— Кара-ул!..
По ступеням, виляя, как заяц, прыгал маленький плюгавый человечек. В нем едва угадывался земной Виктор Маркелович. Прижав к груди пухлую кожаную сумку, он проскакал мимо нас кверху, но задел за ступеньку и проехался носом по камню.
Море, лестница, город исчезли. Перед нами открылся новый мир — почти нереальный, дрожащий, эфемерный. Необозримая равнина лежала кругом. Фантастическая растительность покрывала ее от края до края. Зеленовато-голубые, оранжевые, сиреневые деревья-пирамиды и фосфорические деревья-лианы вздымались над радужными потоками в невероятную почву.
Человекоподобные существа кружились в воздухе среди буйных кущ. Мелодичные звуки пронизывали пространство. И сам я, как бы паря в воздухе, видел этот изумительный, сотканный из разноцветного эфира пейзаж — то почти у самой земли, то — легко взмывая к небосводу…
А затем картины стали мелькать с калейдоскопической быстротой. Казалось, вся Вселенная, стремительно выявлялась неисчислимым разнообразием форм, красок, звуков, разворачивалась вокруг новыми и новыми аспектами и гранями — от самых грубых, плотных и тяжелых до наиболее призрачных, почти не различимых физическим зрением.
— …И каждый человек, будучи одним из проявлений мироздания, вмещает в себя всю Вселенную, — услыхал я далекий, рокочущий бас Ахада. Голос его приближался — и вот сквозь убыстряющуюся смену видений стали проступать контуры «Дискуссия». Дальние миры растаяли за пределами стен. Стул Толченова пустовал. Потом я увидел Виктора Маркеловича в углу за шкафом. Стоя на коленях, избитых о камни чужих планет, он крепко обнимал портфель и тихо рыдал. Ахад посмотрел на него укоризненно.
— Стыдитесь, вы же мужчина…
Толченов оглянулся, проворно вскочил и с воплем бросился и проступившей в янтарной стене узкой двери.
— Я жаловаться буду!.. В милицию, прокурору!.. Хулиганы! — взвизгнул он на пороге и юркнул в коридор. Через полминуты вдалеке грохнула входная дверь. Ахад, добродушно усмехаясь, развел руками. Собрание хохотало.
Покинув квартиру Ахада, я прежде всего посмотрел на часы. Было девять вечера! Я пробыл у профессора всего 15 минут, успев за то время облететь чуть ли не всю Вселенную! Ночью я не мог заснуть, а утром встал с таким чувством, будто меня вывернули наизнанку. Увиденное в «Фантазиуме» представлялось мне настолько реальным, что я не мог понять, было ли путешествие по субвселенным на самом деле. Телефон Паромова безмолвствовал в ответ на мои звонки. Тогда я решил самостоятельно разыскать квартиру Ахад-Березова. Мне хотелось задать ему несколько вопросов.
Добравшись до улицы с палисадником, я не смог определить, в каком доме побывал вчера. Его вид выпал из моей памяти. Долго я бродил, расспрашивая местных жителей о чернобородом профессоре, но никто не видел здесь такого человека. Проходя мимо ЖЭК микрорайона, я собрался войти в контору, чтобы справиться об Ахаде по домовой книге, — как вдруг дверь распахнулась — и я чуть не столкнулся с Виктором Маркеловичем. Лицо его было свекольно-красным, а на носу красовалась багровая нашлепка с двухкопеечную монету.
Заметив меня, Толченов попятился, как от привидения. Потом с торжествующим криком кинулся ловить меня, растопырив руки.
— Вот… вот один из тех опасных мошенников! Держите его!..
Возникла драматическая ситуация. Мне не хотелось отвечать перед правосудием за ловких фокусников и факиров. Уклоняясь от объятий Толченова, я рванулся в переулок. Проскочив его в три гигантских прыжка, я влетел в шумный пивной бар, оказавшийся на углу соседней улицы. Оттуда затем удачно выскользнул через служебный ход.
Из окна троллейбуса мне представилась развязка той грустной истории. Милиционер и дружинник под руки выводили из бара Виктора Маркеловича. Он был вне себя и яростно размахивал портфелем, задевая прохожих. Подозреваю, что в следующие 15 суток у бедняги оказалось достаточно времени, чтобы поразмыслить о своем злоключении.
Ахад-Березова я встретил позже и убедился, что человек он в самом деле незаурядный. Но к данной истории это не относится.
Иван КалиновскийКОРОЛЕВА БОЛЬШОГО ДЕРБИ
Да, сэр, я и Джо пережили несравненный, блистательный успех, который от начала до конца создали своими руками. Вот только бедняга Джо в зените нашей славы умчался, как вихрь, в неизвестность.
Я не боюсь раскрыть карты, потому что сцена опустела, огни погасли и занавесь опущен.
Да и кому сейчас придет на ум предъявлять претензии к простому созвучию Электра, под которым скрывалась наша гениальная затея.
Должен сказать, сэр, что сама жизнь, как нарочно, приготовила нас для этой роли: я пятнадцать лет был сначала ученым, а потом препаратором отдела непарнокопытных млекопитающих Королевского Британского музея. Моя специальность — набивка чучел.
