Услышал ли он меня сквозь века?
СЛОВО МОЛОДЫМ
ЭДУАРД СОРКИНДиагноз по старинке
ЭВМ с полминуты утробно погудела, помигала красными и зелеными лампочками, потом пощелкала встроенной пишущей машинкой и наконец выплюнула из узкой ехидной щели отпечатанный на стерильном картоне диагноз:
«Сердечно-сосудистый невроз. Продолжить лечение ранее рекомендованным методом».
А ниже — рецепт, все та же микстура с противным названием — биокорденалинспецин.
«Опять этот идиотский диагноз, — подумал молодой статистик Колин, неприязненно глядя на сверкающие щупы, микрофоны, датчики с защелками, пружинами и прочее автоматическое оборудование, которое, повинуясь всевидящим элементам — глазам ЭВМ, только что слушало, щупало, замеряло и, кажется, обнюхивало его с головы до ног. — Ох уж эти поликлиники самообслуживания!»
Спору нет, времени теперь тратишь на их посещение всего ничего: сведения о тебе законсервированы в обширнейшей памяти электронно-вычислительной машины, буквально в считанные секунды она, выслушав твои жалобы и получив показания датчиков, проделав экспресс-анализы, перебирает десятки тысяч подобных случаев и, выбрав схожий, выдает диагноз и методы лечения. Такая машина эрудированнее любого консилиума из самых достопочтенных медиков. Все это Колин знал. И тем не менее не доверял машине. Нет, он, конечно, не сомневался, что диагностическая ЭВМ не может ошибиться из-за какой-то неисправности: в ней наверняка имелись дублирующие системы и схемы самоконтроля. И, несмотря на это, полного доверия все же не было.
В самом деле, как можно заменить врачебное искусство прохождением электрических сигналов через интегральные схемы! Ведь недаром в каком-то старом руководстве по практической медицине он однажды прочел:
«Врожденное побуждение человека ко вспомоществованию в сострадании к себе подобным было и должно быть первым источником врачебного искусства».
А машина? Разве она способна к состраданию? Вот почему, например, у него, у Колина, второй месяц болит сердце? То начинает стучать, как отбойный молоток, то бьется так слабо, что он иногда с испугом принимается щупать пульс — не пропал ли? Месяц назад ЭВМ определила:
«Сердечно-сосудистый невроз».
Три недели Колин пил горькую микстуру, а она не помогла. И вот пожалуйста, извольте снова принимать ту же бурую жидкость… И название-то какое — биокорденалинспецин!..
Колин с треском застегнул на куртке молнию и вышел из кабины, раздраженно хлопнув дверью. Впрочем, настоящего хлопанья не получилось: сработали пружины, и дверь только укоризненно крякнула ему вслед.
В коридоре светилась надпись:
«Если ЭВМ при повторном посещении ставит тот же диагноз, вы можете для контроля обратиться в пункт консультации».
Ниже был указан адрес — на соседней улице. «Что ж, придется топать туда», — решил Колин. Подняв воротник куртки, он вышел из здания поликлиники.
«Нет ли у меня какого-нибудь скрытого микроинфаркта?» — размышлял статистик, шагая вдоль стены из голубых стеклянных блоков. Может, зря он летом ездил в эти чертовы горы и таскался вверх-вниз с тяжеленным рюкзаком? Надо будет рассказать об этом в пункте консультации…
Пункт размещался в старинном, доживавшем свой век особнячке. Подойдя к дубовой двери с медной табличкой, Колин тщетно попытался найти кнопку звонка. Ее не было. Зато у ручки висело начищенное до блеска кольцо. «Надо же, какая старина», — умилился Колин и стукнул три раза кольцом.
За дверью послышались легкие шаги. Когда она открылась, перед статистиком предстала миловидная девушка в коротком белом халатике.
— Пожалуйста, проходите! — кокетливо улыбнулась она Колину и провела его в приемную. — Подождите минутку, доктор сейчас вас примет.
Обстановка просторной комнаты выглядела какой-то… не то что старинной, как в музее, а архаичной. Кресла, обитые чем-то вроде плюша — впрочем, довольно удобные, — заметно потертый ковер, абажур с хрустальными подвесками, на стенах натюрморты в позолоченных рамах… Именно так, наверное, была раньше обставлена приемная какого-нибудь провинциального врача. И когда Колин вошел в кабинет, доктор-консультант как раз и имел вид этакого сельского врачевателя. Бородка клинышком, добрый усталый взгляд через пенсне…
— Ну-с, на что жалуемся, молодой человек? — спросил он доверительным тоном.
Колин повторил все то, что перед этим бубнила в микрофон ЭВМ. Доктор что-то записал на листке бумаги.
— А теперь, дружок, разденьтесь, я вас послушаю… — И доктор, вытащив давно устаревший инструмент — стетоскоп, воткнул в уши резиновые трубки. — Дышите… не дышите… хорошо, так, прекрасно! А теперь сделайте двадцать приседаний!
«Вот, — думал статистик, растроганно приседая, — чудом сохранившийся врач старой школы. Видно, таких, лечащих по старинке, и привлекают в помощь ЭВМ. Что толку от консультанта, если он тут же пошлет тебя на рентген, на электрокардиограмму, то есть попросту продублирует машину. Нет, повторное диагностирование должно принципиально отличаться от машинного…»
— Чудесно, очень хорошо… — приговаривал доктор, снова слушая Колина. Потом он простучал костяшками пальцев грудную клетку статистика спереди и сзади, осмотрел веки, внимательно поглядел на ладони, задал еще несколько вопросов.
