но. Я поднес ее руку к губам. Если бы не эта сухость в носу и во рту, все было бы хорошо. Я вспомнил, что мы нюхали эту гадость.
— Не буду больше их нюхать. Мне, знаешь, показалось, что твоя подруга плачет огненными слезами.
— Огненными слезами? — только и переспросила Элина.
Мы вышли из подъезда. Пройти немного до меня — пройти мимо ЖЭКа, далее гаражи — гаражный кооператив, его начальник продает самогон и не дает в долг, — и начнется частный сектор. Там и живу.
Я и моя девушка покидали зону поражения.
Ночью под фонарями шли, и все было как-то не так, но не сказать, чтобы плохо или хорошо. Просто — не так. Как через толстое стекло выглядел мир. Я представил, как человек съедает целый стандарт торена, его сердце замедляется, чувства работают иначе, ум отказывает, и человек на ватных ногах пытается свалить из зоны с убийственным уровнем радиации. У человека галлюцинации. Он видит, как яркими кислотными пятнами радиация попадает на его одежду и тело.
Подошли к моему дому. Я тихонько приоткрыл калитку, впустил Элину, закрыл. Если смотреть с высоты, мы напоминали двух убегающих от преследователей — за нами гонятся на вертолете и кричат в рупор: «Остановитесь, остановитесь, вам некуда бежать». Окно в мою комнату было ближним к крыльцу. Я подошел к окну, а Элина встала на крыльце. Я и она, мы действовали так слаженно, и я чувствовал, что наши тела — часть одного пазла, который нужно как можно быстрее собрать. Соединить нужные детали. Горячие сгустки энергии циркулировали по жилам.
Я сказал:
— Мне придется лезть. Стой.
Элина ничего не сказала, она уже была свидетелем этой ситуации дважды. Я еле забрался на карниз, потом ухватился за форточку. Осторожно, нужно было делать это осторожно, потому что окошко форточки отваливалось раз. Я просунул руки в форточку, ухватился за раму изнутри своего жилья. Все, дальше — легче, до этого можно было и упасть. Я напряг руки, просунул туловище внутрь. Потом вытянул руки и уперся в подоконник. Это напоминало путешествие между мирами. Я оказался в своей комнате. Я слез с подоконника, стянул обувь, пару раз зажмурил и открыл глаза. Привык к темноте и тихонько вышел в коридор. Свет не включал, естественно. В коридоре было темно, но можно было все разглядеть, если напрячься.
Дверь в мою комнату была прямо напротив двери в комнату родителей. Комнату отца и мачехи. Отца сейчас не было, он, слава Богу, уехал в командировку. Но мачеха спала дома. И, к сожалению, дверь в их комнату была открыта. Я прислушался. Мачеха сопела в темноте — спала. Я постоял пять секунд. Сопит, спит. Я подошел к двери из коридора в сени, и, потянув ее вверх и на себя — чтобы не так сильно скрипела, приоткрыл. Еще раз прислушался: среди прочих шумов — от включенного холодильника и тиканья часов на кухне до давления воды в батареях — выделил сопение мачехи. Все в порядке. Тогда я вышел в сени и отворил дверь на улицу.
Все это мне приходилось проделывать, потому что у нас был один ключ, который открывал дверь с двух сторон. Если все уходили из дома, ключ прятался в бане. Я не знаю, почему мы не сделали всем по дубликату. Такие важные вещи, как сделать лишний ключ, всегда забываются. Иногда я гуляю ночью, а отец и мачеха думают, что я сплю. Так повелось, что же поделать. У Егора все проще. У меня сложнее. Раз я привел к себе Элину, хотел, чтобы она ночевала у меня, но отец не позволил.
Мы с Элиной тихонько прошли обратно. Мы оказались у меня в комнате. Она разулась в темноте и тихонько сказала:
— Я хочу пить. И писать.
— Сейчас, — ответил я так же тихо.
Мне тоже срочно нужно было попить. Я вышел в коридор, прошел на кухню. Теперь я особо не шифровался. Может, я просто вышел на кухню попить ночью, что тут такого? Я включил на кухне свет и попил воды из трехлитровой банки. О дно звякнула серебряная монета. Говорят, что серебро очищает воду, вот и положили ее туда. Только сейчас я догадался прикрыть дверь в родительскую комнату. Наверное, она отворилась сама, такое случалось. Вряд ли мачеха специально спала с открытой дверью. Я погасил свет, вышел в коридор и закрыл родительскую комнату. И принес воды Элине. Всю банку. Мне тоже еще не раз нужно будет приложиться, во рту и в носу у меня раскинулась пустыня Сахара. Элина отпила воды, и я вывел ее в туалет. Нужно было все делать предельно осторожно. Пока она мочилась, я стоял в коридоре и прислушивался. Звук холодильника, звуки в трубах, тихое журчание струйки. Все в порядке. Она выходит, мы возвращаемся в комнату.
Наконец мы оказались вместе. Я быстро раздел ее, мы поцеловались, я снял с себя все, и вот мы уже совершенно голые. Только этот сушняк. Две жажды. У нас по две жажды на брата, мы сразу находимся в двух мирах. Один совершенно не похож на другой — как ад и рай. Сначала я поцеловал ее грудь, я поцеловал ее живот и поцеловал ниже живота, я крепко обнял ее руками. Лег на нее. Элина попыталась мне помочь, но я уже сам попал в нее. Это самый важный момент, ничего лучше никогда не было и не будет. Я как смотрю на каплю и вижу океан, это вечность, которую нельзя удержать. А потом нужно было уходить, потому что было уже около семи часов. Утро уже освещало комнату, и надо было идти до того, как проснется мачеха.
