ну же, граф, решайтесь. Начальство мое почти уже ваше начальство упокоило, закалываем двоих человечков — Квашнину с Давиловым, она чародейка сильная, ее ихор большую силу имеет, вы становитесь великим некромантом, и мы с вами…
Эх, зря я про фотографические карточки упомянула, мысли упыря приобрели фривольное слишком направление, он уже прижимался костомахами к моему бедру, придвигаясь все ближе.
— И что мы с тобою?
— Обсудим, — отодвинулась я, — когда вы на покойника перестанете походить.
— Брезгуешь?
— Я, Теодор Васильевич, девушка приличная, глупости всякие только после свадьбы вам позволю.
— Свадьбы? — испугался упырь.
— Именно. Поженимся здесь, в Крыжовене. Сначала с полгода я приставом прослужу, удобно даже, стану не Попович, а Попова, чуток документы подправить. Не перебивайте. Так надо. Через службу я ваши художества прикрыть смогу, бумаги официальные выправить.
— Графиня?
— Точно! И титул получу! Да мы с вами таких дел в империи наворотим!
Асмодеус поплыл, поверил, воображал уже те самые дела, славу воображал, почет, супругу молоденькую, что устремления его разделяет. Только, к прискорбию его, в чарах некромантский аватар нисколько не поднаторел, иначе догадался бы, что посох, который он держал сейчас в руке, с Фараонией его крепко-накрепко связывал.
Громыхнуло, алтарь под нами качнулся, посох дрогнул, вылетел из лап Асмодеуса. Свободная от пут Квашнина подхватила его в полете:
— Сдохни, свиристелка!
Яркая вспышка света, сызнова грохот. Огненный столб, вырвавшийся из глаз чародейки, опалил связанного Давилова, пережигая веревки. Евсей Харитонович прыгнул под ноги вскочившего Асмодеуса. Они покатились вниз по ступеням. Там немедленно образовалась куча-мала, я заметила, что троица выживальщиков по отдельности продвигается к дальней стене залы, в направлении предполагаемого выхода и попятилась от Фараонии. Чародейка широко улыбалась:
— Сдюжил твой Семен, закуклил супостата! — Магическая завеса выцвела до грязно-желтого оттенка, уплотнилась, напоминая уже вощеную бумагу. — Силен, ух силен Крестовский… был…
Костлявая рука Квашниной ухватила меня за щиколотку в тот самый момент, когда я уже почти спрыгнула с алтарной плиты.
— Погоди, деточка, остаточный фон сильнейший от эдакой волшбы остается. — Неподалеку после чавкающего противного звука раздался стук, на гранит выкатился человеческий череп. Фараония хихикнула: — Лорд Асмодеус голову от счастия, тобою предложенного, потерял. Экая ты, душенька, свиристелка оказалась.
Давилов тяжело залезал на ступеньку, мне было видно его растрескавшееся лицо. На полу, от стены до стены, белели кости и лежали беспорядочные кучи уже абсолютно мертвой плоти. Выжившие затаились. Бархатов, притворяясь покойником, лежал в открытом гробу у стены, двое других спрятались за соседним, единственным накрытым крышкой. Молодцы, каждому по медальке.
— Фонит, — сказал Евсей Харитонович, приближаясь.
— Об этом я нашей чиновной барышне и толкую, — пропела Фараония, дергая меня за ногу и возвращая на центр плиты. — Гудит, вихрится силушка ничейная, только и ждет умельцев, что ее обуздают.
— Семушка, — зарыдала я, — на кого ты меня покинул?
Взбрыкнула ногами, вырываясь из хватки, стукнула ненароком каблуком чародейку. Она попыталась меня удержать одной рукой, в другой был посох, но не преуспела. Давилов хлопнул бестолково, я ползла на спине, извиваясь ужом, не прекращая стенаний.
— По ком плач? — Бумажно хрустнуло, Крестовский прошел сквозь завесу, как цирковой клоун сквозь барабан — опля! — Геля!
Никем не удерживаемая, я бросилась к чародею:
— Ты жив! Ты все-таки жив!
— Ты в этом сомневалась? — Он меня поцеловал, обнял за плечи, осмотрел диспозицию. — Какая гадость.
— Семен Аристархович! — обрадовалась Фараония. — Мы уж не чаяли…
Мой упреждающий возглас запоздал, Крестовский щелкнул пальцами свободной руки и воздетый посох осыпался пеплом. Квашнина пошатнулась, замерла, будто заледенев.
— Ваше превосходительство! — начал Давилов.
Чародей его перебил, подсек под коленями воздушным арканом.
— Значит, так, Евангелина, мне пришлось все три некромантские сферы на изнанку затащить. Сейчас выбираться будем, а после ты все объяснишь наитщательнейшим образом.
— Можно с эффектами?
— Куда без них…
Отпустив мои плечи, он повернул голову, серьги блеснули под рыжими волосами привычным сапфировым светом и запахло хорошо, мятою. От привычности происходящего у меня на глазах навернулись натуральные, не притворные уже слезы. Сквозь них мне было видно и застывшую Фараонию, и Давилова, грузным кулем упавшего на ступени. Будут вам эффекты, обождите.
