о сравнения! Я ведь еще и археолог, О’Брайен, это моя страсть - вы не знали? Так вот, знайте. И разрешите вам сказать, что Шлиман полжизни бы отдал за такое открытие! Изумительно!
О’Брайен усмехнулся его восторженности. В такие минуты поневоле чувствуешь, что русские - неплохие ребята и, может, еще все как-нибудь уладится.
– Поздравляю, - сказал он. - Фотографируйте и возвращайтесь поскорей. Я предупрежу капитана Гоза.
– Постойте, О’Брайен, это еще не все. Этот народ… марсиане… Они были такие же, как мы! Такие же люди!
– Что? Люди?! Такие, как мы?!
В наушниках зазвенел ликующий смех Белова.
– Вот и я так же зашелся. Поразительно, правда? Самые настоящие люди, совсем как мы. Пожалуй, еще получше нас. Тут посреди площади стоят две обнаженные статуи. Так разрешите вам сказать, они сделали бы честь Фидию, Праксителю и Микеланджело. А изваяны они в пору нашего плейстоцена или плиоцена, когда по Земле еще рыскали саблезубые тигры!
О’Брайен что-то буркнул и отключился. Подошел к иллюминатору (в рубке был даже не один, а два иллюминатора) и стал смотреть на пустыню - вся она, сколько хватал глаз, горбилась однообразными буграми и холмами, они уходили все дальше и под конец тонули в клубах мельчайшего взметенного ветром песка.
Вот он. Марс. Мертвая планета. Да, мертвая, ведь только самые примитивные формы животной и растительной жизни как-то ухитрились уцелеть в этом суровом, враждебном мире, который так скупо оделяет их воздухом и водой. И все же некогда здесь жили люди - такие же, как он и Николай Белов. Были у них и искусство, и наука, и уж наверно разные философские учения. Когда-то они обитали на Марсе, эти люди, и вот их больше нет. Быть может, и для них тоже сосуществование стало трудной задачей - и они не сумели ее решить?
Из-под корабля неуклюже выбрались двое в скафандрах. О’Брайен узнал лица за прозрачными забралами круглых шлемов. Тот, что пониже ростом, Федор Гуранин, главный инженер; другой - его помощник Том Смейзерс. Должно быть, они осматривали хвостовые сопла, проверяли, нет ли каких-нибудь повреждений после межпланетного перелета. Через неделю Первая экспедиция Земля - Марс двинется в обратный путь; задолго до этого все снаряжение, все механизмы надо отладить так, чтобы они работали без сучка и задоринки.
Смейзерс увидел за иллюминатором О’Брайена и приветственно махнул рукой. Штурман помахал в ответ. Гуранин с любопытством поднял глаза, чуть помешкал - и тоже махнул рукой. Теперь замешкался О’Брайен. Фу, черт, как глупо! Почему бы и нет? Он ответил Гуранину широким дружеским жестом.
Потом усмехнулся про себя. Видел бы их сейчас капитан Гоз! Его аристократическое, кофейного цвета лицо так и расплылось бы в счастливой улыбке. Бедняга! Вот такими крохами добрых чувств он и питается.
Да, кстати, чуть не забыл! О’Брайен вышел из рубки и заглянул в камбуз - там Семен Колевич, помощник штурмана и главный кок, открывал консервы к обеду.
– Не знаете, где капитан? - спросил по-русски О’Брайен. Тот холодно взглянул на него, продолжая работать консервным ножом, и только когда вскрыл банку и выбросил крышку в мусоропровод, ответил коротким английским «нет».
О’Брайен вышел; в коридоре ему встретился маленький круглолицый доктор Элвин Шнейдер - толстяк шел отбывать свою вахту в камбузе.
– Не видал капитана, док?
– Он в машинном отсеке, - ответил корабельный врач. - Будет сейчас совещаться с Гураниным.
Оба говорили по-русски.
О’Брайен кивнул и пошел дальше. Пять минут спустя он распахнул дверь машинного отсека; здесь капитан Субод Гоз, еще недавно профессор Политехнического института в Бенаресе, разглядывал большую настенную схему двигателей. Капитан Гоз был еще молод - на корабле не было ни одного человека старше двадцати пяти, - но безмерная ответственность лежала на нем тяжким грузом, и оттого глаза его ввалились и под ними чернели круги. Казалось, его ни на минуту не отпускает страшное внутреннее напряжение. Да так оно и есть, подумал О’Брайен, иначе и быть не может.
Он передал капитану сообщение Белова. Гоз нахмурился.
– Гм… - сказал он. - Надеюсь, у него хватило здравого смысла, чтобы не… - он вдруг спохватился, что говорит по-английски. - Ох, простите, О’Брайен! - продолжал он по-русски, и взгляд его еще больше помрачнел. - Я только что думал о Гуранине; мне, видно, показалось, что это я с ним разговариваю. Извините.
– Да ну, пустяки, - пробормотал О’Брайен. - Мне только приятно.
Гоз улыбнулся, но улыбка тотчас сбежала с его лица.
– Постараюсь больше не ошибаться. Так вот, надеюсь, у Белова хватило здравого смысла сдержать любопытство и ничего не трогать.
– Он так и сказал, что ничего не тронет. Не беспокойтесь, капитан, Белов - малый с головой. Как и все остальные: все мы - ребята с головой.
