С трудом вытаскивая ноги из этого месива, я шел к условленному месту. Нет-нет да и тревожили опасения: еще попадешь здесь в какую-нибудь ловушку! Того и гляди засосет это аховое местечко.
Вот и указанный мне перекресток с распятием. Пока было все без обмана. На углу стоял давешний газетчик с невысоким, очень коренастым мужчиной в кожушке.
— Вот и пан пришел. Будьте знайомы, пане. О це и е той Грицько…
«Той Грицько» весело улыбался, скаля из-под усов крепкие желтые зубы.
Мы договорились, что вечером попоздней на улице, идущей на запад, в сторону границы, я постучу в крайнюю хату по правой руке. Мне отопрут, и я там должен буду дожидаться Грицька. Он подъедет на волах или конях и увезет меня в приграничное село, а оттуда переправит за кордон. До вечера же я побуду на квартире у газетчика. На том мы с Грицьком и распрощались.
Вот тут-то и началось выматывание нервов. Как ни старался я держаться «бывалым парнем», хитрая пограничная публика сразу сообразила, что я новичок.
Старик повел меня к себе домой, сдал на руки старухе жене и совсем древней матери, а сам куда-то исчез. Я огляделся. Квартира газетчика состояла из трех, по моим тогдашним представлениям, хорошо обставленных комнат. Я мыкался из угла в угол самой большой из них, видимо столовой, рассматривая пришпиленные веером по стене фамильные фотографии и прислушиваясь к непонятному разговору женщин за стеной. Вскоре жена газетчика вышла из кухни, постелила на стол чистую скатерть и принялась расставлять тарелки.
— Пане, сидайте з нами снидаты, — радушно пригласила она.
Я не отказался и уселся за стол.
Но в это время хлопнула наружная дверь и в дом торопливо вошел запыхавшийся хозяин. Он отозвал в угол мать и жену и стал о чем-то с ними шептаться, энергично жестикулируя и время от времени показывая большим пальцем через плечо в мою сторону.
Потом газетчик подошел ко мне.
— Ой, пане, такая большая неприятность, — сказал он. — Как бы ко мне не пришел пан обыск… Знаете что, давайте я вас скорее переведу в другое место. Вы не делайте себе волнение, то тоже хорошее место…
Что мне оставалось? Пришлось подчиниться.
Мы долго петляли по кременецким улицам, пока не пришли к какому-то кирпичному домику. Спустились в полуподвал. Несколько минут я ничего не мог разглядеть, так тут было темно. Потом привык. Мы прошли три или четыре комнаты. В последней оказалось несколько женщин, старых и молодых. Мой провожатый шепнул что-то одной и, сказав мне, чтобы я ждал, куда-то исчез.
У стены в кроватке лежали двое малышей — мальчик и девочка. Мальчуган — большеглазый трехлетний красавец с черными, курчавыми, точно у негритенка, волосами — весело задирал сестренку, кудрявую блондиночку с тонкими чертами лица, темными бровками и голубыми глазами.
— Понравились мои ангелочки? — спросила одна из женщин, увидев, что я словно зачарованный уставился на детей.
— Очень красивые, — ответил я. — А что же они такие друг на друга не похожие?
— Сынок — в меня, а дочка — в папу…
С этого, как на грех, завязался отнюдь не приятный мне разговор: откуда я, да куда еду, да зачем, да когда думаю уехать, да…
Женскому любопытству была дана полная воля. Пришлось плести первое, что пришло в голову: я, мол, приказчик, приехал из Киева, хочу закупить хорошего вина. Тут посыпались советы, к кому обратиться, у кого можно дешевле купить, за кем надо смотреть в оба, чтобы не надул, кто честный продавец, но любит дорого запросить, и так далее, и тому подобное… Пришлось мобилизовать все свои актерские способности и симулировать горячий интерес ко всем этим сведениям. Я облегченно вздохнул, когда снова появился газетчик.
С ним в комнату вошел молодой человек примерно моих лет, опрятно и с некоторой претензией на щегольство одетый. Газетчик, сделав таинственный вид, отвел нас в сторонку.
— Яков, — представился молодой человек. — Но можешь звать меня Яшей. — И с места в карьер сообщил мне, что он анархист, тут же намекнул, что имел самое непосредственное касательство к недавней киевской перестрелке с полицией, и предложил немедленно перейти на новую квартиру, так как и здесь, — он имеет точные сведения! — небезопасно.
Что же, пришлось снова переходить…
Анархист дорогой продолжал живописать свои «революционные подвиги», а потом вдруг посочувствовал:
— Вы подумайте, в какое положение вы попали. Как вам не везет! И народ тут такой ненадежный…
Я молчал.
— Ну да ничего, — продолжал он. — Ваше счастье, что вы на меня попали. Я вас выручу. Все будет в порядке.
При этих словах газетчик вдруг забеспокоился.
— Да, да, все буде гарнесенько. Вы же и сами бачите, як я и ция молода людына за вас хлопочем… Так мы имеем надию, шо вы в долгу не останетесь. Такие хлопоты, такие волнения… — Он озабоченно поцокал языком и глубоко вздохнул.
Анархист недовольно покосился на газетчика, но смолчал.
Тут я понял, что все эти тревоги и переходы с одной «надежной квартиры» на другую имеют совершенно определенную цель: содрать с меня как можно больше. Но сделал вид, что ничегошеньки не понимаю. Опыт научил меня, что частенько самое лучшее притвориться простачком.
