Десятки арестованных были отправлены в Уфимскую тюрьму. Среди них находились оба Мишиных брата — Павел и пятнадцатилетний Петя, — раненый Алеша Чевардин, Андрей и Илья Саловы, мой отец и сестренка.
Власти оценили голову Миши в десять тысяч рублей — колоссальные по тем временам деньги!
А в поселке тем временем шла отвратительная вакханалия. Пьяные казаки и стражники насиловали девушек, растаскивали из рабочих домишек жалкий скарб, резали кур и гусей, овец и коров. Они праздновали «победу»…
ПОГРОМ В ТЮРЬМЕ
Рана Алеши Чевардина оказалась очень серьезной: пуля засела в раздробленных костях таза. Тем не менее, Алеша был брошен в общую камеру Уфимской тюрьмы и оставлен без всякой помощи. Теснота, духота, грязь… В ране завелись черви. Заключенные, сидевшие вместе с Чевардиным, требовали врача, вызывали прокурора, но тюремная администрация оставалась глухой. Еще бы!.. Царские опричники жаждали мести за убитых полицейских. А мстить заключенному, да еще тяжело раненному боевику легко и безопасно!
Вместе с уфимскими черносотенцами тюремщики задумали подлое дело. Они повели агитацию среди заключенных-уголовников, особенно среди их главарей, так называемых «иванов». Негодяи говорили, что все «политики», в том числе и симские повстанцы, — крамольники, что они идут против батюшки-царя, а главное — они, мол, самые страшные враги уголовных.
— Если рабочие придут к власти, — науськивали воров и убийц, — то они вас просто-напросто повырежут. А вы не ждите этого, дайте этим политикам сами как следует…
Уголовникам прозрачно намекнули, что за расправу с заключенными рабочими их не только не накажут, но, наоборот, наградят и даже досрочно освободят из тюрьмы.
И вот «иваны» стали готовить свою уголовную братию к предательскому нападению из-за угла на симцев.
Всего этого политические, конечно, не знали. Но надзиратель Лаушкин, специально посланный партией на работу в тюрьму, предупредил симцев, что против них что-то замышляют. Что именно — он и сам не знал, но догадывался. Из симцев об этом надзирателе был осведомлен только Павел Гузаков. Он и держал с ним связь. Павел сказал Лаушкину, чтобы тот сообщил обо всем партийной организации на воле и в случае, если что-либо произойдет, немедленно дал ей знать. Затем Павел поодиночке переговорил со всеми членами боевой дружины, сидевшими в тюрьме. Теперь боевики были начеку.
Заключенные симцы сидели в нижнем коридоре четвертого корпуса, в двух камерах, человек по пятьдесят в каждой. В двух других камерах по другую сторону этого же коридора находились уголовники, главным образом «срочники». Всех заключенных раз, а то и дважды в день выводили на прогулку. Во дворе для каждого корпуса было отведено определенное место, и узники гуляли парами по кругу под неусыпным наблюдением надзирателей, торчащих по сторонам и в центре движущегося кольца.
Каратели, как уже говорилось, хватали и бросали в тюрьму кого попало, правого и виноватого, и поэтому среди заключенных симцев большинство не только не входило в боевую дружину, но не состояло в партии и даже не участвовало в восстании. Этих людей партийцы старались оберегать от всяких чуждых влияний, поддерживали в них бодрость и чувство рабочей солидарности. Но одновременно надо было добиваться, чтобы ни в чем не виноватые рабочие не пострадали от руки царского «правосудия» — «скорого и правого». И совсем уж никуда не годилось, если бы они пали жертвами какой-либо провокации.
Однажды после обеда надзиратели вывели на прогулку сразу обе камеры уголовных. Раньше так никогда не делали: обычно камеры гуляли по очереди. Особенно тщательно изолировали на прогулках политзаключенных, боясь, что они войдут в контакт и начнут агитацию среди уголовных.
Вот уже была подана команда кончать прогулку, но уголовные продолжали ходить по кругу. В это время надзиратель выпустил во двор одну из камер симских рабочих.
Едва успела первая пара «политиков» пристроиться в хвост гуляющим, как уголовники набросились на них. Началась свалка. Симцы, шедшие сзади, увидев, что их товарищей бьют, при этом бьют явно насмерть, бросились на выручку. Но силы были слишком неравны: на стороне уголовников стараниями администрации оказался не только большой численный перевес, но и «фактор внезапности», как теперь выражаются, и подготовленность к «бою». Некоторые из заключенных рабочих пытались подействовать на бандитов уговорами — да куда там!..
Уголовные стали быстро одолевать. Несколько симцев уже лежали на земле, сбитые с ног, окровавленные, другие, тоже раненные, продолжали драться.
Кто-то из боевиков бросился назад в коридор, ко второй камере, и отчаянно крикнул:
— Товарищи! Первую камеру уголовные убивают!..
В камере на секунду воцарилась мертвая тишина. Потом она взорвалась возмущенным шумом, криками, ударами в дверь. Все перекрыл чей-то могучий голос:
— Товарищи! Это тот самый погром, который готовила администрация!
Железная дверь ходуном заходила под ударами каблуков и жилистых кулаков, словно в нее били огромным молотом.
— Надзиратель! Открой! Отвори!
Но надзиратель с ехидцей ответил:
— Что, хотите, чтоб и вам черепки поразбивали? — и как ни в чем не бывало ушел из коридора, может быть, помогать головорезам.
