Каждый день я до исступления ломаю голову над этой фонной. Все чудится: разгадка — вот она, только ускользает, не дается в руки. Порой приходит мысль: а что, если сам «феномен» — то, в чем закружились сознания экипажа, — подбрасывает ключик к собственной тайне, подсказывает — через «видение» одной из жертв — слова «Сезам, откройся!», но произнесенные на каком-то очень странном языке? Я хочу сказать, не зашифрован ли в словах «планетян» некий секретный смысл, разгадав который мы смогли бы добраться и до сути минутного умопомешательства экипажа, и до сути самого вакуума, если, конечно, слово «суть» к нему применимо? То есть если все, что приключилось с Кораблем в далеком космосе, связывать именно с ним.
Каждый раз я отбрасываю эти мысли, полагаю их явным бредом, но они возвращаются ко мне с неизменным упорством. Параллельно же с ними зачастую всплывает другая идея, более здоровая и трезвая, даже скорее отрезвляющая. Не напоминает ли диалог команды бота с обитателями иного мира «беседу» человечества с природой?
Мы задаем ей вопросы, наделенные вполне понятным НАМ смыслом, она отвечает на них ПО-СВОЕМУ, пользуясь СВОЕЙ логикой, руководствуясь СВОИМ семантическим строем. Мы столбенеем и либо изменяем вопрос, либо изо всех сил тщимся понять ответ. Если последнее нам удается, мы делаем колоссальный шаг вперед и именуем его прогрессом в науке, если нет — сваливаем неудачу на опыт, обвиняя его в «нечистоте», или же на экспериментаторов, ловя их на непоследовательности и торопливости.
Во всяком случае, что бы ни стояло за «сном» Борттехника, я всегда слышу в нем по крайней мере одну — тихую и вкрадчивую ноту: так ли уж сильна она, логика нашего познания? Логика Вашего познания, доносится до меня шепот Неведомого.
На моем столе остается последняя непроигранная фонна — Помощника Командира. Однако желание выслушать и ее тоже пропадает. Я устал. Конечно, я знаю ее чуть ли не наизусть, как знаю и остальные, обычно это не мешает мне каждый вечер загружать проигрыватель неизменной программой. Но сегодня… Пусть программа остается незаконченной. Вот если бы мой изначальный выбор такого на фонну Помощника, у меня, наверное, до сих пор звучали бы в ушах последние слова его: «Будь ты проклят, вакуум!» Равно как и его сетования на собственную ненужность в экспедиции: мол, традиционная мера безопасности, мол, никчемная фигура, мол, если бы да кабы, если с Командиром что-нибудь случится, тогда… И его леденящий рассказ о том, как перед возвращением на Землю он включил «контрольную» электрофонную запись, то есть фонну Корабля, и услышал, что на протяжении минуты — той самой, когда у всех были «сновидения», — кают-компанию сотрясал оглушительный, запороговый вой, который во время эксперимента никому, естественно, слышен не был. И описание его собственного «выродка»; он несся в черном узком тоннеле в каком-то потоке то ли воды-не-воды, то ли сжатого воздуха-не-воздуха и, повинуясь течению, убыстрял движение, замедлял его, останавливался, снова мчался, кружился в вихревых возмущениях в каких-то шарообразных коллекторах, встречавшихся на пути, и все это без проблеска света, и не было никаких ощущений: тепла или холода, голода или жажды, бодрости или усталости, сна, времени, нехватки воздуха — и не было желания вырваться из тоннеля, но не было и апатии — так он несся бесконечно долго или, напротив, совсем недолго, и только чувствовался запах, причем бил он не в ноздри, потому что и дыхания-то не было, а чувствовался вообще — далекий, забытый, младенческий запах: теплый аромат материнского молока.
Все это я мог бы услышать. Но не буду: устал. Я выключаю проигрыватель, сгребаю в кучу все фонны и перемешиваю их на столе: завтра снова буду гадать, какую выбрать и чей услышу голос.
Я поднимаюсь из кресла, потягиваюсь и подхожу к окну. Уже ночь. Сейчас я сниму со стекла напряжение прозрачности, комната будет освещена лишь мягким внутренним светом, но я еще не собираюсь ложиться. Знаю: быстро успокоиться не смогу. Начну ходить из угла в угол и думать, думать, думать…
Долгим взглядом окидываю звездный небосклон. Между тонкой пленкой атмосферы, надежно укрывающей и меня, и всех людей, и Землю, и манящими мерцающими точками — Вакуум. Не чистый, не абсолютный, но та самая загадочная, недоступная, а может быть, не загадочная, а лишенная каких бы то ни было качеств никому не нужная пустота, за которую семь человек отдали свои явно не пустые и очень нужные жизни. И где-то в глуби ее — самая пустая, пустота в пустоте: ни пылинки, ни атома, н-и-ч-е-г-о.
И вдруг… О господи!.. Нет, не может быть! Нет! Не верю глазам!.. В северной части небосвода, там, где только что н-и-ч-е-г-о не было, появилась сияющая точка. Она едва заметно расширяется, это не точка — ослепительное пятнышко, крохотный диск, превосходящий блеском и Вегу, и Капеллу, и Венеру.
А где-то в глубине подсознания предчувствие уже трансформируется в знание, рождается мысль, и я гоню ее от себя, и зову, зову, дрожа от ликования и ужаса одновременно. Какое сегодня число? — спрашиваю я себя. — Пятое августа. День эксперимента? Двадцать шестое марта, угодливо подсказывает память. Все сходится. Именно четыре месяца и двенадцать дней прошло со дня эксперимента. Эксперимента, который происходил в четырех СВЕТОВЫХ месяцах и двенадцати СВЕТОВЫХ днях от нас. Просто до нас дошел свет! Что это? Звезда? Да, только так: новая звезда.
