Возня в лаборатории заняла остаток дня.
Вернувшись домой, я сразу бросился к телефону. Но сколько я ни тряс его, монет не было. Не было их и в понедельник утром. Однако вечером после работы я извлек из аппарата сразу пятнадцать монет.
На следующее утро я позвонил в институт и сказал, что заболел. Мне хотелось понаблюдать за появлением монет. Но телефон вел себя так, как и подобает телефону. Я звонил знакомым, они, в свою очередь, звонили мне — монет не было. Их не было, когда я включал громкоговорящую приставку или вел разговор через трубку. Их не было, когда я пользовался экраном и когда обходился без него.
Первая монета выкатилась из аппарата около трех часов дня.
Потом в течение десяти минут появилось четыре монеты. В половине шестого — еще две. Между восемью и девятью часами вечера я насчитал их сорок три штуки. Последняя монета выпала без пяти минут девять.
Я разложил свои трофеи на столе. Тридцать пять легли вверх орлом, тридцать четыре — решкой. Влияние теории вероятности было налицо.
К тому времени я уже догадался, что стою на пороге эпохального открытия. До сих пор о проблемах передачи вещества по радио всерьез писали только фантасты. Одни авторы называли это нуль-транспортировкой, другие — надсубстанционным квази-переходом. Названия были явно неудачные. Я решил, что назову свою будущую статью «Исследование процессов телепересылки на молекулярном уровне». Телепересылка — это звучало неплохо.
На следующий день, придя на работу, я вооружился радиосправочниками. Надо было ставить исследования на научную основу. К концу рабочего дня схема регистрационной приставки с омега-индикатором и двенадцатиканальным самопишущим осциллографом вчерне была готова. Домой я помчался на такси, чтобы проследить за появлением монет.
Около моего подъезда толпились люди. Все кричали одновременно, и я не смог расслышать, что объяснял молоденький милиционер.
— В чем дело? — потянул я за рукав какую-то женщину, которая, судя по ее энергичной жестикуляции, была вполне в курсе дела.
— Жулика ловят! — затараторила та, обрадовавшись слушателю. — Телефон-автомат ограбил. И ведь как — по-научному, по радио) А сейчас заперся и не открывает. — Она ткнула в сторону моих окон. — Вон там, на третьем этаже. Ему стучали, стучали…
Что она говорила дальше, я уже не слышал. Перед моими глазами возникла картина, от которой по спине побежали мурашки: милиционер входит ко мне в квартиру, где на столе рядами разложены десятки двухкопеечных монет… Меня ведут под стражей через толпу соседей, сажают в автомобиль с решетками на окнах, надевают наручники… Я повернулся и спотыкаясь побрел подальше от дома.
Вернулся я поздно, когда на улице было уже темно. «Будь что будет, — решил я. — Пусть забирают».
Возле дома никого не было. Я медленно поднялся по слабо освещенной лестнице. У двери меня тоже никто не ждал. Но входить почему-то не хотелось. Помедлив, я достал из кармана ключ, и вдруг услышал чье-то всхлипывание.
У дверей соседней квартиры темнела небольшая фигурка. Это был соседский Колька — мой хороший приятель, ученик шестого класса, лучший футболист двора и председатель кружка юных радиолюбителей.
— Что с тобой? — спросил я. Колька поднял заплаканное лицо.
— Отец… выпорол… — проговорил он и снова всхлипнул.
— Что ж ты натворил? Разбил что-нибудь? Или получил двойку?
Колька помотал головой, растирая рукавом слезы.
— За что же тогда?
— За телефон… — буркнул Колька.
Неожиданная догадка блеснула в моей голове.
— Что ты сделал с телефоном? — почти закричал я, хватая парнишку за плечи.
— Я сделал к нему приставку… Для индукционной закалки… Мы проходили в школе… Хотел отдать на выставку. Ну, и перестроил контура в телефоне. Три дня делал опыты. А сегодня пришли и говорят — в автоматах монеты пропадают…
И бедный парнишка снова залился в три ручья.
— Колька, покажи скорей мне свою приставку! Где она? — завопил я на всю лестницу. — Кто у тебя дома?
Но Колька попятился от двери.
— Сломал… — выдавил он. Ему было очень жалко своего погибшего изобретения. — Отец все сломал…
Статья «Исследование процессов телепересылки на молекулярном уровне» так и осталась ненаписанной. Уговорить Кольку восстановить аппарат не удалось — он отказался наотрез. Очевидно, воспоминание об отцовской порке оказалось очень сильным. Он заявил, что ничего не помнит, так как строил аппарат без чертежей.
После экзаменов Колька уехал в пионерский лагерь. Когда он вернется, я попробую уговорить его. Надо будет привлечь к этому делу Академию наук. Быть может, шестьдесят девять монет-перевертышей и акт телефонной станции убедят ученых, что я не выдумал всю эту историю.
Клиффорд СаймакФАКТОР ОГРАНИЧЕНИЯ
Вначале были две планеты, начисто лишенные руд, выработанные, выпотрошенные и оставленные нагими, словно трупы, обглоданные космическим вороньем.
Потом была планета с волшебным городком, наводящим на мысль о паутине, на которой еще не высохли блестки росы, — царство хрусталя и пластиков, исполненное такой чудесной красоты, что при одном лишь взгляде щекотало в горле.
