— "И чiпкой лебедой!"
Мария Андреевна, улыбаясь, спокойно машет рукой:
— Садись!
Где теперь могилка кроткой-кроткой Марии Андреевны? Поклонился бы я ее могилке, ведь это она, бывало, учит нас букву "о" писать: "Бублик, бублик, детки, пишите! Кругленький! Вот это и будет "о"!" — а затем рассматривает тетради.
— Ой, хороший мальчик! Какое "о" красивое написал! И руки не очень в чернилах! На вот тебе — конфетка!
Пускай на ее могилке весной, когда сирень распускается, пускай все время соловей поет!
Итак, значит, про "кашку" и про "цепкую лебеду" вы, идя по пшеничной меже, еще не умеете повторять наизусть, потому что вы еще не научились.
Вы рвите васильки… И васильки, и колокольчики, и клевер, и ромашку! Вы тех цветов нарвите целый большой-большой сноп, а потом свяжите повиликой и несите его.
А если вам снова скучно, тогда ловите на колосках жучка-кузьку. Поймали — и за пазуху, А когда наберете кузек так с полпазухи, они там ползают, шелестят и щекочут вас, щекочут.
Вам тогда не будет скучно, и вы, подпрыгивая, сразу же в Дубягах очутитесь!
А в Дубягах кулак живет, который из кувшина водку пьет.
Вы приходите, а в саду за столом два кулака сидят и водку из кувшина пьют.
А потом, когда напьются, крикнут:
— Данило! Запрягай Желудя и Горилку в арбу, да чтобы сена полная арба была! На дрофы поедем! А ты с нами поедешь? — спрашивает меня кулак.
— Поеду, — нерешительно говорю я.
— Вот и добре! На арбу сядешь, лошадей будешь погонять? Добре?
— Добре!
— Вот и ладно!
А я спрашиваю усатого дядька:
— Дяденька! А что это такое за дрофы?
— Разве не слыхал?
— Не слыхал!
— Птица такая большая, как два гуся вместе! Степная! В степи водится! Пугливая!
— Ага!
Вот вы на арбе и поехали! Полная арба сена да кругом еще и бурьяном утыкана! Я впереди сижу, лошадей погоняю, ружья на сене лежат, кошелка с кувшинами и с харчами.
А дядьки лежат навзничь на арбе и пытаются петь:
Вилiтали орли з-за крутоi гори…
Но дотягивали они только до "крутой", а на "крутую гору" взобраться им никак не удавалось, они с "крутой" сползали к началу, откуда снова "вылетали орлы".
Так всю дорогу только то и делалось, что "вылетали орлы", а что с теми орлами дальше стало, куда они вылетали и чего они вылетали, для меня тогда так и осталось тайной.
Это была моя первая, охота на дрофу!
Когда мы отъехали довольно далеко в степь, один из дядьков говорит:
— Погляди-ка, Дорош, не — видать ли?
Дядько Дорош встал на арбу, я остановил лошадей, и дядько Дорош начал смотреть во все стороны. Долго смотрел он, а затем и говорит:
— Вон там за скирдой будто что-то виднеется! На клевере! Поворачивай на эту вот межу и прямо — на скирду! — говорит мне дядько Дорош.
Поехали межой…
Стали у скирды. Дядько вылез на скирду, поглядел сюда и туда, слез, подошел к арбе:
— Есть! — говорит. — Семеро! Только как — же к ним подъехать?
Говорили что-то они, говорили, а. потом стали меня учить, как мне ехать.
— Мы, — говорят, — поедем и по дороге незаметно с арбы попадаем и заляжем вон там в пшенице, а ты езжай вон туда да, не доезжая буерка, сверни налево и объезжай их, этих дроф, с той стороны. Немного проедешь, а потом заверни лошадей и езжай назад, немного уже к дрофам поближе. Как доедешь снова к буерку, возвращайся назад и езжай еще ближе к ним. Нагоняй их будто на нас. Да не высовывайся из арбы, чтобы они тебя не заметили! И не нокай и не чмокай! Потихоньку езжай! Понял?
— Понял!
— Погоняй!
Поехали…
Дядьки по дороге повыпадали из арбы, а я направился к буерку, там свернул налево и поехал. Когда доехал до клевера (клевер уже был скошен), заметил вдали табунчик каких-то больших птиц, которые паслись на клевере.
Я все делал так, как говорил мне дядько Дорош.
И туда ехал, и назад возвращался, и снова туда возвращался, все к тем птицам приближаясь.
И очень уж мне захотелось разглядеть их. Особенно того, самого большого, что все время, высоко подняв голову, на арбу на мою посматривал! А из-за бурьяна плохо было видно. Вот я и встал на арбу и выглянул через бурьян. Как разгонится самый большой, а за ним и все снялись и полетели. Я так и упал в арбу! А они полетели не на дядьков, а в сторону!
Подъехал я к дядькам.
— Это ты их напугал? — спрашивает дядько Дорош.
— Ей-бо, дяденька, нет! Я сидел, как вы сказали, а они чего-то испугались и снялись!
— Ох, и пугливая, ох, и осторожная птица! — вздохнул дядько Дорош.
А второй:
— А ну их к чертям! Заверни к скирде! Подъехали мы к скирде, вытащили. дядьки из арбы кошелку, расстелили под скирдой попону…
— А ты лошадям сена подбрось, — приказал мне дядько Дорош, — и разнуздай! Умеешь?
— Умею!
Ну, потом уже охота на дроф была такая: я ловил кузнечиков, а дядьки из кувшина в чарку наливали и закусывали. А потом пели, и под скирдой, и на арбе, когда домой ехали, и в саду, когда домой приехали, а я на скамейке дремал.
