"Что ж оно такое на свете делается?! Всюду паны горят, а наш же как: у бога теленка съел или как?"
Посмотрел на меня дед, а я на деда, а потом дед и говорит бабе:
"Ты, Федоська, хлеба нам в торбочку положи, хлебины две, да луку с десяток, соли, пойдем мы с Ванькой (меня Иваном зовут) сеткой перепелов ловить".
"А на что же вам аж две хлебины?" — спрашивает баба.
"Да мы не скоро вернемся! Наловим перепелов да, может, в самые Алешки на базар понесем. В Алешках, говорят, немцы за перепелов хорошие деньги дают!"
Дед говорит, а сам и не улыбнется, а я сразу догадался, что не перепелами тут пахнет.
Одним словом, чтоб долго не говорить, сгорела той ночью у нашего пана якономия, а мы с дедом очутились аж в Основе, работали на виноградниках, а потом в эти места прибились да тут уже и отаборились.
Родители мои с братьями да с сестрами на Дальний Восток подались, где-то аж на Амуре очутились, а я с дедом остался. Когда все немного утихло, переехала к нам бабушка, да и жили мы тутечки, тут я и женился, тут сначала мы бабку похоронили, а потом и деда…
Замолк дед Круча и задумался, задумался…, Покатилась с неба звезда, заревел бугай в Казначейском лимане, ударила под осокой щука.
— Ишь бьет! Ишь, как бьет! — помогал бородой дед.
— А когда ж уже про щуку, дедусь? Про Сирко-ву? — Гордей Иванович к деду.
— А ты не перебивай! — сердито огрызнулся дед. — Ты слушай!
Тихо-тихо стало вокруг. Такая настала тишина, что не слышно было даже журчанья ручья, не шуршали камыши, не выбрасывалась рыба. И мы словно не дышали.
Вдруг крик:
"Ко-ко-ко! Ггр-гр-гр-гр!"
Зашелестели крылья, и сонный петух сорвался с вербы и упал на Гордея Ивановича.
— Побей тебя сила божья! — подскочил Гордей Иванович. — Откуда он тут?
— Чтоб он сдох! — выругался дед Круча. — То куры сторожа на вербе ночуют. Сторож тут рыбацкую снасть охраняет! Бригада тут рыбацкая колхозная рыбачит.
— Смотри, напугал как, чертов петух!
И снова тишь, тихо, тихо…
… - Так вот, значит, и поплыли мы на лодке с дедом, — начал дед Круча, — в речку в Басанку. В Дедушкином лимане у нас сети стояли. Так мы, бывало, проверим сети, а тогда и балуемся на шук в Басанке, на живца… А омуты там глубокие есть! Там такой есть омут — саженей, должно быть, пять глубиной. Закинули, значит, мы на живца. Живец крупненький, крючок тоже такой, что и бугая удержит, а леска в двадцать пять волосин. Тогда еще капронов мы не знали, а сами плели леску из конского хвоста. У степных лошадей, что в табунах долго ходили, отличный волос был — крепкий, увесистый и в воде незаметный. Щук мы ловили на живца много. Так что, ничего удивительного не было, что поплавок вдруг нырнул. Подсек я. А дед рядом. Подсек, значит, дернул и вспомнил черта: за корягу зацепился. Дед не любил на воде черта поминать, ругнул меня за то, что я его вспомнил, да и спрашивает:
"Почему не тянешь?"
"Зацепила, — говорю, — коряга!"
Да как дерну! А оно меня как дернет, так я торчком в воду, вынырнул и к деду:
"Спас…"
А оно меня как дернет. Я снова нырнул! Дед штаны с себя — да в воду меня спасать. Вынырнул я из воды, а дед меня за руку, а сам за вербу держится — верба на берегу аж к воде ветки наклонила, И вот вам такая чертовщина: я удочку держу, дед одной рукой меня держит, а другой за вербу держится! А оно водит, а оно водит! Как поведет, как поведет!..
— Да что же водит? — не вытерпел Гордей Иванович.
— Да ты слушай, — отмахнулся дед. — Что водит? А я знаю, что там на крючке сидит: может, щука, может, сом, может, еще какая-то лихая образина! Водит, дергает, да так дергает, что рука трещит. Дед кричит:
"Тяни! Подтягивай!"
А я не могу, не подтяну. С полчаса вот так оно нас водило. Наконец вот как будто поддалось. Идет! Я его все хочу из воды вывести, чтобы оно воздух хватило! Как вдруг высовывается из воды — что такое? — вроде морда коровья, только безрогая! Высунулось оно, нас как увидело, да как бросится назад, чуть-чуть я удочку не выпустил. И снова началось: водит и водит… Не знаю, что уже с дедом стряслось, — замерз ли, или что другое, — да только он в крик:
"Пущу! Пущу, ей-богу, пущу! Не могу!"
"Держитесь, — кричу, — может, оно утихомирится?"
"Да пускай, — кричит дед, — а то оно нас обоих утопит!"
И такое неизвестно что и творится! Как вдруг из-за угла Микита Пувичка на лодке приблизился! Подплывает:
"Что такое?"
"Спасай, Микита!" — мы с дедом к нему.
А оно как раз снова вверх идет, морду высовывает…
"Бей, Микита, веслом! Бей!"
Микита как врежет его веслом между глаз — вывернулось оно на воде. Глядим — щука! Ну, как теленок величиной. Вытащили мы ее на берег, оттащили подальше от воды… Ох, и страшилище! Три пуда и фунт! Голова, ну, не меньше, как у коровы, только безрогая. Корыто икры мы из нее выпустили. Вон какая щука!