Однако город был только один. На всей планете, кроме него, не отыскали никаких признаков разумной жизни. К тому же он был покинут. Несказанной красоты город, но пустой, как хихиканье.
Наконец, была металлическая планета, третья от Светила. Не просто глыба металлической руды, а планета с поверхностью — или крышей — из выплавленного металла, отполированного до блеска ярких стальных зеркал. И, отражая свет, планета сверкала, точно второе солнце.
— Не могу избавиться от ощущения, — проговорил Дункан Гриффит, — что это не город, а всего-навсего лагерь.
— По-моему, ты спятил, — резко ответил Пол Лоуренс. Рукавом он утер пот со лба.
— Пусть выглядит он не как лагерь, — настойчиво твердил Гриффит, — но все же это место привала, временное жилье.
«Что до меня, то он выглядит как город, — подумал Лоуренс. — И всегда так выглядел, с того мгновения, как я увидел его впервые, и всегда так будет. Большой и пронизанный жизнью, несмотря на атмосферу сказки, — место, где хорошо жить, мечтать, черпать силы и смелость, чтобы претворять мечты в жизнь. Великие мечты, — думал он. — Мечты под стать городу — людям на сооружение подобного понадобилось бы тысячелетие».
— Одно мне непонятно, — сказал он вслух, — причина такого запустения. Здесь нет и следов насилия. Ни малейших признаков…
— Жители покинули его по доброй воле, — отозвался Гриффит. — Вот так просто снялись с места и улетели. Очевидно, этот город не был для них родным домом, а служил всего лишь лагерем, не оброс не традициями, не окутался легендами. А лагерь не представлял никакой ценности для тех, кто его выстроил.
— Лагерь, — упрямо возразил Лоуренс, — это всего-навсего место привала. Временное жилье, воздвигается наскоро, комфорт создается по возможности подручными средствами.
— Ну и что? — спросил Гриффит.
— Здесь был не просто привал, — пояснил Лоуренс. — Этот город сколочен не кое-как, не на скорую руку. Его проектировали с дальним прицелом, строили любовно и тщательно.
— С человеческой точки зрения — бесспорно, — возразил Гриффит. — Но здесь ты столкнулся с нечеловеческими категориями и с нечеловеческой точкой зрения.
Присев на корточки, Лоуренс сорвал травинку, зажал ее зубами и принялся задумчиво покусывать. То и дело он косился на молчаливый, пустынный город, сверкающий в ослепительном блеске полуденного светила. Гриффит присел рядом а Лоуренсом.
— Как ты не понимаешь, Пол, — заговорил он, — ведь это временное жилье. На планете нет остатков старой культуры. Никакой утвари, никаких орудий труда. Здесь вел раскопки сам Кинг со своими молодцами, и даже он ничего не нашел. Ничего, кроме города. Подумай только: совершенно девственная планета — и город, который может пригрезиться разве что расе, существующей не менее миллиона лет. Сперва прячутся под деревом во время дождя. Потом забираются в пещеру, когда наступает ночь. После этого приходит черед навеса, вигвама или хижины. Затем строят три хижины, и вот тебе селение.
— Знаю, — сказал Лоуренс. — Знаю…
— Миллион лет развития, — безжалостно повторил Гриффит. — Десять тысяч веков должны миновать, прежде чем раса научится воздвигать такую феерию из хрусталя и пластиков. И этот миллион лет проходил не здесь. Миллион лет жизни оставляет на планете шрамы. А здесь их нет и в помине. Новенькая, с иголочки, планета.
— Ты убежден, что они прибыли откуда-то издалека, Дунк?
— Должно быть, так, — кивнул Гриффит.
— Наверное, с планеты Три.
— Этого мы не знаем. Во всяком случае, пока не знаем.
— Скорее всего, никогда и не узнаем, — пожал плечами Лоуренс и выплюнул изжеванный стебелек.
— Эта планетная система, — заявил он, — похожа на неудачный детективный роман. Куда ни повернись, натыкаешься на улику, и все улики страшно запутанны. Слишком много загадок, Дунк. Здешний город, металлическая планета, ограбленные планеты — слишком много всего в один присест. Нечего сказать, повезло — набрели на уютное местечко.
— У меня предчувствие, что все эти загадки между собой как-то связаны, — сказал Гриффит.
Лоуренс промычал что-то неодобрительное.
— Чувство истории, — пояснил Гриффит. — Чувство соответствия явлений. Рано или поздно оно развивается у всех историков.
Позади заскрипели шаги, и собеседники, вскочив на ноги, обернулись. К ним спешил радист Дойл из лагеря, который члены экипажа десантной ракеты разбили на планете Четыре.
— Сэр, — обратился он к Лоуренсу, — только что я говорил с Тэйлором, с планетой Три. Он спрашивает, не можете ли вы туда вылететь. Похоже, они нашли люк.
— Люк?! — воскликнул Лоуренс. — Окно в планету! Что же внутри?
— Тэйлор не сказал, сэр.
— Не сказал?
— Нет. Видите ли, сэр, им никак не удается взломать этот люк.
С виду люк был довольно невзрачен. Двенадцать отверстий на поверхности планеты сгруппированы в четыре ряда по три отверстия в каждом, словно перчатки для трехпалых рук. И все. Невозможно было угадать, где начинается люк и где кончается.