— Ясно, — проговорил Леонид. — Там наши голуби…
— Может, я переговорю с часовым, — сказал Петя Балакин, — и он их мирно отпустит?
— Исключено, — возразил Леонид. — Часового придётся снять. И более того…
— Убить?! — сдавленно вскрикнул Петя.
— Тихо! — Леонид сжал его руку. — На учениях никого нарочно не убивают. Часового мы свяжем, завернём в попону и доставим к своим.
— Ой, как интересно! — сказал Петя Балакин. — А как мы это сделаем?
— В общем, так, — сказал Леонид. — Ты подойдёшь к нему и спросишь, сколько времени. Я подберусь сзади, наброшусь и повалю. Твоё дело — у поваленного связать руки и ноги ремнями. Потом забьём ему в рот кляп, чтоб не орал.
— Б-р-р-р… — поёжился Петя Балакин. — Как по-настоящему!
— А тебя связывали понарошку?
— Тоже по-настоящему, — вздохнул Петя. — Очень больно и противно.
— Вот так и мы с ними. Потом идём в хлев, всех лошадей берём в связку, на двух передних садимся и скачем к своим. Вот тут можешь издать боевой клич ирокезов.
— А часового? — напомнил мстительный Петя Балакин.
— Привяжем к одной из лошадей. Остановись здесь. Через пять минут, не таясь, свободно, можно чуть-чуть пошатываясь, подойти к часовому… До встречи над поверженным!
Леонид обогнул хлев сзади и замер в тени у стены, дожидаясь, пока Петя Балакин подойдёт и завяжет разговор.
Всё получилось так, как было задумано.
Петя подошёл к часовому и спросил, сколько времени.
— Да около пяти уже, — сказал часовой. — Постой-ка… А ты разве будешь не Балакин из второй батареи?
— Не, я не Балакин буду, я Курочкин, — смущённо сказал Петя.
Тут Леонид и набросился на часового сзади, понимая, что до провала операции остался один миг. По лицу Пети было видно даже в полутьме, что никакой он не Курочкин, а самый настоящий Балакин. Бдительного юнкера повалили, связали и заткнули рот овчинной рукавицей. Втащили в хлев, а взяв лошадей (и своих и чужих вместе) на связку, посадили на спину одной лошади и привязали к ней. Вывели лошадей из хлева почти бесшумно, а потом вскочили на двух своих, поставленных впереди, и с криком и свистом помчались по «вражеской» деревне. Конечно, если бы «противник» имел возможность стрелять, ничего бы не вышло, а тут юнкера и офицеры, выскакивающие из домов, могли только грозить кулаками.
— А-а-а-а-а-а! — кричал «по-индейски» Петя Балакин.
Выскочили в поле, смяв караульный пост на краю деревни. Погони можно было уже не опасаться — пока очухаются, пока оседлают сонных лошадей… Подъехали к пленному, развязали ему руки и освободили рот.
— Ребята, вы только потом скажите, что я отбивался. И вас было пятеро, а? — попросил пленный.
— Это меня связывали пятеро ваших! — сказал Петя. — А тебя я, можно сказать, один захватил!
— Ладно, скажем, что мы тебя мешком по голове стукнули, — сказал Леонид. — Лишили сознания.
— От мешка сознания не лишишься, — возразил пленный.
— В мешке кирпич лежал, — сказал Леонид.
И всё-таки Пете Балакину дали десять суток гауптвахты за сон на посту.
3. КАК ПОНИМАТЬ ИНТЕРЕСЫ ОТЕЧЕСТВА
Крепок каменный забор, а слухи о забастовках на заводах, о брожении умов в казармах Петроградского гарнизона, об очередях у продуктовых лавок проникали в Константиновское училище. Поговаривали, что из Архангельска доставили четыреста двадцать пулемётов и разместили их на чердаках домов на перекрёстках улиц.
Спрашивается, зачем?
Возвращавшиеся из увольнения приносили новости:
— Господа! Подумайте только: всеобщая забастовка!
— На улицах я сам видел баррикады!
— Казаки стреляли в толпу!
— На Литейном сто человек убито!
— Куда царь смотрит?
— Царь сидит в Могилёве и думает, что он на фронте.
— Что же будет?!
— Не волнуйтесь, господа, для нас будет самое спокойное место: фронтовые окопы.
И вдруг, подобно взрыву среди ночи:
— Царь Николай Второй отрёкся от престола в пользу своего брата Михаила Александровича!
Сразу же следующая новость:
— Михаил струсил, не принял корону!
И наконец:
— Империи больше не существует! Объявлена Российская Республика!
— Образовано Временное правительство.
— Сословия и титулы отменены. Отныне все — равные граждане. Никаких «благородий» и «превосходительств».
В России свершилась Февральская революция 1917 года. Раскрылась тщательно скрываемая прежде гниль царского режима. Стало ясно, что пулемёты на чердаках устанавливали против своего же народа… В Петрограде и по всей стране развернулись революционные события.
Начальник Константиновского артиллерийского училища генерал-майор Бутыркин, человек осторожный, собрал юнкеров в актовом зале:
— Господа! Революция свершилась, и слава богу. Но война ещё не кончилась. Империя или республика, но наше православное отечество воюет, и армия обязана защищать его от наших врагов. Армия выполнит свой долг. Юнкер должен об этом помнить всегда! Поэтому прошу юнкеров прилежно учиться и ни в каких политических занятиях не принимать участия. Думайте единственно о защите возлюбленного нашего отечества, ибо оно — в опасности.