Все по той же системе, только наоборот. Мы быстро оделись. Я вывел Элину сначала в коридор, потом в сени. Выпустил ее на улицу, закрыл дверь на ключ. Все так же тихо и серьезно. Спецназ. Я вернулся в комнату. Вылез через форточку. На улице выпал снег. Это было невозможно, потому что был май месяц. Но мне так хотелось, и снег выпал.
— Ядерная зима, — сказал я.
И поцеловал Элину.
— Весна, — поправила она.
Мы тихонько вышли из ограды, я прикрыл калитку. И пошли на остановку. Снег скрипел под нашими ногами, а подошвы оставляли на нем небольшие воронки от ядерных взрывов. Нужно доехать до центра, там погулять немного. В восемь тридцать Элинины родители уйдут на работу. Мы пойдем к ней и немного поспим. Потом проснемся.
Уже на остановке Элина вдруг вспомнила:
— Мы забыли Ольгу.
Мне не нравилась Ольга. Я ревновал к ней. Один раз Элина предложила, чтобы мы занялись сексом втроем. Я не хотел, но согласился. И у меня не получилось. Я застеснялся втроем. Вдвоем — нет. Когда мы были вдвоем, я был Элининым киборгом модели Fucker 2003.
Сейчас я сказал:
— Может, Оля сама доберется?
Я думал, Элина не согласится, но она ответила:
— Хорошо.
И ядерная снежинка упала на ее ресницу.
Добровольцев нет
This is fucked up, fu-a-acked up
У Сперанского были какие-то дела в Петергофе, значит, выходило, что я буду ночевать один на новом месте. Честно говоря, я боялся. Боялся, что вот так я войду в новое жилье, проведу один ночь, потягивая пиво или вино. И моя жизнь совсем не будет отличаться от жизни Генри Чинаски. Я все-таки не персонаж, а настоящий человек, но иногда уже перестаю это чувствовать. Я позвал Кирилла, но он сказал, что не поедет ко мне. Понимаю, ему бы пришлось добираться два часа. Что он будет через весь город пилить, чтобы подержать меня за ручку, он же мне не мамочка.
Так что мы выпили немного пива, Сперанский уехал, и я пошел на новую квартиру. Всего десять тысяч, я боялся, что нас развели. Где-то тут должен быть подвох. Я вставлю ключ в замочную скважину, и ключ не подойдет. Или ночью меня разбудят менты и поведут в отделение. Я боялся, что напьюсь один и выброшусь в окно. Я сидел и думал. Обдумывал еще, что я могу написать отцу.
Я часто думаю, что ему написать, но не часто пишу. Зато постоянно про себя проговариваю варианты писем.
Сам он на днях написал, что моей сестре сделали укол, и теперь год она не будет пить. Ее выгнали с работы после последнего запоя, а она была директором парикмахерской.
Я не знал, что ответить отцу.
Привет.
Я сломался.
Мне уже все равно, кем я буду. Я вдруг перестал бояться, что ничего не выйдет, и вообще чем-то интересоваться. Я читал, что это первый симптом депрессии. Депрессия — это когда человек не интересуется вещами, не заслуживающими интереса. Уже ничто не заслуживает моего интереса. Каждые выходные я схожу с ума от безделья, мне хочется только пить. Лучше бы не было выходных, я бы работал и работал, так легче. Я уже не хочу печататься, я ничего не хочу. Я так долго хотел иметь книгу, а ее нет и нет. Я кажусь себе чем-то вроде девственника, который решил не трахаться.
Я живу только из-за того, что тебе и Сигите будет больно, если я покончу с собой. У тебя хотя бы останется Ваня, а у нее никого не останется, с кем она сможет поговорить так. Хотя, кто-то появится, наверное, со временем, нечего себя переоценивать.
Раньше я всегда считал тебя счастливым человеком. Но когда зимой ты мне сказал, что это не так, что тебе так же больно и невыносимо, почва ушла у меня из-под ног. Я не знаю, как жить без этой иллюзии. Зачем ты мне это сказал? Ты сидел в этих трусах напротив телевизора, сказал мне, что ты тоже несчастен, а смысла в жизни нет, и я увидел тысячи горьких жизней, которые будут повторяться без толку поколение за поколением. Мне стало так одиноко, меня просто бросили одного в лесу. Я потом расплакался, когда ушел в комнату, ты мне дал по голове, короче говоря. Единственный счастливый человек оказался несчастен, я не знал, куда мне деться. И жить неохота, и сдохнуть страшно.
Вчера я видел человека без глаз в метро. Я хотел дать ему тысячу, но мне стало жалко тысячи, и я дал ему сторублевку.
На день рождения тоже пойду зашиваться, у тебя будет два зашитых ребенка-алкаша. Я уже звонил, за две тысячи мне введут физраствор, и я останусь один на краю вселенной. Странно как-то все получилось.
Мы со Сперанским сняли квартиру, и теперь у нас адрес Добровольцев 181, квартира 237. Так что есть и хорошие новости. Всего за десять тысяч. Будет где отдыхать по выходным.
Привет всем. Не падайте духом.
Я бы на хуй застрелился, если бы получил от сына такое письмо. Ничего не стал писать отцу, да и подключиться к Интернету мне не удалось. Посидел, поплакал, посмотрел порнуху, подрочил, взбодрился и пошел в магазин.