— Товарищи! Пробивайте стену! — властно приказал тот же сильный голос — это был Павел Гузаков.
В камере стояла огромная тяжелая скамья, которую подставляли под опускающиеся на ночь нары. Десятки рук мгновенно подхватили ее и превратили в таран.
— Бить у самого косяка! — приказал Павел. — Раз-два — взяли!
Один неимоверной силы удар!.. Другой!.. Третий!.. Грохот падающих кирпичей, туча пыли… В стене появилась большая брешь.
Симцы выбежали во двор. Там все еще шло побоище. Сначала политзаключенные второй камеры попытались разнять дерущихся, а несколько человек во главе с Павлом кинулись к надзирателям:
— Скорей разведите всех по камерам!
Но те не ударили палец о палец: их, дескать, мало, и «шпана всех поубивает», хотя несколько выстрелов в воздух прекратили бы резню, не говоря уже о том, что можно было вызвать солдат тюремной команды. «Деликатность» и «боязливость» надзирателей лишний раз подтвердили вполне организованный характер погрома.
Медлить было нельзя.
— Товарищи, ко мне! — крикнул Павел Гузаков.
Около него тесным кольцом собрались члены боевой дружины и самые решительные рабочие.
— Нас нарочно отдали на уничтожение, — быстро сказал Гузаков. — Скидывайте рубахи, закладывайте в них кирпичи и бейте шпану! Скорее, товарищи!
Боевики дружно бросились на уголовников, сбивая их с ног своим импровизированным оружием.
Когда надзиратели увидели, что еще несколько минут — и не от симцев, а от нанятых головорезов останется мокрое место, они пошли на новый подлый шаг — выпустили еще одну камеру бандитов из другого коридора. Свежий «резерв» с диким ревом: «Бей жидов и политиков!» — высыпал на «поле боя». Тюремный двор превратился в арену еще более неистовой схватки. Но надежды администрации и тут не сбылись. Разъяренные, ожесточенные симцы дрались плечом к плечу, как один человек, буквально сметая противника. Стон, вой, ругань висели в воздухе… С такой сплоченной и организованной силой шпане никогда не приходилось иметь дело. Подкрепление опешило, быстро сникло и обратилось в бегство. Видя, что дело приняло такой оборот, тюремная администрация пустила в ход приготовленных заранее пожарников с брандспойтом. Толстая струя воды, шипя, обрушилась на людей. От воды все кинулись по камерам…
Во время побоища Лаушкину удалось сообщить комитету, что в тюрьме вспыхнул бунт, убивают политиков.
Несколько комитетчиков сразу бросились в депо и железнодорожные мастерские поднимать рабочих. Другие помчались к защитникам симцев и с ними вместе к прокурору и губернатору.
Депо и мастерские дали гудок тревоги. Мастеровые побросали работу. Начался митинг. Быстро решили: всем — на улицу! Большая часть двинулась прямо к тюрьме, а остальные — к губернатору, требовать управы на тюремщиков.
Глухо рокоча, внушительная масса рабочих захлестнула улицу и потекла вперед, в город. В самом центре манифестация встретилась с целым кортежем — впереди мчались два экипажа, окруженные четырьмя конными стражниками, за ними кавалерийский эскадрон. В пассажире переднего экипажа демонстранты сразу узнали прокурора окружного суда. Во второй пролетке ехали местные популярные адвокаты по политическим делам — Кийков и Ахтямов. Вряд ли этим оппозиционно настроенным адвокатам приходилось когда-либо раньше ездить с таким «почетным» эскортом!
Прокурор крикнул что-то кучеру, тот натянул вожжи. Остановилась и охрана.
— Господа, — поднявшись с сиденья и держась за плечо кучера, обратился прокурор к рабочим. — Господа, в чем дело? Куда вы?
— В тюрьму! — закричали из толпы.
— К губернатору!
— В тюрьме политических убивают!
— Куда смотрите, господин прокурор?
— Господа, господа! Тише, прошу вас! — с необычной мягкостью, вежливо заговорил прокурор. — Господа, заверяю вас, что его превосходительству господину губернатору обо всем уже известно. Он уже распорядился. Вы видите, я еду в тюрьму. Со мной господа присяжные поверенные Кийков и Ахтямов, защитники заключенных симских мастеровых. Убедительно прошу вас не беспокоиться. Даю вам честное благородное слово, что обстоятельства дела будут строжайшим образом расследованы, и я приму необходимые меры.
— Пусть скажут защитники! — закричали в толпе рабочих.
Встал присяжный поверенный Кийков.
— Господа рабочие, господин прокурор сказал правду: мы действительно едем в тюрьму. Я не имею полномочий говорить за представителей власти, — это прозвучало у Кийкова очень многозначительно, — но что касается нас, адвокатов, мы сделаем все, чтобы виновные были наказаны. Будьте уверены.
Демонстранты правильно поняли Кийкова. На плечи соседей поднялся один из рабочих.
— Товарищи, — спокойно, но ясно и звонко сказал он. — Будем просить защитников после приехать в депо, объяснить нам, что там произошло, а главное — как произошло все это беззаконие. И что предпримут господа, — он сделал ударение на этом слове, — что предпримут господа губернатор и прокурор. А пока что, для верности, я предлагаю все-таки идти за господином прокурором к тюрьме…