— Можете одеваться, молодой человек. Сестра, возьмите это и выпишите нашему юному другу рецепт.
Девушка улыбнулась Колину и, взяв со стола листок, скрылась в соседней комнате. Через несколько минут она появилась с рецептом. Доктор прочел его, потом взглянул поверх пенсне на Колина:
— Попринимайте, молодой человек, эти таблеточки, а главное — надо немножко отдохнуть, расслабиться. Вы переутомились, нервишки сдали… Почему бы вам не сходить, положим, в зоопарк, поглядеть на зверей, в конце концов на пони не покататься? Отвлекитесь от повседневных дел, забудьте о неприятностях — и я уверен: сердце не напомнит вам о своем существовании.
Колин вышел из старинного особняка в прекрасном расположении духа. В первую же попавшуюся урну для мусора он с наслаждением выбросил карточку с рецептом ЭВМ. А в это время в кабинете, обставленном архаичной мебелью, доктор говорил сестре:
— Значит, так, закодируйте перфокарту:
«Сердечно-сосудистый невроз, повторное обращение».
Не забудьте поставить его номер… Да, хороши эти новые аппараты, прекрасно ставят диагноз на расстоянии! И ведь все с помощью считывания электромагнитных излучений из мозга больного. И какое быстродействие, всесторонность — машина даже учла, что биокорденалинспецин в диагностическом центре был выписан в первый раз в виде микстуры, и теперь выписала его в таблетках с другим условным названием. А зоопарк-то, зоопарк-то как она придумала! — И доктор удовлетворенно протер стерильной салфеткой пенсне.
Сестра в мини-халатике вышла в соседнюю комнату. Через некоторое время ЭВМ, стоявшая там, проглотила перфокарту с фамилией статистика Колина, замигала лампочками и, довольная, утробно загудела…
ВИТАЛИЙ БАБЕНКОПроклятый и благословенный[3]
Я очень часто прослушиваю эти фонны, И каждый раз долго выбираю, какую взять для начала, стараюсь представить, чей услышу голос. Все они одинаковые-розовые кубики не больше игральной кости, ничем не помечены, чтобы отличаться один от другого, если не считать крохотного индекса на первой плоскости. Я намеренно располагаю их так, чтобы индекс оказался внизу. Беру наконец первую попавшуюся фонну, осторожно закладываю в проигрыватель и жду.
Раздается тихий щелчок. Сейчас в воздухе родится голос. Чей он будет — Психолога или Физика, Бортмеханика или Командира, — я не знаю, но всегда заключаю сам с собой нечто вроде пари. Мне кажется, если я угадаю, то вскоре сбудется и самое сокровенное мое желание: наконец-то я все пойму. Шанс угадать весьма высок: всего-навсего один из семи. Семь фонн выстроились в ряд у меня на столе, ровно столько, сколько было членов экипажа. Почему-то я постоянно проигрываю, и, когда в комнате затихает последний монолог, мне мерещится, будто я только что был на волосок от разгадки, не сумел разобраться в какой-то малости, еще чуть-чуть — и из разрозненных кусочков сложится ясная и четкая мозаичная картинка. Однако… это же самое впечатление возникало и позавчера, и завтра мне будет недоставать все той же малости, и я утешаю себя мыслью, что причина в моей невезучести: опять не угадал, опять с первого раза не вышел мой многоголосый пасьянс.
«Человеческое познание движется по очень странной траектории», — слышатся первые слова монолога Физика. Я закрываю глаза, и мне чудится, что он сидит в кресле напротив меня, играет своим шариком-веретенцем и тихим голосом — не вдаваясь в сложности теории и не читая наизусть формулы, которые выглядят красиво только на экране калькулятора, а в словесном выражении представляются полнейшей абракадаброй, — рассказывает мне, человеку от физики весьма далекому, о цели эксперимента.
Что же, по крайней мере сегодня пасьянс начался вполне логично- с предыстории. Только я загадывал Навигатора…
«…Кто мог подумать хотя бы двести лет назад, что, изучая материю, углубляясь в структуру вещественного мира, мы вдруг упремся в абсолютно невещественное, в пустоту, в ничто, в вакуум? Как можно в Ничто искать причины Чего-то? И если это Что-то — весь мир, вся Вселенная, то имеем ли мы право тратить силы, энергию, возможности на изучение Не-сущего и снаряжать экспедицию «туда, не знаю куда», требуя от нее, чтобы она принесла кто, не знаю что»? Да, имеем…
Очевидно, не напрасно вопрос: действительно ли пуста пустота? — издавна волновал ученых. Вспомним споры о близкодейетвии и дальнодействии времен Ньютона. Вернемся к теории эфира. Перелистаем лишний раз Эйнштейна и задумаемся над его словами о «невесомой, светоносной материи». Прибавим к этому не столь ушедшие в прошлое — всего вековой давности-дискуссии о нулевых колебаниях вакуума, а также наши бесплодные попытки понять гравитацию, — бесплодные тем паче, что нам удалось расшифровать гравитационную структуру Вселенной и использовать ее для перемещения в пространстве, — и на поверхность всплывет парадоксальный вывод: как бы все уп