— Любопытно, — сказал Крестовский. — Огненный первоэлемент.
— Где? — Я подняла голову. Своды поганого храма закруглились, превратившись в гладкую сферу, на ней ярко пылала многолучевая огненная звезда.
— Нас снаружи вытаскивают.
— Кто?
— Попович! У кого в Берендии на это сил хватит?
— Ребята! — проорала я в потолок, подпрыгнув. — Иван, Эльдар, мы здесь!
— Евангелина Романовна, — раздалось издалека, — ваше высокоблагородие! Это я, Старунов. Мы уже близко…
— Старунов? — удивился Семен.
— Запасной девственник, — махнула я рукой. — И тоже Иван, как Зорин, видно, решил, что я его зову.
Со звуком сходящей горной лавины сфера раскрылась по огненным линиям, как разрезанный арбуз, осыпалась хлопьями серого пепла. Солнце, небо, люди! От свежего воздуха голова немного закружилась, но я прыгнула, побежала по сухой земле, успев крикнуть Семену:
— Этих держи!
Толпа, нахлынувшая со все сторон, движению мешала, я толкалась, вырвалась из объятий Ливончика, но через мгновение болтала в воздухе ногами, поднятая Зориным.
— Гелюшка, жива!
— После, Ванечка, пусти.
Заметив с высоты зоринского роста добычу, я настигла Бархатова в три огромных прыжка и исполнила свой коронный бросок через бедро.
— Ну уж нет, Эдуард Милославович, вы мне крайне нужны!
— Зачем? — спросил Мамаев, надевая на актера наручники.
— После, все после! — Чмокнув друга в колючую щеку, я позорно лишилась чувств.
«Все хорошо, теперь хорошо, маменька. Даже гордиться своею Гелюшкой можешь. Потому что на своем она месте и перфектно службу несет. Сплоховала, разумеется, но по мелочи, не смертельно. Тросточку Грине загубила, барышню непричастную заморочила, в чем каюсь, ну и чуть все дело не испортила, доверившись тем, кому доверять нельзя. Впрочем, я молодец. Забавно, маменька, что после обморока сначала слух возвращается. Вот сейчас все слышу, а сказать ничего не могу, но это временно. Глаза бы только открыть…»
Перед глазами стоял туман. Я лежала в ванне, в горячей воде, любовалась клубами пара и потолком с трещинками на старой штукатурке.
— Геля, — позвал из-за ширмы Иван Иванович, — ты в порядке?
— Без купания никак? В кабинете пристава непотребство устроили.
— Семка велел. Но ты не стыдись, он самолично тебя разоблачал, нас с Эльдаром не допуская.
— Одежда моя где?
— Сжечь велел.
Я дернулась, поднимая волны, вода хлюпнула через бортик на казенный ковер.
— А сумочка?
— Тоже сожгли. Да не переживай ты, содержимое я на диван вытряхнул, здесь, рядышком со мной лежит.
— Хорошо. — Успокоившись, я откинулась на удобный подголовник. Пахло скошенной травой, Зорин за ширмой колдовал, залечивая мои повреждения. — Много времени прошло?
— С какого момента? Под землей ты трое суток провела, а без чувств… Мы после полудня вас достали.
Настенные часы из ванны виднелись, показывали четверть восьмого.
— Изрядно.
— Истощение у тебя, нервическое и душевное. По уму, постельный режим не менее недели, полное спокойствие и…
— Понятно. Всех арестовали?
— Бархатова Эльдар в камере запер в подвале, боярыню Квашнину с коллежским регистратором в присутственную клеть определили. Семен сказал, ты представление желаешь показать, посему сцену подготовить надобно.
— А Бобруйская?
— Которая? Ах эта… Нет, Гелюшка, купчиху изловить не получилось. Там в толпе блаженная бродила…
Прикрыв глаза, я слушала Иванов бас, испытывая ни с чем не сравнимое удовольствие. Люблю, когда он вот так рассудительно, неторопливо говорит. Ай да Дульсинея, ай да хитрюга! Спасла-таки полюбовницу и от смерти, и от ареста. Только все равно мы вас изловим обеих. Знаешь, зачем мне супруг твой Бархатов понадобился? Против Нинельки признание получить. И я его получу. И тогда злонравная эта женщина, пол свой позорящая, от суда не отвертится. Ладно, это потом. Зорин сказал, парочка верхом уехала. Куда? Да известно, в столицу, не по лесам же им с их темпераментом прятаться, а оттуда за кордон отбыть попытаются. Я их в Мокошь-граде тепленькими возьму.
Зябликов тоже ускользнул, но им никто и не занимался особо, так что пусть пока гуляет, фотограф-любитель.
Когда вода в ванне совсем остыла, Иван Иванович сообщил несколько усталым голосом:
— Закончил я, Гелюшка, пойду. В приказ уйму всякого раскопанного притащили, надобно осмотреть.