А дядько Дорош все старался доказать, что:
— Дрофа — она очень пугливая птица! Очень пугливая! А вы говорите! Я заснул.
А дрофа действительно-таки очень пугливая и весьма осторожная птица.
Охотятся на нее именно так, как мы когда-то с дядьком Дорошем охотились: арбу и воз обтыкают бурьяном, ветками с листьями, а затем, объезжая табун, медленно нагоняют на укрытых охотников.
А самый интересный способ охотиться на дроф — это подкрасться к табуну на выстрел и трахнуть.
Подкрадываться надо очень осторожно и довольно издалека.
Заметили вы табун далеконько, так километра за три в степи, ложитесь и начинайте ползти.
И все присматривайтесь, чтобы так переползать — от кустика лебеды до кустика чертополоха, бурьяна какого-нибудь, курая…
Ползать лучше всего на животе, шапку-в карман, голову пригнуть низко к земле, ибо дрофа больше всего головы человеческой пугается!
Вот так и подползайте, подкрадывайтесь!
Это ничего, что на втором километре вашего подкрадывания вы уже будете ползать не штанами и не рубашкой, а голыми локтями и голыми коленями, что на третьем километре уже из коленей и локтей кровь будет капать, — это ничего, это как раз самые сильные и самые острые моменты охоты на дрофу: никакая благородная и большая дичь даром не дается, а дрофа, если это не она, а он, дудак, то учтите, что он весит пуд, целый пуд, а сала от него целый кувшин, а вышкварков полрешета.
Да еще имейте в виду, что дрофяной жир не только для каши — это вам не гусиное сало, а дрофяной жир, — от рожистого воспаления очень сильно помогает!
Вот вам: пуд мяса, кувшин жиру, полрешета вышкварков. И никакой рожи ни у вас, ни у соседей.
Вот что значит дрофа!
Да ко всему этому еще и гордое:
— Дрофу убил! О!
Так что будете ли вы смотреть на какие-нибудь там три километра подкрадывания, на штаны и на рубашку и на ободранные колени и локти!
Мелочи все это!
Не обращайте на них внимания и подкрадывайтесь дальше.
Подползти надо на выстрел — это значит метров на пятьдесят-шестьдесят, не больше!
Дробь должна быть крупной — два-три ноля, а то и картечь, потому что птица крупная.
Ну, уже недалеко осталось, метров пятьдесят!
Последние усилия, еще метр — и дрофы… снимаются и летят!
Вы стреляете "в божий свет, как в новую копейку", садитесь, рвете нательную рубашку и перевязываете колени и локти!
А потом уже потихоньку идете домой.
И представьте себе, дрофы, как правило, всегда срываются и улетают именно тогда, когда вам осталось проползти еще только не больше чем один или два метра.
Характер у них такой!
Вы, ясное дело, не поверите, но однажды я все-таки убил дрофу.
Убил, не подкрадываясь, а просто так — выстрелил, и все!
Вижу, небольшой, так с десяток, табунчик дроф летит и садится на свеклу.
Я бродил с ружьем по степи, охотился на перепелов, а в запасе у меня было несколько патронов с крупной дробью.
Перезарядив свою централку, пошел я против ветра по свекле на то место, где сели дрофы.
Было это в августе, веял небольшой ветерок.
Свекла была высокая и лапчатая, ветерок по ней тихонько шелестел, я медленно и потихоньку шел, и дрофы меня подпустили, так как, очевидно, шелестенье ботвы заглушало шум моих шагов.
Поднялись они недалеко, метров за сорок, я выстрелил, и — о радость! — одна из них камнем на землю.
Подбежал-есть!
Я не скажу, чтобы это был дудак весом в целый пуд, это не был дудак, а скорее дудачка, и до пуда ей было очень далеко.
И все же дрофа! Настоящая дрофа!
Домой я ехал гордый, с вокзала до квартиры шел гордый, а когда вошел в квартиру, ни на кого и не смотрю.
Домочадцы все спрашивают:
— Что это за птица? А я сквозь зубы:
— Что? Дрофа! Не видите, что ли? Проведали родственники, знакомые, товарищи.
— Правда, что дрофу убил?
— Убил.
— Когда же пригласишь на дрофу?
— Да заходите, — говорю.
Подсчитал я, сколько на дрофу придет, вышло человек двадцать. Я и говорю жене.
— Знаешь, — говорю, — что? Не поместятся все они у нас! Отдам я дрофу, пускай там приготовят, а мы все туда пойдем, посидим, дрофу поедим!
— Хорошо, — говорит жена, — хлопот меньше! Я так и сделал. Отнес дрофу.
— Куда, — спрашиваете, — отнес?
Не скажу, потому что и вы туда пойдете!
Принес дрофу и прошу:
— Приготовьте, пожалуйста, на завтра!
— Дрофа? Э, нет! На завтра не выйдет, потому что надо на двое суток в землю закопать, потом сутки в уксусе вымачивать, а уже потом жарить! На субботу как раз и выйдет.
— Ну, хорошо! — говорю.
Оповестил я всех, что дрофу будем кушать там-то в субботу.
Собрались есть дрофу двадцать восемь человек.
А моей дрофе, повторяю, до пуда очень далеко было!
Да и хватило ли бы для такой компании и дудака весом в пуд?!
Поели дрофу, съели еще индюшку и гуся (это уже домашние птицы) и салату оливье порций пятнадцать съели, был там еще и де-валяй, и карский шашлык!