Третье мое убежище было на самой окраине. Когда меня туда со всякими предосторожностями привели, уже смеркалось. В доме никого, кроме нас, не было.
— Ну вот, теперь все в полном ажуре, — произнес анархист. — Скоро придет Грицько. А пока давайте рассчитаемся…
— Это, пане, справедливые слова, — подтвердил старик.
— Ну, что вы, — ответил я, все еще продолжая разыгрывать простодушного паренька, — вот когда Грицько явится, тогда я со всеми вами и рассчитаюсь.
Настаивать они не стали. Газетчик куда-то ушел, и мы остались наедине с анархистом.
И тут он неожиданно повел на меня бешеную «пропагандистскую» атаку. Он предложил мне остаться в Кременце, вступить в «партию анархистов», которая одна только «может дать настоящую свободу, потому что свобода без денег — тьфу!».
Я не успел ответить на это «лестное» предложение, как вернулся газетчик, а с ним Грицько. Анархист круто переменил тему разговора и сразу взял быка за рога. Начался трудный, упорный торг. Мой «покровитель» заломил с меня шестьдесят рублей — вчетверо больше максимума, указанного мне «Петровичем». Я категорически отказался платить такую сумасшедшую дену.
— Напрасно кобенишься, — попытался меня припугнуть анархист, — мы просим недорого. — Он оглянулся на Грицька и газетчика, словно требуя поддержки, но те молчали. — А то ведь, знаешь, на тебе можно куда больше заработать, — зловеще намекнул он.
Дело дрянь! Спасенье в одном — мгновенно и решительно перехватить инициативу.
Через секунду вороненое дуло моего браунинга глядело на анархиста. Тот побледнел и схватился за карман.
— Ни с места! — скомандовал я. — Всех перестреляю.
Грозный анархист сразу сник.
— Да что ты, дружище! — воскликнул он. — Мы просто пошутили. Решили тебя испытать. Но ты парень-бой! Сразу видно — не простой дезертир. Не поддался… Молодец, хвалю! Ну, убери, убери пушечку, напугал — и баста! Гриша за все возьмет с тебя красненькую — и только. Так ведь, Гриша? — Грицько молча кивнул. — А если у тебя с деньгами туго, то мы, анархисты, тебя даром через кордон перебросим. Мы здесь всемогущи, — напыщенно закончил он и вдруг почти заискивающе спросил: — Так ведь, Гриша?
На этот раз Грицько не удостоил его даже кивком.
Я, конечно, наотрез отклонил «товарищескую помощь» анархистов и тут же выдал Грицьку положенный задаток. Через четверть часа я уже трясся в телеге, запряженной парою валов, — Грицько вез меня в пограничное село, где сам он жил.
Некоторое время мы ехали молча. Вечернюю тишину нарушало лишь чавканье колес по размокшей дороге да редкие «цоб-цобэ» моего проводника. Быстро темнело.
— Слушай-ка, Грицько, — наконец спросил я, — а этот твой дружок не пошлет за нами в погоню жандармов? Смотри, а то в случае чего тебе первая пуля.
Грицько засмеялся. Смех у него был какой-то мягкий, приятный.
— Не волнуйтесь. Воны, те анархисты, — в его голосе послышалось презрение, — боятся нас. Знають: чуть шо — мы им косточки переломаем.
— Ну-ну, смотри…
— А вы, видно, хлопчик бывалый. Они здорово перетрухнули. На меня глядят, шо я стану робыть. А я не на ихой стороне. Они це почуялы. Нет, не бойся, это воны так, на пушку вас бралы. Хорошо перейдемо. Цего золотого миста ни я, ни воны портить не будемо — це ж наш корм…
Вот показались и первые постройки села.
— А отсюда далеко до границы? — спросил я.
— Да ось вин, кордон, — Грицько показал кнутовищем. — У кинци села. Там и пост стоит… Ну, вот и приихалы… — Грицько первым соскочил с телеги. — Прошу, заходьте до менэ в хату…
Грицько оказался крепким хозяином, оправдывая известную пословицу насчет трудов праведных и домов каменных. Мы вошли в просторную, добротную, разделенную на три половины хату. Чистота, чуть пряный аромат высушенного чебреца, разложенного по всей хате, придавал жилищу Грицька особый, чисто украинский уют.
Двое ребятишек повисли на шее отца. Жинка, дородная крепкая женщина, сразу захлопотала у печки.
— Сидайтэ вечерять, — приказал Грицько, — менэ не ждить. Я зараз по дилу схожу, спытаю, як сегодня на кордоне…
Грицько ушел, а мы с его жинкой и хлопцами сели за стол, застеленный чистым рушником.
Накормили меня по всем законам украинского гостеприимства — до отвала.
Вернулся хозяин.
— Ну как?
Он покачал головой:
— Сегодня не можно. Понаихало начальство, меняють весь пост. Як скризь всэ уладиться, так и пийдэмо. Денька через два-три. А пока вы живить в менэ…
Такое меня взяло зло! Ну что за невезенье с самого Урала: в Питере провал, в Киеве глупый арест, в Кременце дал водить себя за нос, теперь тут изволь сидеть!..
Потекли один за другим дни безделья и беспокойства. Чтобы я не выделялся, Грицько одел меня во все селянское и даже раз, выдав за родственника, взял меня с собой на какую-то «вечорныцю».