Почему же мы не ждали этого дня? Почему у нас его и в мыслях не было? Не удосужились произвести простейший арифметический подсчет! Ах, логика, логика, не ждущая подсказки и потому самодовольная, кичливая наша логика. Билась лбом о «сновидения», распсиховавшиеся приборы покоя ей не давали, слепо тыкалась в наличное, доступное. А ведь наперед должны были знать: четыре месяца и двенадцать дней. Ни больше, ни меньше…
Как и когда родилось это новое светило? В момент эксперимента? После него? Пока мы не знаем этого и, наверное, выясним нескоро. Как, может быть, никогда не постигнем, почему далекий эксперимент умертвил экипаж. Но сколь же нужен нам этот свет! По крайней мере теперь-то мы точно уверимся: не зря погиб в безумии Навигатор, не зря разбился в «спурте» Физик — мозг отказал, когда он выезжал из дома, не зря встретили слепую смерть все семеро. Так было и так будет: через предательство ощущений, через вековечный спор, который Разум, проигрывая и выигрывая одновременно, ведет с коварными чувствами, через гибель пионеров, пусть странную и нелепую… необъяснимую… не могущую быть объясненной… человечество идет к познанию…
А звезда все-таки родилась. Есть Что-то в вакууме, и нужен, ох как нужен был роковой эксперимент. До звезд мы добрались, «непонятно как скакнули туда», говоря словами Физика, но добрались. А теперь поймем и маленькое словечко КАК. И еще много таких же словечек. Просто мы будем зажигать звезды.
АНДРЕЙ ПЕЧЕНЕЖСКИЙПодземка
Жизнь подземки шла по своим законам, была в ней своя, предначертанная электронным владыкой размеренность, которая никого особо не прельщала, но и не удивляла, а казалась привычной необходимостью, как и все остальное, что когда-то люди сами изобрели для себя, изобрели надежно, умно, с бесконечной перспективой совершенствования, уверенные в том, что продолжают вершить Освобождение, и эти законы, эта по минутам рассчитанная на долгие годы вперед, без ропота захватившая миллионы человеческих судеб поездка уже не была привилегией избранных, подземка, исключив право выбора, слила свою жизнь с жизнью людей, их давно уже нельзя было представить без ярко освещенных станций, бегущего гула поездов, без низких голубых вагонов с огромными окнами, из которых проглядывают ряды мягких удобных кресел, разделенных откидными столиками, поезда тянутся один за другим, каждую минуту выныривает из туннеля увешанная фарами электрическая коробка, каждую минуту раздвигаются створки дверей, привет, говорят тебе завсегдатаи твоего вагона, привет, отвечаешь ты, приятной поездки, ну да, а как же, иначе теперь никто не ездит, а вообще теперь ездят все, ты опускаешься в свое кресло и нажимаешь кнопку на небольшом пульте, расположенном на подлокотнике, ровно через три с половиной часа сработает сигнал предупреждения, и ты не пропустишь нужную тебе остановку, так что об этом в вагонах никто не беспокоится, а пустующих кресел все меньше, и ты пожимаешь руки соседям, привет, доброе утро, приятной поездки, посмотрим, чем позабавит нас сегодня телевизор, и мы полулежим в креслах, так удобнее наблюдать за огромным экраном, на котором уже что-то происходит, какие-то ребята прыгают с борта пылающего корабля в воду, вода зеленоватая, пенистая, грохочут выстрелы, убитые валятся как попало, те, кто еще что-то соображает, стараются врезаться в воду ногами, наверное, это очень больно, упасть с высоты на воду животом или боком, но ты об этом можешь только догадываться, ты никогда не прыгал с кораблей, никогда не плавал на них, да и остальные, кто жует сейчас сандвичи рядом с тобой, неотрывно следя за экраном, вряд ли когда-нибудь участвовали в чем-то подобном, мы все родились и умрем в подземке, иного пути у нас нет, нас приводят в подземку длинные тоннели подходов, тянущиеся из нижних этажей наших домов, Такие же переходы возвращают вас обратно в подземку из предприятий, — на которых мы работаем, у каждого разные остановки, станции, места работы, но это ничего не значит, потому что изо дня в день мы встречаемся в этих вагонах, и эти вагоны нашу жизнь разделяют на три почти равные части; работа, сон, поездка, три с половиной часа езды в один конец, столько же на обратный путь, и еще остаются какие-то минуты на то, чтобы слегка размять ноги, пройтись по переходу до лифта, поужинать с женой и пожелать ей спокойной ночи, больше говорить с ней не о чем, и это все повторяется изо дня в день, — выходные мало чем отличаются от рабочих дней, та же подземка, — которая вместо цеховых подвалов доставляет тебя на сумасшедшие аттракционы, различные увеселительные шоу, где ты на эти несколько часов, так же, как и в цехе, забываешь обо всем, а после, будто очнувшись, снова торопишься к своему вагону, и тебе уже нет дела до того, что человек, вошедший в вагон на сорок минут позже тебя, на сорок минут позже и покинет его, тебя уже не удивляет, что в вагонах почему-то редко хочется спать, а может, просто слишком громко работает телевизор и автоматы, выдающие завтраки, простаивают без действуя, а разговоров тут практически никаких, журналы, журналы, изредка книги в руках, на откидных столиках, и стюард, через равные промежутки времени появляющийся в вагоне, предлагает новинки печатной продукции, рекламные проспекты, а если поезд везет тебя с завода, если тебе предстоит короткая встреча с женой, стюард разложит перед тобой богатые, со вкусом состряпанные подборки, где множество женщин и мужчин вдохновенно играют в знакомую, на уже безрад