— А откуда видно, что она Сиркова! — спросил Гордей Иванович.
— Откуда? А у нее там над глазами, точно поперек лба, вроде как буквы "СИ"… Сирко, значит… Меченая.
— Что-то вы, дедушка Круча, такого тут наплели… "СИ"… Буквы… Сирко щуку в море видал, а это вон вишь где, в Басанке… Да и когда тут Сирко был, а когда вы с дедом щуку вытащили?! Сказку где-то слыхали, дедусь?
— А ты разве не читал, в книгах было написано, что в Москве вот не так давно поймали щуку, а на ней кольцо, а на кольце надпись, что, мол, сия щука пущена в царствование Бориса Годунова! Вон аж когда! Триста лет щуке! А Сирко — это не так уже и давно, и двухсот лет нету! А ты не веришь?!
"Огромные, — подумал я про себя, — щуки бывают на свете! Три пуда и фунт! Исторические щуки!"
При нас дед Круча большой щуки ни разу не поймал.
Все щучьи рекорды того лета побила одна симпатичная супружеская чета спортсменов, немолодые уже люди, Валентина Васильевна и Гаврила Иванович. Сколько же они щук поперетаскали! Да каких! Правда, на три пуда с фунтом не было, а так до десятка килограммов бывали.
И знаете, на что!
На дорожку! На блесну!
Гаврила Иванович садился на весла, а Валентина Васильевна с дорожкой.
Выезжали они и утром и вечером. Как выедут, обязательно минимум с полдесятка щук и есть! А бывало, что и до двух десятков! По килограмму и больше! Что удивительно, когда на веслах Валентина Васильевна, а ведет дорожку Гаврила Иванович, очень редко ловилась щука! А как только дорожка у Валентины Васильевны, тащит одну за другой! Особенная какая-то симпатия к Валентине Васильевне… Или, может, одни щупаки попадались?!
Ох, и щучки же на речке на Конке! А на Басанке! А на Днепре!
Так вот, значит, знайте: щуку самое выгодное ловить на живца!
Но хорошо и на дорожку, и на спиннинг, и на кружки, и на жерлицу!
А то еще есть один оригинальный способ ловить щук.
Вы плывете по-над берегом на лодке и внимательно всматриваетесь в осоку, под камыш, что выпирает из самой воды.
Неожиданно замечаете: стоит под берегом огромная щука, мордой в камыши, видно, что она как-то тяжело дышит, а изо рта у нее что-то торчит. Подъезжаете потихоньку, щука не удирает. Вы ее сачком — ррраз! в лодку.
И видите, щука схватила большого судака и никак проглотить не может! И выбросить изо рта не может, потому что у судака плавники ощетинились и не пускают!
Вот у вас сразу и щука есть и судак!
Одним словом, ловите щуку каким угодно способом, какой вам больше по душе, на здоровье вам!
Ловил ли я больших щук — монстров?
Не ловил! Не ловил ни на спиннинг, ни на дорожку, ни на живца, ни на жерлицу!
А так — щурята, щукленята, щученята — такие случались! Врать не буду!
КАРП
1
Чудесный лес. Смешанный. И дубы большие-пребольшие в лесу растут, и ясенки, и березы, и сосны. А больше всего дубов да сосен. В тихую погоду в лесу не шелохнется: тихо-тихо, только нет-нет да и заиграет иволга флейтой, застучит дятел, зативликает щегол… И снова тихо.
Посредине леса пруд, украшенный камышом с одной стороны…
И как-то уж так получилось, что на одном берегу в пруд сосны заглядывают, а на другом, противоположном, дубы… Слева, над прудом, плотина, а справа простерся луг с зелеными кустами, вербами и густой-прегустой травой.
В том пруду карпы живут. Огромнейшие карпы!
— Ох, и большие же карпы в том пруду живут!
Как корыто!
И как же хочется поймать это "корыто"… И еще после того, как вам скажут:
— Да что вы?! Да там как ухватит, как дернет, как поведет, так " не подумайте подсекать! Старайтесь, чтобы сам сорвался. А то и крючка не будет, и лески не будет, и удилища не будет, и сами вы, если за дуб не уцепитесь, так в пруду окажетесь! Вот какие карпы у нас! Не карпы, а жеребцы! Они у нас особенной породы, гибриды: мать зеркальная, а отец симментал.
Вот и хочется поймать такого гибрида.
Председателя колхоза, которому принадлежит тот чудесный пруд, мы нашли: в степи, возле комбайна, как раз домолачивающего большой участок озимой пшеницы.
— Разрешите, Иван Павлович, карлика поймать у вас, — сказал безнадежно, так как знал, что он никого к пруду и близко не допускал.
Иван Павлович усмехнулся и говорит:
— Ловите, хлопцы, ловите! Вижу, что вы рыбаки боевые!
Рванулись мы к пруду что было мочи. И он разрешил все же потому, что настроение у него хорошее: жатву заканчивают досрочно, озимая пшеница как лес, и хлебосдача уже выполнена.
— Только смотрите, чтобы карпик вас сам не поймал! Карпы у нас такие… — вдогонку бросил нам председатель.
— Да мы только так, чтобы побороться с. карпом! — крикнули мы.
2
А клюют карпы на рассвете… И особенно тогда, когда первый нежный луч прорезывает кроны дубов и золотит дубовые листья.
А как только солнечный луч позолотит дубовые листья, тогда он вырывается из дубовой чащи и падает на пруд; тогда и пруд золотой, и камыш, и рогоз, и песок на берегу — все тогда золотое.