15 января Колчак прибыл в Иркутск, был передан представителям Политцентра и заключен в тюрьму вместе со своей гражданской женой княжной Темиревой.
Этим актом чехи хотели повысить акции Политцентра в его переговорах с представителями Сибревкома.
Но рабочие и крестьяне Сибири не хотели признавать Политцентр. Они считали единственно возможной властью в Сибири, как и во всей России, советскую власть. Наравне со штабом Политцентра существовал штаб рабоче-крестьянских дружин, преобразованный из военного штаба Иркутского комитета РКП(б). И не просто существовал, а активно действовал, увеличивая военные силы за счет новых формирований и подходивших к городу партизанских отрядов. В то же время силы «народно-революционной армии» Политцентра уменьшались, его авторитет падал. Солдаты были недовольны тем, что на месте остался старый колчаковский комсостав, принимавший участие в карательных экспедициях.
Партийная организация Иркутска легализовалась, начала выходить газета «Сибирская правда». Главной линией работы была агитация за созыв Совета рабочих и солдатских депутатов. Рабочие и гарнизон единодушно требовали этого. Политцентр вынужден был согласиться. Созыв Иркутского Совета был назначен на 25 января 1920 года.
Но в это время стали поступать первые сведения о подходе к Иркутску группы войск генерала Каппеля. Она состояла из отпетых белогвардейских головорезов, смертельно боявшихся попасть в руки большевиков и очертя голову прорывавшихся на восток, сея на своем пути такой ужас, какого многострадальная Сибирь не знала за все время колчаковщины.
В такой обстановке Иркутский комитет РКП(б) и организация левых эсеров предъявили Политцентру ультиматум: передать власть Ревкому. Об этом решении были поставлены в известность и чехи. Чехи уже успели понять, что Политцентр бессилен и необходимо иметь дело с реальной властью, которая могла бы гарантировать им беспрепятственное продвижение на восток. Поэтому чехам ничего не оставалось, как скрепя сердце идти на соглашение с большевиками.
И иркутский Политцентр сложил полномочия, передав всю полноту власти Ревкому во главе со старым большевиком А. А. Ширямовым. Это произошло 21 января.
Первым шагом Ревкома было постановление о формировании регулярной Восточно-Сибирской Красной Армии. Ее командующим был назначен один из славных партизан — Зверев.
Соглашение с чехами было подтверждено особым актом. Чехи обязались держать нейтралитет.
25 января собрался Совет. Подавляющее большинство мест в нем принадлежало коммунистам.
А через несколько дней в составе группы войск Ревкома под командованием товарища Нестерова я ехал к станции Зима. Нам было приказано стать заслоном и, если не удастся остановить каппелевцев, то хорошенько прощупать их силы.
Отряд наш двигался двумя эшелонами. Я был во втором. У нас что-то случилось с паровозом, и мы застряли на станции Тыреть. Первый эшелон обогнал нас на несколько часов.
Через некоторое время мы связались со станцией Зима. И тут узнали тревожную весть.
Белочехи пропустили наш передний эшелон, и бойцы вместе с зиминскими железнодорожниками и черемховскими дружинниками заняли позиции. Подошли каппелевцы, отряд вступил с ними в бой. Бой развертывался благоприятно для красных, но в тот момент, когда определился их успех, в тыл левому крылу ударили чехи. Группа была сбита с позиций, разгромлена, разоружена и интернирована белочехами. Ворвавшиеся в Зиму каппелевцы учинили дикую резню.
Это гнусное предательство вызвало в городе такое возмущение, что понадобились колоссальные усилия Ревкома и комитета партии, чтобы не допустить немедленного нападения на чехов.
По приказу Ревкома наш эшелон двинулся обратно к Иркутску. В Черемхове мы увидели, как грузятся в составы многочисленные отряды шахтеров — Иркутский ревком готовил отпор каппелевцам.
Наш паровоз уже дал гудок, когда в теплушку вскочил человек — это был представитель Ревкома товарищ Кудрявцев.
— Где Мызгин?
— Я. В чем дело?
— Давай сюда! — и он спрыгнул на землю.
Я за ним.
— Ревком приказал нам с тобой вести переговоры с чехами. А потом при подходе каппелевцев уедем на дрезине.
После того как все составы ушли на Иркутск, мы отправились в штабной вагон чехов. Нам удалось достигнуть с их командованием взаимной договоренности: они предъявят каппелевцам требование обойти Черемхово, не заходя ни в город, ни на станцию, ни на шахты, а мы гарантируем чехам свободный проход через байкальские тоннели. Чехи дали обязательство передать их потом в целости и сохранности войскам Ревкома.
Кудрявцев передал мне еще два задания Ревкома: поехать в Залари и через связных предупредить Смолина, чтобы зря не рисковал — ведь после ухода Каландарашвили в смолинском отряде осталось мало бойцов. Пусть щиплет в тайге отбившиеся от основных белогвардейских сил группы.
— А потом оставайся в Заларях, пережди проход белого фронта и добирайся к Красной Армии. Обрисуй положение в Иркутске, проси, чтобы быстрее наседали на каппелевцев.
Снова я поселился с женой в школе. В ту же ночь мне удалось увидеться со Смолиным. Оказалось, что его отряд значительно пополнился и снова стал представлять порядочную силу.