– Город в целости и сохранности… - озабоченно промолвил рослый индиец. - Там могла уцелеть и жизнь… вдруг он нечаянно пустит в ход какую-нибудь систему сигнализации, трудно даже представить последствия. Откуда мы знаем, возможно, тут сохранилось какое-то автоматическое оружие, бомбы, что угодно. Белов мог и сам погибнуть, и нас погубить. В этом городе может оказаться довольно такого, чтобы взорвать весь Марс.
– Ну, не знаю, - заметил О’Брайен. - Мне кажется, это уж чересчур. Мне кажется, вас просто преследует мысль о бомбах, капитан.
Гоз серьезно посмотрел на него.
– Да, мистер О’Брайен. Вы совершенно правы.
О’Брайен почувствовал, что краснеет. Он поспешил заговорить о другом.
– Нельзя ли мне на часок забрать Смейзерса? Вычислители как будто работают неплохо, но я хотел бы лишний раз проверить кое-какие схемы - мало ли что, чем черт не шутит…
– Я спрошу Гуранина, может ли он обойтись без Смейзерса. А что ваш помощник?
Штурман скорчил кислую мину.
– В электронике Колевич смыслит вдвое меньше Смейзерса. Он превосходный математик, но не более того.
Гоз посмотрел испытующе, словно стараясь понять, только ли в электронике дело.
– Очень может быть. Да, кстати. Я хочу вас просить до отлета на Землю не покидать корабля.
– Что вы, капитан! Я хотел бы поразмяться. И я имею такое же право, как и все… выйти… выйти в иной мир.
О’Брайен и сам чуточку смутился от таких громких слов. Но, черт побери, не для того же он пролетел сорок миллионов миль, чтобы глядеть на Марс в иллюминатор!
– Размяться можно и на корабле. Прогулка в скафандре - небольшое удовольствие, это вы знаете не хуже меня. А насчет иного мира - вы уже выходили в него, О’Брайен, вчера, когда мы торжественно установили знак экспедиции.
О’Брайен посмотрел мимо Гоза в иллюминатор. Вот она виднеется, белая трехгранная пирамидка, которую они вчера установили неподалеку от корабля. На одной ее стороне по-английски, на другой - по-русски, на третьей - на хинди выбита одна и та же надпись:
«ПЕРВАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ ЗЕМЛЯ - МАРС ВО ИМЯ ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА».
Тонко придумано. И очень по-индийски. Но хватает за душу. Да и все в этой экспедиции хватает за душу.
– Вы слишком ценный человек, чтобы вами рисковать, О’Брайен, - объяснял между тем Гоз. - Мы в этом убедились на пути сюда. Никто не может в случае надобности так быстро и точно рассчитать внезапную перемену курса, как электронные вычислители. А поскольку вы помогали их проектировать, никто не справится с ними лучше вас. Поэтому мой приказ остается в силе.
– Полноте, не только света, что в окошке: у вас есть в запасе Колевич.
– Минуту назад вы сами сказали, что Семен Колевич недостаточно искушен в электронной технике. Если в вычислителях что-нибудь разладится, надо будет привлечь Смейзерса, чтобы они с Колевичем управлялись вдвоем, а это не наилучший способ делать дело. И я подозреваю, что Смейзерс плюс Колевич - это еще не равно Престону О’Брайену. Нет, весьма сожалею, но рисковать мы не можем: вы человек незаменимый.
– Хорошо, - негромко сказал О’Брайен. - Приказ есть приказ. Но в одном я все-таки не согласен с вами, капитан. Вы знаете не хуже меня, что на корабле есть только один незаменимый человек. И этот человек - не я.
Гоз что-то проворчал и отвернулся. Вошли Гуранин и Смейзерс, скафандры они оставили в тамбуре. Капитан и главный инженер коротко посовещались по-английски, и Гуранин, почти не сопротивляясь, уступил Смейзерса О’Брайену.
– Но не позже трех он мне понадобится.
– Вы его получите, - по-русски пообещал О’Брайен и увел Смейзерса, а Гуранин заговорил с капитаном о ремонте двигателя.
– Как это он тебя не заставил написать на меня официальную заявку! - заметил Смейзерс.
– У него в машинном отсеке свои заботы. Том. И, ради всего святого, говори по-русски. Неровен час, услышит капитан или кто-нибудь из них. Ты что, хочешь под занавес затеять ссору?
– Я не нарочно, Пресс. Просто забылся.
О’Брайен и сам знал, что забыться очень легко. И почему правительство Индии не пожелало, чтобы все семеро американцев и семеро русских изучили хинди? Тогда все в экспедиции объяснялись бы на одном общем языке - на языке капитана. Хотя ведь родной язык Гоза - бенгали…
А впрочем, очень понятно, почему индийцы настояли, чтобы участники, готовясь к экспедиции, кроме многого другого, овладели еще и этими двумя языками. Надеялись, что если русские между собой и с американцами будут говорить по-английски, американцы же станут отвечать им и между собой объясняться по-русски, в пределах корабля будет кое-что достигнуто, пусть даже и не удастся достичь политических целей всемирного масштаба. А когда экспедиция возвратится, каждый из ее участников станет распространять у себя на родине усвоенные за время полета идеи дружбы и сотрудничества во имя жизни на Земле.
Вот так, примерно. Очень мило - и хватает за душу… Но разве не больше хватает за душу то, что творится сейчас в мире? Надо что-то делать, да поскорее. Индийцы, по крайней мере, пытаются что-то сделать. А не просто сидят ночами без сна, уставясь в одну точку - на грозную цифру шесть, что так и пляшет перед глазами…шестерка, шесть бомб, довольно шести новейших кобальтовых бомб - и конец всей жизни на Земле!