А Джо прямо родился механиком и начал играть зубчатыми колесами от старых сломанных часов еще в люльке. С детства он делал одно и то же: разбирал, чинил и собирал всякие механизмы. Позже Джо стал владельцем ремонтно-механической мастерской, в которой, кроме него, не было ни одного работника. Чинил же он все — от электрической бритвы до электронной счетной машины.
Наша детская дружба с Джо уже таила в себе семена будущего произведения человеческого гения. Даже жизненные невзгоды, выпавшие на нашу долю в виде полосы безработицы, застоя в делах мастерской, в конечном счете пошли нам на пользу.
Я работал тогда два дня в неделю, подновляя главным образом старые, выеденные молью чучела ослов и зебр. В отделе рядом с доисторическим трехпалым Гиппарионом стоял великолепный костяк современного английского рысака.
Вот этот-то скелет и привлек любознательный взгляд Джо, зашедшего ко мне в обеденный час.
— Здорово сделано! — сказал он, поглядывая на скаковое сочленение ног и упругую линию спинного хребта лошади. — Знаешь, Майкл, я раньше не обращал внимания на то, как природа сработала эдакое вот замечательное шасси да еще из: такого второсортного материала!
Пока я мыл руки, Джо развернул газету.
— Двадцать тысяч фунтов стерлингов — большой приз национального дерби! — воскликнул он. — Возьмет же кто-нибудь этот приз, Майкл, и не будет ждать, пока к нему обратятся с ремонтом велосипеда или примуса. Быть владельцем такого рысака — это ведь все равно что иметь фабрику денег)
Тут, очевидно, и пришла в голову Джо гениальная мысль, над осуществлением которой мы стали позднее трудиться.
Именно с этого момента Джо стал задумчив и рассеян. Он отвечал невпопад и после завтрака не пошел к себе а мастерскую, а вернулся со мной в музей. До позднего вечера Джо изучал скелет лошади, делал какие-то измерения и наносил их на бумагу в виде чертежа. При этом он бормотал всякие слова, вроде: «шарнир Гука», «гибкое сочленение», «рычаг», и тому подобное.
Я смотрел на кусок бумаги, который он держал в руке, и спросил, что все это значит.
— Это, Майкл, кинематическая схема, а для чего она нужна, узнаешь потом! — ответил он тогда.
После этого он довольно долго не появлялся, и я выбрал время зайти к нему. Дверь в мастерскую была закрыта, я постучал, но никто не открыл. Пришлось пробираться со двора через запасной выход.
Джо оказался в мастерской, он сидел ко мне спиной перед занавеской, за которой было, очевидно, что-то скрыто. Я разозлился, что он так долго не открывал дверь, видно, не хотел меня впускать. Но Джо, словно просыпаясь, смотрел на меня каким-то отсутствующим взглядом. Я спросил, что с ним случилось.
Вместо ответа Джо молча потянул за один конец занавески, и она сползла в сторону: на фоне знакомой мне кирпичной стены стоял такой же точно, как в музее, скелет лошади, но только не костяной, а металлической, и все его части были довольно густо смазаны машинным маслом.
— Каково? — спросил Джо.
Я глядел на эту металлическую штуку, не понимая, зачем Джо вздумал воспроизвести музейный экспонат в другом материале.
Очевидно, Джо прочел на моем лице недоумение.
— Я вижу, тебе не понравилась моя работа, Майкл. А я хочу пригласить тебя компаньоном в одно дельце.
Тут он начал объяснять мне свою идею, и постепенно у меня с глаз спадала пелена.
— Твоя часть — это оперение всей штуки, Майкл. Ты должен проявить все свое умение и сделать так, чтобы комар носа не подточил. Материал мы будем употреблять первосортный, — естественный, но, конечно, надлежащей выделки. Ты должен, Майкл, достать или содрать первосортную шкуру подобрать превосходные копыта и все прочее и выделать шкуру так, чтобы под ней играла каждая пластмассовая жилка, — требовал Джо.
Так началось мое участие в этом замечательном предприятии. У владельца конного двора Билла Суджента я достал совершенно свежую гнедую шкуру, добыл и все остальное: замечательный хвост, смонтированный, как кисть живописца, на великолепном резиновом стержне, гриву, заделанную в ленту из пластмассы, покрытую тончайшей замшей, и, главное, глаза, сохранившие всю прелесть влажных кобыльих глаз. Они были изготовлены для музея, и я просто прикарманил их. Венцом всего были копыта — это были лучшие копыта, которые я сам отобрал на складе фабрики костяных изделий. Мне пришлось немало повозиться — у меня была уйма работы по части всего оформления, которое нужно было подогнать, как мундир королевского гвардейца. Но зато получилось все на славу.
О том, какой я мастер, можете судить по тому, что спустя два месяца, когда мы, наконец, обрядили машину Джо в мой наряд, увидевший ее случайно жеребец дико заржал и перестал слушаться хозяина.
Впрочем, нам предстояло еще испытать нашу машину в работе и узнать ее возможности в части скоростей.
— Понимаешь ли, — как-то сказал Джо, — чтобы все это закончить, нужно наладить регулировку. Необходимо подыскать подходящий пустырь, где бы за нами не мог подсмотреть ни один черт. Я хочу испробовать ее на большом круге, в условиях, близких к тем, с которыми мы столкнемся на деле. И все это нужно проделать, пока мы еще не надели на нее шкуру и прочее.