Люби! Люби! Люби!
Целуй! Целуй! Целуй!
На минутку остановится и снова: "Люби! Люби! Люби!"
И каждое это его "люби!", каждое его слово "целуй!", вылетая из пылкой соловьиной груди, окутывалось запахом сирени и ландышей, украшало веночком трепетное сердце его любимой, которая согревала под кустом будущих своих соловушек.
И шел, я помню, через леваду… Узенькая тропиночка над ручейком. Ручеек с камешками играет: подбежит, плеснет на камешек, сверкнет смехом и побежит дальше. А над левадою — нежные-нежные шатры из золотой кисеи, ясные-ясные, как Галины очи. А дальше вербы стоят, стоят и тихо-тихо думу думают. За вербами Галин огород, а с огорода во двор перелаз… И вот я на перелазе. Стал. Сердце "тех-тех-тех".
…Как вдруг кто-то как технет меня колотушкой по шее, я только — ой!
— К Гале, чертов парень?! Я тебе покажу Галю!
Оттуда к леваде я бежал, должно быть, быстрее, чем к перелазу.
На леваде я упал в траву и зубами рвал ту траву.
Я плакал. Плакал не от боли, нет. Я плакал оттого, что я не видел Гали. Давно это было…
Но и теперь, когда меня иногда уговаривают поехать на весеннюю охоту и стою я где-нибудь над озером и вижу, как на утиный крик, в котором и желанье и просьба — да где там просьба, мольба! — когда на такой крик мчится зачарованный селезень и камнем падает в воду, — прекрасный, как сказка, в своем весеннем наряде, как писанка, раскрашенный всеми цветами, — я замираю. Вот так же и я бежал по леваде к Гале…
И когда я поднимаю ружье и беру его на мушку, я не селезня вижу на озере, я вижу себя на перелазе и… опускаю ружье!
— Нет, друг мой, весною я не охочусь. Я люблю полевать осенью. И утку, и вальдшнепа, и все…
Вальдшнеп, или лесной кулик, — благородная птица, немного меньше нашего голубя, темно-рыжего цвета, с долгим, как у всех куликов, клювом и длинными ногами. Вальдшнеп, как сказано, птица лесная, у нас не выводится, а только перелетает: вес ною, когда путешествует на север, на места своего гнездования, и осенью, когда возвращается в теплые края.
Тогда в густых кустарниках, а особенно на опушках у нас на Украине появляется вальдшнеп — и поодиночке и целыми стаями, так называемыми высыпками. Вот тогда и охотятся.
Охотятся с охотничьими собаками и на "тяге"…
Тяга — это то самое, о чем И. С. Тургенев сказал:
"Вы знаете, что значит стоять на тяге?"
Итак, на тяге можно стоять.
Но стоять, как вы знаете, можно и на улице. И в комнате можно стоять.
Тяга не похожа ни на улицу, ни на комнату.
Тяга — это совсем наоборот.
Тяга — это когда весною или осенью вальдшнеп перелетает, "тянет" с одного места на другое. Утром и вечером.
Бывает это чаще всего над балкою, когда в вечерних сумерках над деревьями покажется силуэт вальдшнепа.
И вы его стреляете.
Вы идете на тягу заранее, чтобы до сумерек выбрать место, осмотреться, примериться.
Осень…
Лес стоит задумчивый, печальный: ему вот-вот придется сбросить пышные свои одежды, подставить свои ветви дождям холодным, метелям снежным.
Листва с печали желтеет, а кое-где с тоски наливается кровью.
Вот падает кленовый лист: умер он, оторвался с родной ему веточки и падает.
Он не падает на землю отвесно — нет.
Ему так не хочется идти на вечный покой, лежать и тлеть среди умерших собратьев своих…
Он кружит на прогалине, то вверх взлетает, то устремляется к земле.
Ой, как не хочется ему тлеть!
Последним конвульсивным движением он порывается вверх, к свету, к солнцу, что так ласкало его, так голубило…
Но нет уже сил у кленового листа, нет уже в нем жизни, кленовый лист падает на землю и затихает…
Весною на его месте будет молодой лист, зеленый, он с ветром будет разговаривать, хватать жилками своими солнечный луч, под дождем купаться и росой умываться…
Чтобы потом умереть…
Старое отживает, новое нарождается.
"Хор-хор-хор!" — слышите вы "позывные" вальдшнепа.
"Б-б-бах!"
— Ну, что? — кричит вам с другого конца балки приятель. — В кого попал? В пуделя?
— В пуделя! — отвечаете вы.
— Я так и знал! — иронизирует приятель. А вы себе думаете: "Слава богу, что пудель! Пусть пташка себе живет!"
Точно так же очень интересно охотиться на вальдшнепа и с собакой.
С хорошей, само собой разумеется, собакой.
Стойка… "Пиль!.." "Бббах!" и т. д. и т. п.
А мне сдается, что охотиться на вальдшнепа с собакой не так даже интересно, как об этом рассказывать.
— Мой Ральф… Не успел я вылезть в Святошино из трамвая, смотрю: он уже потянул. Я за ним. Тянет, тянет, тянет… Я за ним… Уже и Ирпень пробежали, а он тянет… Гляжу, вот-вот уже Коростень, а он тянет.
— Слушай! — перебивает один из гостей, — давай выпьем и закусим, а потом уж пускай он и дальше тянет…
ЛЕБЕДЬ
1
Прекраснейшие места на реке, на Северном Донце…
Вам никогда там не доводилось бывать?
