Вместо ответа Мей так грохнул стаканом с пивом по столу, что половина выплеснулась.
- Значит, не веришь нам!
Бац замолчал.
- Я понимаю - у меня какой-то дебильный похититель борща, который летает по воздуху, у Ивана осенний лес посреди этого города с его дерьмовой зимой. Но этого же ты не можешь не видеть!
Мей ткнул пальцем в лисенка, испуганно таращившегося на нас - троих малознакомых дядек - из щели между спинкой дивана и подушкой.
- Где бы он взял голубого лиса да еще какого крохотного? У тебя же пятак в школе был по биологии - не бывает таких!
- Мей... - тихо-тихо сказал Бац. Я по лицу видел, как он страдает. - Это же обычный кошак. Только с лапой поломанной...
Мой друг, уже распахнувший пасть, чтобы выдать очередное доказательство - мол, не мы сошли с ума, а мир катится к такой-то матери - с лязгом захлопнул ее. Если честно, чего-то в этом роде я и ожидал. Оставалось только покрепче зажмуриться и взять себя в руки. Значит, лисенок, это только для меня и для Николая. А Бац видит обычную кошку.
- ...кошку! - я, кажется, сказал это вслух.
- Слушайте, вы точно не курили? Помните, Студент сам косяк выкурил и на потолке лошадь видел. Может, у вас такая же фигня?
"Студентом" звали студента, с которым я пару лет жил в одной комнате. У истории про лошадь было грустное продолжение - когда с потолка она спустилась на пол, студент пытался покормить ее борщом и вылил на ковер всю кастрюлю. А потом пошел по комнатам искать для коняги овес. Вытирали "лошадиную еду" мы с Меем, а этот гад проспал всю ночь на диване в холле, а утром обвинил нас в том, что его борщ мы съели, а историю придумали, чтобы на него наехать.
Мей застонал.
- Мы не курили, Игорек, - я вдруг почувствовал, что если сейчас не сделаю что-то то эдакое, мне станет совсем плохо. Судя по лицу бедняги Баца, он потерял всякую надежду на то, что друзья над ним подшучивают.
- У тебя водка есть? - спросил Мей, а потом кивнул на пиво, - а то моча эта надоела.
- Идти надо, а общага уже закрыта, поздно ведь... - могильным голосом сказал Бац, потом сделал попытку развеселиться. - А полезли по балконам, черти. Я уже сто лет не лазил.
И мы полезли по балконам.
Глава 6.
Торм.
Это произошло вскоре после Саранска. За два дня Антон с Тормом отмахали с тысячу километров. В ту ночь вести машину должен был Антон. На закате они тормознули на заправке у Новых Турдаков - полувымершего селеньица почти на границе с Пензенской губернией. Торм остался в кабине, а его напарник пошел внутрь низко каменного строения с зарешеченными окнами-бойницами. Над железной дверью висела табличка: "Охраняется Новотурдацкой группировкой" И ниже буквами помельче "Вход с оружием воспрещен, во избежание неприятностей, держите руки на виду и не делайте резких движений".
- Вежливые ребята эти турдаки, - усмехнулся Торм сам себе.
Из-за двери высунулась физиономия Антона:
- Эй, браток! - заорал он Торму, - здесь морс клюквенный есть. Ты, вроде, говорил, что любишь. Взять?
Торм закивал в ответ, удивившись, что этот субъект проявил такую заботу - платить-то ему.
- Вот, - вернувшись в кабину, он потряс перед глазами Торма пузатой нержавеющей флягой, - перелил в термос, чтоб холодненьким был. Два литра, только чур под себя не ходить. А то в твоем возрасте всякое может быть... - Антоха засмеялся.
Они перекусили, стоя на заправке и глядя, как солнце опускается за горизонт. Антон разливал морс по складным стаканчикам, и Торм с наслаждением прихлебывал кисловатый холодный напиток, ощущая, как расслабляется уставшее за день тело. Он не спал всю прошлую ночь, и днем удалось вздремнуть лишь не надолго. Поэтому, едва Антон вывел КамАЗ с заправки, он неуклюже протиснулся на кровать и тут же отключился.
Проснулся Торм от яркого света, прожигавшего насквозь сомкнутые веки. Он отвернул голову в сторону, и свет поутих. "Должно быть, уже полдень, - подумал Торм, - почему это он меня не разбудил?" Во рту был неприятный привкус, будто наглотался свинцовой пыли. Он него тошнило. Надо было встать и почистить зубы, но тело сковала слабость, он едва мог пошевелить пальцами заведенных за спину рук. Как он умудрился заснуть в столь неудобном положении? Он сделал попытку восстановить контроль за своими строптивыми конечностями и понял, что запястья связаны. Это открытие едва не всколыхнуло в нем волну паники, но Торм унял ее. Он с трудом разлепил веки и обнаружил, что лежит на животе на пыльной земле, в тени чьей-то фигуры. Перед глазами были сапоги - кирзовые, размера сорокового, не больше. Над ними - армейские брюки, живот яичком, обтянутый рубахой цвета хаки, а венчала весь этот ансамбль щекастая вьетнамская физиономия.
- Маи зо ро? - спросила эта физиономия кого-то, располагавшегося по другую сторону от Торма, а затем перевела, - времени сколько? Мне домой пора, я с тобой узе цяс торгуюсь. Что евро, - в слове "евро" вьетнамец на европейский манер сделал ударение на последнем слоге, - это мое слово.