Строй юнкеров единодушно прокричал: «Ура!».
Порядок в Константиновском училище не был нарушен, и продолжалась нормальная учёба. Февральская революция свелась пока что к тому, что портреты царя Николая сняли и вынесли на помойку да офицеров перестали именовать «ваше благородие», обращались просто «господин штабс-капитан» или «господин полковник».
Чтобы стать умелым защитником отечества и выучить всё то, что полагается знать помощнику командира артиллерийской батареи, надо заниматься и утром, и днём и вечером. И все мысли о политике выкинуть из головы. Так говорил начальник учебного отдела училища полковник Иванов.
К июлю полагающиеся подпоручику науки были пройдены.
Начались экзамены. А там — погоны на плечи и на фронт…
Накануне последнего экзамена Леонида Говорова внезапно вызвал к себе в кабинет начальник учебного отдела полковник Иванов.
— Садитесь, господин Говоров, — указал полковник на кресло.
От такого неофициального жеста пропало возникшее опасение: «За какую провинность вызывают к высокому начальству?».
— Благодарю вас, господин полковник.
Леонид воспитанно, не разваливаясь, но и не на краешек, сел в кожаное кресло.
Некоторое время полковник рассматривал его лицо.
— Скажите, Говоров, каково ваше отношение к событиям в России?.. Буквально завтра вы станете офицером, то есть начальником, который ведёт за собой людей. Куда вы их поведёте?
— Я считаю, что республика есть самая разумная форма государственного устройства, — сказал Леонид.
— Республики бывают разные, — вздохнул полковник. — Кое-кто в России не удовлетворён образовавшейся республикой.
— Обратно к самодержавию Романовых пути, по-моему, нет, — сказал Леонид.
— Ах, как легко это говорить, — вздохнул полковник. — Вдруг появились люди, недовольные нашей революцией. Им не нравится парламент, а желательны какие-то немыслимые Советы и вообще власть рабочих и крестьян, то есть тех сословий, которые управлять не умеют, а умеют, как ясно из названий, делать другое дело… Впрочем, мы коснулись вопросов, в которых не совсем сведущи… — Полковник полистал папку с бумагами. — Вы кораблестроитель… Пригляделся я к вашим успехам в занятиях, к личности. Знаю, между прочим, как решительно вы вернули уведённых лошадей. Непростительный, я бы сказал, грех — посылать в окопы человека, склонного и способного к научной и практической деятельности.
— Если требуют интересы отечества… — начал Леонид.
Полковник перебил его:
— Глубже надо понимать интересы возлюбленного нашего отечества! Есть интерес нынешнего дня. И есть интерес перспективный, требующий, чтобы нашу многострадальную, разрушенную Россию после войны взяли в свои руки не трусы, затаившиеся в заграницах, а настоящие русские люди. В руках у нас пушки, а на плечах бремя ответственности. Мы не можем допустить, чтобы Россию разгромили внутренние враги. На фронт мы вас не отпустим, Леонид Александрович.
— Куда же меня?
— Предлагаю остаться в Петрограде, — сказал полковник. — Внутренних врагов достаточно, офицеру найдётся работа.
Леонид уставился взглядом в окно. По Забалканскому проспекту опять двигался поток народа. Сверху видны были кепки, платки, простоволосые головы. В толпе начали петь: «Вы жертвою пали в борьбе роковой…»
Полковник быстро встал, подошёл к окну и захлопнул его.
Леонид спросил:
— Это идут «враги внутренние»?
— Вопрос гораздо сложнее, — проговорил полковник. — В полном смысле врагами внутренними я называю только социалистов. Это они устраивают забастовки, шествия и саботажи. Эти люди, — полковник кивнул на окно, — идут не по своей воле, а по указке социалистов.
— Социалистов и… студентов? — напомнил Леонид. — Слыхал я эти уроки солдатской грамоты ещё в четырнадцатом году, на пристани в Елабуге. Значит, и я, будучи студентом, попадаю в категорию «врагов внутренних»?
Полковник поморщился:
— Та печальной памяти формула устарела и погибла вместе с самодержавием. Сейчас именно на студентов, интеллигентный класс, способный руководить, и надеется Россия. Оставайтесь в Петрограде, Леонид Александрович.
— Позвольте отказаться, господин полковник, — твёрдо сказал Леонид. — Можете не присваивать мне чина, выпускайте рядовым, но со своим народом я воевать не буду. Поеду на фронт.
— Да кто вам предлагает воевать с народом?! Как не стыдно так думать, Леонид Александрович! — Полковник всполошился, привстал, потом как-то сразу обмяк и опустился в кресло. — Впрочем, вы правы. Мятеж назревает, новая пугачёвщина. Знаете, кого Екатерина послала подавлять пугачёвщину? Суворова!.. Ладно, этот разговор предадим забвению. Благодарю за искренний ответ. Однако моё размышление о вас остаётся в силе. На фронт не поедете. Сохраним ваш талант для новой России.
— Куда же я поеду? — спросил Леонид.