Необыкновенная убежденность звучала в словах командующего. Толпа, за минуту перед тем готовая разорвать своевольников, отозвалась теперь одобрительными криками.
Лазо надел фуражку и уже просто, по-деловому сказал:
— Я жду от вас, товарищи черемховские шахтеры, пополнения поредевших рядов красногвардейских отрядов. Мы еще слабы и не сумеем в нынешних условиях удержать за собой Черемхово. Всех, кто не может воевать, прошу помочь нам укрепить берега реки Белой у станции Половина. Там мы дадим белочехам бой.
После митинга Лазо вызвал в свой штаб на совещание весь состав Черемховского Совета.
— Мы решили завтра, к трем часам, эвакуировать весь Совет и сотрудников советских учреждений. Взять с собою часть продовольствия, остальное раздать рабочим. Все везти невозможно… — негромко произнес Лазо, сидевший на председательском месте. — И еще один важный вопрос, товарищи. Надо оставить надежных людей в белом тылу. Мы не имеем права ликвидировать здесь партийную организацию. Кого оставить?
Откуда-то из-за спины присутствующих прозвучал тенорок товарища Белова, ведавшего в Совете народным образованием:
— Я бы мог остаться. Мне совсем безопасно, я здесь недавно, меня мало знают. Врагов еще не успел нажить, — тихонько засмеялся он, поправляя очки.
Посовещались и решили: оставить Белова и Софью Феофановну Попову — она была легальна и вне подозрений.
— Но только, товарищ Белов, — посоветовал Лазо, — будь осторожен. На первое время лучше бы тебе отсюда скрыться в село. А вот когда пройдет первый пыл тех, кто ждет «избавителей от большевиков», когда они увидят, как их станут «избавлять», тогда вернешься, и работать тебе будет легче…
После этого мы распростились с Лазо.
Город не спал всю ночь. Семьи коммунистов и беспартийных рабочих уходили на дальние заимки — в Саяны, за Ангару. Рассвело, настало утро, но люди шли и ехали во все стороны, словно вернулись времена великого переселения народов.
Последний эшелон с эвакуированными и красногвардейцами должен был отойти в десять утра. Разведчики уже несколько раз предупреждали, что белочехи двигаются очень быстро, почти не встречая сопротивления.
Цепь красногвардейцев прошла через город. Теперь между нами и белыми остались только крохотные красные арьергарды…
Послышался бешеный топот копыт, и прямо на платформу аллюром вылетел красногвардеец на взмыленном коне.
— Двигайтесь! Чего стоите, туды вашу мать! — хрипло заорал он, размахивая вороненым маузером. — Сейчас чешский бронепоезд станет бить по вас из артиллерии! — и круто повернул взвившегося на дыбы коня.
Не успел он еще ускакать со станции, как раздался первый взрыв — снаряд угодил в водокачку.
Поезд тронулся. Я уезжал один. Моя молодая жена с недавно родившимся первенцем-сыном осталась в Черемхове, и я не успел не только как-то устроить ее получше, но даже проститься. Тоскливо было на душе…
Наш тяжелый эшелон еле полз по подъему к Гришеву. А нас усиленно обстреливали. Беда, если попадут в паровоз или разрушат впереди путь, придется пешком отступать за Белую, к Лазо, взорвав все увозимое имущество. Но на станции Черемхово шахтеры взорвали все стрелки, и белочехи от нас отстали.
До Гришева мы добрались благополучно. Здесь наш состав со всех сторон облепили красногвардейцы, уходившие за Белую. От станции Половина до самого Иркутска путь быть забит отходящими эшелонами, и мы двигались со скоростью неторопливого пешехода. Паровозы буквально упирались в хвостовые вагоны следующих впереди составов.
Миновали станцию Иннокентьевская, прогремели мостом через Иркут. Вот и столица Восточной Сибири…
Нас задержали. К эшелону прицепили несколько вагонов с медикаментами и больничным имуществом — командование собиралось развернуть в Верхнеудинске госпиталь и вывезти всех раненых туда.
И вот, наконец, Верхнеудинск. Здесь мы узнали горькую весть: Иркутск пал, на пути к Байкалу идут ожесточенные кровавые бои…
Я выдавал продукты группе красногвардейцев, когда прибежал посыльный — меня вызывали в штабной вагон.
В теплушке за импровизированным столом из ящиков сидели председатель Черемховского Совета Коржнев, его заместители Зельник и Гурьянов и какой-то неизвестный мне человек. Кругом стола теснились красногвардейцы.
— Садись, — сказал Коржнев. — Товарищи, всех, кроме членов Совета, прошу выйти. Секретное заседание…
— Ты на товарища с подозрением не смотри, — хмуро проговорил Коржнев, когда все лишние вышли, — это связист между фронтом Лазо и Москвой. Мы тебя позвали по очень важному вопросу: ты знаешь, что из Черемховского района выехали почти все коммунисты. Остались только Белов и Попова. А там нужны люди для непосредственной работы на копях, опытные подпольщики. К тому же товарища Белова… — голос Коржнева дрогнул, он не договорил. — Да. В первый же день, в нашем новом садике за Андреевским рудником… Вот. — Он побарабанил пальцами по ящику, сумрачно оглядел нас. — Отчасти сам виноват. Неосторожно поступил. Ведь наказывал ему Лазо уйти на первые дни. Не послушался. Только чехи пришли, а он по городу бродит. Ну, и… — Коржнев махнул рукой. — Вот товарищ, — он кивнул на связиста, — говорит, что мы сделали ошибку, когда оставили Белова. У него нет опыта подпольной работы. Надо было командировать заядлого нелегальщика. Мы подумали и остановились на тебе. — Коржнев поскреб давно не бритую щеку. — Товарищу рассказали про тебя, он одобряет. Советовались и с товарищем Лазо. Он тоже за тебя. Как ты сам на это смотришь? — И, словно боясь не досказать что-то важное, от чего зависит мое решение, торопливо проговорил: — Конечно, сейчас подполье потяжелее царского. Все-таки тогда время было, чтобы вывернуться: следствие, суд, долгое сидение. А нынче никаких церемоний. Схватили — и конец.