— А не двинуть ли мне тоже к Иркутску? — спросил меня партизан. — Воевать вместе со всеми.
— Пожалуй, это самое верное, — отвечал я. — Иркутяне будут рады всякой подмоге, а твоей особенно.
И Смолин решил на следующий день выступать на Иркутск.
Вернувшись домой, я разыскал всякое старье и переоделся, чтобы быть похожим на школьного сторожа. Школа стояла на тракте, и это было очень удобно для наблюдения.
Дня через два, когда я расчищал дорожку к школе, у церкви показалась пара заиндевевших лошадей, запряженных в большую кошеву, обитую тюменской циновкой. В кошеве сидел человек, а второй стоял одной ногой на полозе и осматривался, словно что-то разыскивал. Я снова принялся старательно разметать снег, рассчитывая, что путешественники меня о чем-нибудь спросят. Но этого не произошло. Не обращая на меня внимания, они проехали к мосту и скрылись за поворотом к татарским кладбищам.
— Наверно, разведка каппелевцев, — сказал я жене, войдя в дом, и пошел в класс, окно которого выходило на тракт. Некоторое время дорога была пуста. Но вот на ней показалось двое верховых. Каждый вел в поводу еще одного коня, к их седлам были приторочены пулеметы. Вскоре проехало еще четверо таких же «спаренных» всадников.
А потом на село надвинулся скрип тысяч саней.
За час большое село оказалось заполненным огромным каппелевским отрядом. Над улицами повис крик, плач, рев коров, блеянье овец, кудахтанье кур, визг свиней… Это «спасители России» грабили и без того уж разоренных крестьян.
Повсюду валялись разбитые, поломанные вещи, шныряли каппелевцы, закутанные в одеяла, по обочинам дороги лежали замученные лошади, а взамен их белые отбирали у жителей свежих. Белогвардейцы забивали избы тифозными больными, а ехавшие в арьергарде лазареты забирали их с собой. Каппелевцы везли с собою и своих мертвецов, словно кладь, затянутых веревками.
Прямо на улицах солдаты раздевали жителей, забирая каждую мало-мальски теплую вещь. Сотни мужиков были мобилизованы в качестве подводчиков.
Каппелевская вакханалия продолжалась в Заларях шесть дней. Потом белые ушли в сторону Иркутска.
Ушли навстречу своей неизбежной гибели — им предстояли ожесточенные бои на подступах к Иркутску, напрасные надежды на помощь атамана Семенова, страшный переход по льду Байкала в непереносимый человеком мороз — и смерть, смерть, смерть… Адмирал Колчак и премьер-министр Пепеляев, которых каппелевцы хотели спасти, уже были расстреляны.
По уходе каппелевцев я, не теряя ни часа, собрался и вышел из села в сторону Зимы. Скорее, скорее навстречу Красной Армии! Я шел быстро, почти бежал. Но я знал, что мне встретится арьергардное охранение каппелевцев. Поэтому я повесил себе на грудь замусоленную дощечку с надписью: «Глухонемой из Зимы». Эта дощечка отлично гармонировала с моими лохмотьями.
Возле Тырети мне попалось четверо верховых с пулеметами. Они не обратили на меня внимания. Через версту снова встреча: два всадника налегке. Один подъехал, прочел надпись. Знаками стал у меня спрашивать, не видел ли я конников с вьюками. Я заулыбался, стараясь сделать самое идиотское лицо, и стал махать руками, показывая, сколько конных ехало и как качались вьюки. Беляки захохотали и рысцой уехали.
Больше до самой Зимы я никого не встретил.
Знакомый каторжанин Иван Евлахин, к которому я пришел, выглядел именинником:
— Наши… наши пришли, Иван! Вот радость-то какая!..
В Зиме пока появилась только конная разведка красных и броневик, но к ночи пришли главные силы. Железнодорожники не спали. Все население от мала до велика с факелами вышло на улицы поселка, на станцию встречать родных бойцов, прошедших тысячи километров и принесших освобождение сибирскому трудовому народу.
Я отправился в штаб. Часовой остановил меня и отправил подчаска за командиром.
Вышедшему из здания щеголеватому подтянутому военному я объяснил, кто я, откуда взялся.
— У меня письмо из Иркутска к командованию Пятой Красной Армии.
— Проходи, товарищ.
Мы вошли в комнату, где сидело четыре командира, видимо, рангом повыше. Я распорол свои лохмотья, достал и подал главному — немолодому, с проседью, человеку, письмо. Он быстро прочитал его и сказал:
— Хорошо. Мы это решим. Благодарю.
— Не знаю, что написано в письме, товарищ командир, — сказал я, — но мне наказали на словах сообщить вам, что город станут защищать до последней капли крови, а каппелевцев в красный Иркутск не пустят. Желательно было бы, чтобы вы и мы зажали остатки колчаковцев в кольцо и кончали их здесь, под Иркутском.
— Постараемся, — командир встал и крепко пожал мне руку. — А завтра к девяти ноль-ноль прошу на парад. Вот пропуск.
Всю ночь подходили красные войска — пехота, артиллерия. Всюду горели костры, у которых грелись усталые бойцы. И всю ночь не спала станция Зима.