Когда же Марта, на его счастье, пришла в молельный зал, он ни единым звуком или движением не выдал себя, а после молитвы проследил за ней до самой её комнаты в церковной пристройке. Там он сбросил капюшон и открыл изумлённой девушке своё лицо. Марта пятилась, просила его величество уйти, но Эдвальд лишь подходил всё ближе.
— Я послушница Троих, я служу богам… Вы посягаете на мою честь… На честь Церкви! — дрожащим голосом умоляла девушка, но король заключил её в объятия, не слыша ничего вокруг.
Невероятными усилиями послушнице удалось освободить руку, отвесить королю хлёсткую пощёчину, и, извернувшись, убежать так быстро, как она только могла. Случившееся невероятно оскорбило короля и привело в ярость, но ему ничего не оставалось, кроме как так же тайно вернулся в замок.
Разумеется, ни она, ни Эдвальд не могли никому об этом рассказать, но Агна всё же узнала о случившемся, и ревность к девушке сменилась ненавистью. На следующий день после этого, когда послушница Марта возвращалась в комнату только со знакомым исповедником, её арестовали по обвинению в колдовстве. Поводом послужила найденная в её комнате книга «Боги и демоны», которую та достала из библиотеки Чёрного замка через своего друга, послушника Рутвена.
Многим было известно, что инквизитор Грегорион Нокс, её близкий друг, отбывший по заданию Храма, пропал без вести и, возможно, погиб. А потому на духовном суде, девушку обвинили в попытке обратиться к иномирским сущностям, быть может, даже самим владыкам Ада, чтобы его вернуть. Марта молила о пощаде, заявляла, что невиновна, но её слова остались без внимания. Главным судьёй была, разумеется, матриарх, а вызванный во дворец правосудия король лишь холодно заявил, что Церковь должна бороться с внутренними врагами столь же беспощадно, как и с внешними. В голосе его, как и ожидала Агна, звучала злость и обида, и матриарх была этим довольна.
О празднике и выступлении его величества город знал задолго до срока. Перед Храмом Троих за несколько дней вырос помост, куда можно поставить кресла и разместить стражу, а рядом с помостом выстроили эшафот со всеми необходимыми устройствами для поистине зрелищной казни. Эдвальд настоял, чтобы кресла не были слишком мягкими. Придворные, считал он, должны привыкать к неудобствам во всём, чтобы, когда придёт время, быть готовыми терпеть скудную еду, жёсткие кровати и прочие лишения военных походов.
Сами же придворные слушали это, больше всего боясь выказать жестом или взглядом хоть малейшее неудовольствие или страх. Слухи в замке разносятся быстрее, чем пыль по летней дороге, поэтому каждый знал и об отсечённых языках, и об отрезанных ушах, и об изуродованной спине несчастной фрейлины.
Во время праздников и выступлений командующий гвардией был обязан находиться возле короля, но в этот день Дэйн Кавигер попросил командующего городской стражей Хассера Гвила устроить тренировку с оружием, на которой он, Дэйн, должен поделиться со стражниками боевым опытом. Сир Хассер, ни секунды не думая, согласился: он не хотел присутствовать при казни своего брата, сира Гримуальда Гвила, бывшего рыцаря королевской гвардии. Такая причина отсутствия командующего устроила его величество.
Эдвальд даже благодушно заметил, что подобные тренировки стоит проводить почаще. Ведь несмотря на скорое создание ордена Железной руки, корона не собирается списывать городскую стражу со счетов, а потому каждый стражник должен быть готов выслеживать и истреблять внутренних врагов для спокойствия королевства. Бывшие городские стражники не останутся без дела, а отправятся патрулировать тракты королевства небольшими отрядами. Дэйн на это лишь учтиво кивнул, ни единым словом не дав понять, что эта идея ему не нравится.
Явос Таммарен же просто сказался больным и пожелал в этот день остаться в замке. Учитывая преклонный возраст верховного казначея, король с лёгкостью поверил ему и позволил провести день в покоях.
В день праздника природа оказала городу услугу, подарив солнечную погоду. Небо не было безоблачным, но облака закрывали светило в тот самый момент, когда ещё чуть-чуть и стало бы слишком жарко. Пречистая Агна сказала королю, что это знак божественного одобрения, а если сами боги открыто выказывают своё одобрение, то больше бояться некого. Эдвальд ответил, что пропасть между страхом и опасением столь же глубока, как между позорным бегством с поля боя и отступлением, чтобы после неожиданно нанести ответный удар.
— В опасениях, ваше святейшество, нет ничего зазорного, если для них есть повод, — говорил король, — а уж поводов в королевстве предостаточно. И когда враги решат показать себя, мы будем готовы.
В глазах матриарха читалось уважение, но всё же Эдвальд не был уверен, что она в полной мере уловила суть его слов. Что ж, иногда достаточно и преданности, а понимание — оно рано или поздно придёт.