— Что я могу сказать? Я с юности солдат партии. Надо — значит надо.
— Ну, значит, договорились, — просто и буднично произнес связист. — Сегодня же доставим тебя на дрезине до наших позиций. Ночью перейдешь фронт. К утру надо быть далеко за фронтом. Оружие брать не советую: задержат — погубит оно тебя сразу. Мешка не надо, продукты по карманам, чтоб не подумали, что идешь издалека. Да что я объясняю — лучше меня все это знаешь…
— Тут тебе от нас гостинец, — сказал Коржнев, вылезая из-за стола. Он пошарил в углу и вытащил пару сапог, сплошь покрытых заплатами. — Держи, а то твои-то вовсе прохудились.
Мои сапоги действительно держались только на хитроумной системе веревочек и проволочек.
— Да ведь и эти не лучше, — засмеялся я.
— Ну, брат, это ты не угадал, — хитро покачал головой Коржнев. — Сапоги новые, целые. Заплаты сверху нашиты, чтобы никакой беляк не позавидовал и не отнял. Под стельками в них по сотне рублей. На первое время хватит. Повезет тебя «Москвич». У него пропуска все и связи. Ну, — он обнял меня, — действуй осторожно. Счастливого пути! Желаю удачи, дорогой товарищ…
ЧЕРЕЗ ФРОНТ
К ночи мы с «Москвичом» добрались на дрезине только до станции Слюдянка. Оставив меня с красногвардейцем-мотористом, мой провожатый отправился в пристанционное здание, где помещалось отделение штаба фронта.
Недалеко остановилась группа вооруженных красногвардейцев. К ним подошли еще трое бойцов, окликнули:
— Товарищи, вы оттуда?
— Оттуда, браток, оттуда.
— Ну, как там? Далеко беляки?
— Да не очень. К Байкалу подходят. А в Иркутске громят все, хватают кого ни попадя — и к стенке.
— А нам в Верхнеудинске говорили, что бои уже в Выдрине идут.
— Верь больше! — рассмеялся красногвардеец. — У страха глаза велики. Не дошли еще, говорю тебе, до Байкала.
«Это, пожалуй, мне на руку, — подумал я. — Места там мне знакомые…»
Вернулся «Москвич».
— Ночуем здесь, а утром к фронту на броневике.
Без конца тянулась бессонная, пропитанная тревогой ночь. Доносилась перестрелка, — казалось, стреляют со всех сторон и совсем близко. Вдали солидно ухали пушки. И почти без перерыва шли и шли на восток составы…
Спутник мой был не очень разговорчивым, но все же кое-что я о нем узнал. «Москвич» оказался читинцем, старым и опытным подпольщиком. Хорошо знал Емельяна Ярославского. Из Москвы он прибыл недавно, фронт пересек в Нижнеудинске с одним из черемховских злополучных эшелонов.
— Когда начался обстрел, я лег на пол посредине вагона — рассчитал, что стреляют с земли, пули летят под углом к стенкам и в середину попасть не должны. Так и вышло. Все изрешетили, а в середку ни одной пули не попало. Может, мой опыт и тебе пригодится…
Часов в десять утра мы перешли в блиндированный поезд. Вскоре он двинулся к станции Байкал. На сотню верст потратили целый день. Весь путь был сплошь забит вооруженной людской массой, зажатой меж синей байкальской водой и отвесными скалами. Не доезжая десятка верст до станции Байкал, стали прочно. Где-то рядом шел упорный бой, гремела артиллерия, захлебываясь от злобной жадности, стрекотали пулеметы. Гул боя сливался с шумом неспокойных байкальских волн и свистом ветра.
Мы выскочили из бронеплатформы и разыскали начальника боевого участка.
— Лазо далеко отсюда? — спросил «Москвич».
— Рядом.
— Какая-нибудь связь с ним есть? Телефон или нарочный?
— Ето е, и така и сяка, — лениво отвечал начальник, огромный широкоплечий украинец с пышными усами, весь увязанный ремнями и портупеями, словно походный баул, — Та товарыш Лазо сам зараз тутечки будэ. Вин у самэ пекло хоче броневиком добираться. Ступайтэ до броневика, там командыры сходятся.
Мы вернулись к своему поезду. Действительно, меньше чем через час прибыл Лазо с несколькими красногвардейцами. Состоялся летучий военный совет. Лазо приказал оставить только арьергарды и, отойдя, занять фронт за Выдрином. Броневик прикроет отступление арьергардов…
Во время заседания совета Лазо несколько раз посматривал в нашу сторону, но ничего не сказал.
Провожатый представил меня.
— Тот самый, о котором мы с вами говорили два дня назад. Член партии