Если не доводилось, обязательно побывайте.
Из Харькова вы рабочим поездом доедете до Змиева.
Змиев — живописный городок, теперь районный центр Харьковской области, — он расположился на Северном Донце.
В Змиеве вы возьмете лодку и поплывете по течению Северного Донца…
А плыть вам надо в июне…
Вы потихоньку плывете и любуетесь чудесными видами: налево зазеленеют заливные луга, — зеленые они, те луга, зеленые и ароматные, расцвеченные и ромашкою, и клевером, и колокольчиками, а иногда среди зеленой сочной травы ярко загорится цветок степного тюльпана или дикого мака.
И сколько вы будете плыть, столько вас будут приветствовать своим щебетанием веселые желтобрюшки, канареечные трясогузки, западьпадемкают в вашу честь перепела и затрещит коростель.
С прибрежного песочка с посвистом сорвутся кулички, а в заливе, укрытом желтыми и белыми лилиями, вас встретит, точно почетная стража, серая цапля.
На правом высоком берегу в кустах орешника зальются соловьи…
Так потихоньку вы поплывете до Коропова хутора.
Приближаясь к Королеву хутору, Северный Донец ширится, делается полноводным, углубляется — тут он уплывает в лес, — с обоих берегов над ним склоняются зеленые ветки густо-зеленой ольхи, остролистых кленов, стройных дубов, березок, граба, создавая над ласковой рекой сказочную аллею-тоннель.
Стоят на высоких противоположных берегах деревья и будто здороваются, протягивая друг другу зеленые ветви-руки.
Когда выплывете вы из аллеи-тоннеля, на вашем пути будет небольшой островок, зеленый-зеленый островок, заросший и ольхой, и вербами, и рогозой, и высоким-высоким камышом.
А на том на островке под старой раскидистой дуплистой вербою шалаш увидите — плохонький шалаш, камышом кое-как прикрытый, а сверху еще ветками, и рогозой, и травой, чтоб от дождя было где приткнуться…
И в шалаше зеленой травы настелено, чтобы можно было при случае, если уж очень глаза слипаются, подремать часок-другой.
Вон там, перегонов, может, через пять, если рекою, там будет паром, чтобы с левого берега можно было переправиться на правый, потому что на левом берегу вон куда пошли луга и луга, а на правом берегу среди леса большая поляна, где расположился Коропов хутор с хатами, с садами, с огородами…
Ах, какой чудесный Коропов хутор!
А за деревьями и за садами хат не видно, и такие там подсолнухи, и такая там растет фасоль, подпертая жердочками, — ну, просто как лес…
Бывшие хуторяне, а теперешние колхозники вам сразу же скажут:
— У нас не хутор, а рай! А вы возьмите и спросите их:
— А видели вы рай?
Они за словом в карман не полезут:
— А зачем мы тот рай будем искать, когда у нас свой есть?
А если вы захотите их привлечь на свою сторону, вы им скажите:
— Нет, товарищи, у вас тут лучше, чем в раю! Они вам приветливо улыбнутся и скажут:
— Вполне возможно! Вот какой Королев хутор!
2
На этот раз мы с вами так условимся: в Коропов хутор вы не плывите, а направьте лодку вон к тому зеленому-зеленому островку: только гребите осторожненько, чтобы не задеть удочек, потому что возле шалаша, куда вам надо пристать, там лиманский дед Кирило Иванович Дудка чаще всего рыбу удит…
Вот вам и повезло: удочек нет, и вы спокойно стукнулись лодкой о берег…
Подняли голову, а на берегу у шалаша дед Кирило Иванович Дудка сидит.
В соломенной шляпе и босой…
— Будьте здоровеньки, Кирило Иванович! — весело к нему.
— Здравствуйте, — он к вам.
— Живы-здоровы? Как рыбаки? — вы деду.
— Порвало! — дед вам.
— Кого порвало?! Кто порвал?! — интересуетесь вы.
— Снасть! — сердито бросает Кирило Иванович. — Разве не видите? Вот! Порвало и перепутало! Вот уже часа три сижу распутываю и распутать не могу!.. Сатана!
— Да кто же порвал, кто запутал? — не отстаете вы от деда.
— Кто же, если не он!
— Кто он?
— Да что, вы не знаете? Карп! — со злостью говорит дед и с сердцем бросает на траву леску. — Закурить нету?
— Закуривайте, дедусь! Закурили…
Помолчав немного, Кирило Иванович начинает рассказывать:
— Оно и брало потихоньку! Едва-едва только рассвело — дерг! И тихо… Потом еще раз — дерг! И снова — тихо. И потом повело, повело, вон до того — видите? — кустика по-ве-е-вело! "Дай, — думаю, — подсеку!" Хвать! Ох, оно как рвануло! Эх, и рвануло! А леска у меня из двадцати волос, да еще какого жеребца! От Рыцаря, племенного орловского рысака! Такая там леска, что одним волосом можно подтелка за рога тянуть! Удочка дугою! Я ослабляю! А оно рвет, а оно рвет! Я держу! Как вдруг всплескивает! Ей же богу, как корыто…
— Ну, Кирило Иванович, неужели такое огромное?
— Ей-богу, как корыто! Сатана! Больше сатаны! Хвостом по воде как врежет — и на дно! Я дерг! А леска — дзинь! А я в воду со всех ног шлеп! — и по шею! Вот и сушусь! Одежда. немного уже высохла, а сапоги и до сих пор вон мокрые! Босиком хожу! Так с крючком и пошло!. У грузила перервало!