Площадь перед Храмом троих быстро наводнялась народом. Люди заполняли площадь, влезали на ограды и взбирались на крыши домов, чтобы наверняка не упустить ни единой детали предстоящего зрелища. Послушать и посмотреть на короля стекались лавочники и владельцы мастерских, крестьяне с предместий и заезжие торговцы. Последние были самой желанной целью сновавших тут и там карманников с Висельной улицы, что собирались неплохо нажиться на этом празднике. И никто не имел большего повода поднять вечером кружки за здоровье его величества, чем они. Одно такое королевское выступление могло надолго обеспечить уличного ловкача, если владельцем кошелька окажется рассеянный заезжий вельможа.
Однажды у Венианора Русворта во время визита в столицу так украли обручальное кольцо. Впрочем, поговаривали, что тот, будучи большим любителем выпивки и азартных игр, сам отнёс драгоценность в ломбард на Висельной улице, чтобы расплатиться по карточному долгу. Но своей супруге в Солёной скале он, разумеется, рассказал первую версию.
Между толпой и эшафотом с помостом, где уже сидели вельможи городского совета, включая верховного судью и главу городского совета, протянулась линия из Серых судей с Эрнивалем во главе. Те, кто стоял достаточно близко, бросали на его обезображенное лицо взгляды, полные ужаса и отвращения, украдкой показывали пальцем. Однако никто ни смел ничего сделать: каждый в городе твёрдо знал, что первый, кто поднимет руку на Серого судью, тут же поплатится здоровьем или даже жизнью.
Зато, когда стражники привели шестерых осуждённых на казнь, в них тут же полетели камешки, огрызки и всяческий мусор. Эрниваль взглянул на них. Двое женщин и четверо мужчин, один из которых, коротко стриженый, был на голову выше остальных и заметно крупнее, глядели себе под ноги и совсем не реагировали на происходящее вокруг. Грязное тряпьё, в которое их обрядили, было испачкано бурыми пятнами запёкшейся крови, а на их телах виднелись явные следы пыток — глубокие следы от плетей, опухшие сломанные пальцы и стёртая кандалами кожа на запястьях.
Эрниваль пригляделся и с трудом узнал в одной из заключённых послушницу, что порой видел в храме. Некогда миловидное веснушчатое лицо сделалось бледным и не выражало ничего, кроме отчаяния, а волосы цвета красного вина, которые раньше всегда были скрыты, теперь висели грязными слипшимися прядями. Из всех, кого привела стража, эта девушка выглядела самой несчастной. Не потому, что она была изувечена более других, а потому, что в её глазах ещё теплилась жизнь.
Лица остальных сломленных узников напоминали посмертную маску, не выражали ничего, кроме желания обрести покой, но глаза девушки были влажны от слёз, что тонкими струйками стекали по веснушчатым щекам. В них читалась горечь сожаления и бесконечная скорбь. У Эрниваля защемило в душе. Что же такого она могла совершить, чтобы оказаться здесь?
Ещё одним несчастным оказался послушник Рутвен. Тот самый улыбчивый русоволосый парень с выбритой полосой на голове, что довёз их до Энгатара, когда они вместе с Таринором и остальными бежали из владений Рейнаров. Теперь же от доброй улыбки на лице послушника не осталось и следа: губы его были разбиты, а волосы запачканы кровью. Эрниваль вспомнил, что Рутвен назвал свою кобылу в честь богини милосердия, и ощутил всю горечь и несправедливость происходящего. Почему, во имя Троих, этот бедняга стоит здесь с пустым взглядом? Чем он заслужил эшафот?
Кресла понемногу занимали придворные, среди которых был верховный книжник Илберн. Этот полноватый человек был явно не в восторге находиться здесь, но стойко принимал эту обязанность.
Наконец, на помосте появился его величество Эдвальд Одеринг в сопровождении нескольких гвардейцев, одного из которых, со шрамом на щеке, Эрниваль уже видел, а также Пречистая Агна, матриарх Церкви Троих. Король был облачён в цвета дома Одерингов, кроваво-красное одеяние с вышитыми золотой нитью грифонами, а его чело украшал раскинувший золотые крылья орёл, корона Энгаты. Плечи его величества покрывала роскошная мантия той же расцветки, что и остальная одежда. Матриарх же была в белом, как и всегда, разве что теперь облачение было расшито серебряными нитями, поблескивающими на солнце.
Верховный судья и глава городского совета почтительно склонили голову, а толпа рукоплескала, приветствуя правителя страны и главу Церкви. Поставив приговорённых у подножья помоста, Судьи вместе со стражей стали оттеснять людей подальше, чтобы никто в порыве попасть заключённому камнем прямо в глаз не угодил в первых лиц государства. Впрочем, желающих пополнить ряды приговорённых к сегодняшней казни не нашлось, а потому толпа покорно повиновалась и отступила от помоста на полдюжины шагов. Серые судьи же встали в стороне от эшафота. Его величество поднял руку и гомон на площади тут же стих.
— Славные жители Энгатара! Добрые люди Энгаты! — провозгласил король. — Сегодня мы вступаем в новую эпоху! Век величия и процветания! Время силы и могущества нашей страны!
По толпе прокатился одобрительный ропот.
— Взойдя на престол, я с честью принял бремя власти. Поклялся оберегать страну и её жителей до своего последнего вздоха.