- Давай сто пятьдесят, - я его три дня кормил-поил, пока до тебя довез.
Второй голос принадлежал попутчику Торма. Он с трудом повернул голову в сторону говорившего. Антон стоял, широко расставив ноги и уперев руки в бока.
- Что! - твердо стоял на своем вьетнамец.
- Ты, Фук, грабитель, - он протянул вперед ладонь, и они скрепили сделку рукопожатием. Пузатый вьетнамец повернулся на каблуках кирзачей и направился к побитому джипу, стоявшему рядом с фурой Антона. Из него выскочил другой раскосый парнишка и они заговорили о чем-то на своем языке.
Торм застонал - страшно хотелось пить.
- О! Очнулся, напарник? - подлый водила наклонился над ним, широко улыбаясь и, похоже, не испытывая угрызений совести, - первое время хреново будет, но уже завтра сможешь работать, - он расхохотался, - это Фук берет на себя.
- Что ты мне...
- Подмешал? - любезно закончил Антон, - сильное снотворное. Фляжка у меня двойная, понимаешь ли. Тебе из одной половины, мне из другой... Вот и вся штука. Просто, но народ ведется. Не ты первый, так что шибко не огорчайся.
Торма осенила мгновенная догадка. Он постарался унять атаковавшие его тоскливые мысли и взглянуть на дальнобойщика в ментальном пространстве. Так и есть - мысли-вихря, изъедавшего Антоху все эти дни, как не бывало. Торм посмотрел в глаза своему коварному попутчику. Два озера нервного веселья и ни одной капли чего-то, что дало бы ему надежду. На секунду возникло искушение войти в пространство защитных коконов Антона и Фука и сорвать с них силовую завесу. Он знал, что произойдет дальше - мгновенная подпитка такого объема и мощи утроит его силы. А противника это сделает предельно уязвимыми. Даже если ему не удастся тут же избавиться от веревок, достаточно будет толкнуть этих людей и они упадут самым неудачным образом, поломают себе шеи или конечности. А у Торма появится время, чтобы освободиться. Он закрыл глаза, успокаиваясь, вдохнул поглубже, и не стал ничего делать. Сказал:
- Проверься все же у доктора, напарник...
Дальнобойщик расхохотался:
- Ага! Проверюсь. Как раз денежек-то, что за тебя получу, и хватит. Сам понимаешь, Торми, жизнь пошла свинячья. Или ты в дерьме или кто-то еще. Надури ближнего своего, ибо дальний твой надурит тебя. Не держи зла, братела. Фук парень добрый, только работай на него по-честному и бежать не пытайся. А он тебя голодом морить не станет, - Антон наклонился пониже и заговорщически добавил, - совет на будущее: если хочешь прожить долгую жизнь и умереть счастливым на грядке фасоли, никогда не называй его Факом. Он так обижается...
Глава 7.
Мей.
В том, что Бац не поверил нам, ничего удивительного не было. И как я не кипятился, пытаясь убедить его, что и лис, и лес в желтой пене осенней листвы, и мой невероятный ночной посетитель - реально, я понимал, что это бесполезно. Я и сам давным-давно решил бы, что стал жертвой психической болезни. Но этому мешали два обстоятельства. Во-первых, мы, психи, всегда уверены, что совершенно здоровы (шутка). А во-вторых, и это уже всерьез, что-то похожее творилось и со Сваном, а о заразных психических отклонениях я слышал только в анекдотах. Нет, ну, конечно, еще бывают массовые психозы, но нас-то никто не зомбировал, ни в каких сектах мы не состояли и одуряющему воздействию не подвергались. Даже пили не меньше, чем дня за три до того, как вся эта чертовщина началась.
Мы оба - не узколобые материалисты, у которых мозги под таблицу умножения заточены. Я человек однозначно верующий в то, что этот мир - далеко не все сущее, а просто то немногое, что открыто взору среднего индивида. А Иван так тот вообще в церковь ходит. Если зайти к нему в гости сразу после возвращения из храма, то на его мрачных мордасах можно увидеть вполне человеколюбивое выражение.
Чего же удивляться, что первым делом он двинул на исповедь. Правда, когда я зашел к нему в тот же день, никакого умиротворения на его лице не обнаружил.
- Я беседовал об этом с батюшкой, - сказал Иван после того, как мы поплакались друг другу и выяснили, что если сходим с ума, то хотя бы вместе.
- И что он? - я подался вперед, готовясь услышать дельный совет.
- Дал дельный совет, - сказал Иван. - Сходить к мозгоправу. И спросил мой адрес - он, типа, должен знать побольше о своих прихожанах.
- Думаешь, хотел санитаров на тебя напустить...
- Угу.
- Похоже, твоей вере нанесен непоправимый удар, - я тут же пожалел о сказанном. Мы частенько пикировались на тему того, что современная церковь превращается в некий коммерческий проект со всеми своими таксами на венчания-крестины и прочую "божью благодать". А Иван отвечал, что "если кто-то кое-где у нас порой", то это еще не значит, что все такие. Но в любом случае, сейчас был не тот момент, чтобы торжествовать победу. Правда, Сван, слава Богу, на мои слова отреагировал спокойно, только пожал плечами: