Теперь Уайт не могла сказать, как часто приходил Даркар. По крайней мере к его очередному посещению желудок успевал слипнуться от голода и перестать бурчать. В животе собирался тупой комок дискомфорта, в голове, у самых висков — назойливый шум, а к горлу подкатывала противная тошнота. Но рвать все равно нечем.
Каждый раз Уайт забирала поднос и уносила профессору. Она делила порцию поровну, но внутри все сильнее поднималась черная волна протеста.
Она забыла Алфею. Забыла, как там тепло и свежо, будто бы была там много лет назад или вовсе во сне. Образ Ани тоже побледнел — она не могла вспомнить, ради чего так глупо подставила себя.
Зато воспоминания о родной планете хлынули потоком, словно кровь из раны, корочку которой так безжалостно содрали.
Ее родина — один большой кусок льда. Холодный, жесткий, с остринкой, что уничтожает слабых одним за другим. На ее планете люди хмурые, они ходят в толстенных тулупах, завязывают лицо и натягивают шапку по самую шею. И лишь стеклянные равнодушные глаза остаются на виду. Они редко смеются, мало улыбаются и еще реже произносят фразу длиннее трех слов.
Исключение составляют сильные маги. Они тратят львиную долю энергии для того, чтобы похвастаться возможностью щеголять в коротком платье или полупрозрачной рубашке. Таких ненавидят и обожают одновременно.
Семья Уайт была из таких и поголовно состояла из потомственных ведьм. Пожалуй, они находились в выгодном положении: есть деньги, связи и некоторая власть, но нет обязательств тухнуть в органах государственного управления. И даже управа не найдется на нарушение закона и применение запрещенной магии.
Одна Уайт… Белая ворона.
Девушка прикрыла глаза и увидела будто на яву.
В саду ледяных скульптур холодно. Уайт сжимает руки в толстых рукавицах и выдыхает облачко пара в воздух. Она ходит по саду снова и снова, чтобы хоть как-то согреться. За стеклянными стенами бескрайние снега и неестественно ярко-голубое небо.
— Тебе необязательно мерзнуть, дочь.
Уайт вздрагивает. Она не заметила, как мать появилась в саду.
От нее веет холодом. Но другим. Вязким, колючим, таким, что вызывает мелкую дрожь и желание закрыться с головой. Но Уайт молчит.
— Ты же знаешь заклинание. Или напомнить?
Уайт машет головой из стороны в сторону, пытается унять стук зубов друг о друга и дрожь коленок. Холод пробирается до костей, словно желая их заморозить и разломать одним неаккуратным дуновением.
Мать хмурится, подкатывает глаза и уходит. Она давно пытается. Она устала.
Уайт трясется, но все так же упрямится. Не хочет быть ведьмой, почти не может. Неприязнь к темным силам засела где-то так глубоко, что самой не разобрать.
— Почему ты настолько упряма? — голос у матери становится глухим. — Рано или поздно, ты согреешь себя сама.
Она приближается. Наклоняется низко-низко и шепчет:
— Без магии в нашем мире придется туго, а я не смогу оберегать тебя вечно.
Она уходит, и Уайт падает на заснеженную дорожку. Снежинки морозят нос, лоб, руки. Конечности немеют, дрожат, словно утыканные иголками. Дыхание спирает. Дышать больно. Сложно.
Уайт опускается еще ниже. Почти утопает головой в снегу, но уже не чувствует холода. В какой-то момент окружающий мир теряет краски, выцветает и словно угольная пыль растворяется в воздухе.
Она словно покрывается льдом изнутри, но…
Свет. Он одним точным ударом пробивается сквозь тьму и притягивает к себе Уайт. Он обволакивает холодом, но уже другим: кристально чистым, полным живительной влаги.
Ресницы Уайт вздрагивают, с них осыпается изморозь. Она открывает глаза и вздыхает так хрипло, что горло сжимается от боли.
А за ее спиной трепещут крылья.
Когда Уайт очнулась, Даркар говорил с Авалоном. Профессор почти шипел, как побитый, измученный голодом пес, а Даркар злорадно скалился. Он говорил медленно, растягивая гласные, словно для неразумного ребенка, и посмеивался с того, как Авалон шумел цепями в попытке вырваться на свободу.
— Очень скоро они догадаются! Догадаются и придут за мной!
— Ты еще не понял? За тобой никто не придет. Ты, — он наклонился к прутьям и растянул беззубую улыбку, — никому не нужен.
Авалон откинулся на стену. Уайт почувствовала, как дрожат его руки.
— А ты, феечка, тоже веришь, что за тобой придут?
Она опустила голову.
— Я так и думал. Что ж, на твое счастье я сегодня благосклонен. Я позволю тебе выйти из темницы на пару часов.
— Что ты задумал?! — вскрикнул Авалон. — Хочешь извратить ее свет? За этим ты пр…
Даркар полоснул рукой воздух, и рот Авалона превратился в тонкую нитку. Мужчина возмущенно замычал, он попытался расцарапать лицо грязными ногтями, но не смог.
— Ты можешь отказаться, но не советую. Темница вскоре высосет из тебя всю магию и ты лишишься сил.
— А профессор? — несмело спросила Уайт. — Ему ведь тоже плохо.
— Он расплачивается за свой длинный язык. Так что, фея, пойдешь за мной?
Авалон протестующие замычал. Уайт едва дышала — она не знала сумеет ли подняться, но сердце уже предательски забилось быстрее. Она сможет выйти? Она сможет вылезти из холода, грязи и страха хотя бы на несколько часов?
Девушка медленно поднялась. Профессор схватил ее за ногу, но не удержал — ослабленные пальцы соскользнули с влажной кожи. Уайт шаг за шагом подошла к решетке и выдохнула:
— Да.
Даркар довольно оскалился. Беззвучным заклинанием открыл решетку и подал костлявую руку, которая на ощупь оказалась точно металл. Он повел ее между клеток, и каждая тварь высунулась как можно сильнее и завистливо зарычала.
Уайт прикрыла глаза, чтобы не видеть. И самым большим ее желанием было закрыть еще и уши.
По лестнице она поднималась тяжело. Ноги дрожали, мышцы ныли и она опиралась на казалось бы хрупкую руку все больше и больше. В глазах темнело. Уайт чувствовала, как магия по крупицам впитывалась в тело, но этого было слишком мало.
В молчании они поднялись на первый этаж. Уайт покачнулась и, прошептав что-то настолько невнятное, что не разобрала сама, упала в обморок.
Винкс улетели на Дикие земли, а я уговорила Фарагонду оставить меня в Алфее. Во-первых, опыт с кристаллами подходил к концу, во-вторых, я благоразумно держалась подальше от пикси и не заполучила связь ни с одной из них. Вообще заиметь пикси хорошая возможность, но если я все же вернусь домой, куда ее девать? Оставить здесь? Как-то совсем не по-сестрински. А на моей Земле такое существо в лучшем случае разберут по запчастям, а там поминай как звали.
Учеба в любом случае продолжалась. Я чувствовала все больше уверенности в себе: у меня получались темные и светлые сферы и темные щиты. Но время шло и я боялась считать, сколько уже дней Уайт находилась в плену.
Каждый день я заглядывала к Палладиуму, чтобы убедиться в сохранности кристаллов. Они росли быстро и до того хорошо, что я боялась подвоха. Крупные грани переливались от мятного к голубому строго по методичке, а размер соответствовал верхней планке качества. Пожалуй, это действительно можно было назвать невероятной удачей.
Эти дни дались немного тяжелее обычных. Близилась пора зачетов, а я, признаться, не хотела даже заставлять себя готовиться, хотя и вспоминала, как в детстве торжественно клялась хорошо учиться, если попаду в Хогвартс.
Ещё и мадам Офелия уехала к племяннице — я хотела зайти к ней за витаминами или на крайняк самым банальным успокоительным, но наткнулась на закрытую дверь и наскоро нацарапанную записку.
Очевидно, усталость отражалась на моем лице — Палладиум не выдержал и сгреб меня в охапку в лес собирать растения. На все возражения он придумывал сотню аргументов и даже снял меня с занятий. А на такой жест щедрости невозможно было ответить отказом.
Мы шли медленно. Профессор как бы невзначай рассказывал о полезных и опасных растениях, что растут в округе. Он едва касался изящными пальцами листьев и наклонял ко мне поближе, чтобы я лучше разглядела прожилки или необычные пятнышки.
Его рассказ плавно перетек к ягодам. Эльф показал мне аппетитные грозди ядовитого красняка и пахнущие клубникой стручки диких зернистых альмол. Сорвал несколько ягод вроде темно-голубой малины и протянул мне. На вкус они очень похожи на обыкновенную малину. Разве что язык посинел, отчего профессор по-тихому посмеивался всю дорогу. Я в ответ высовывала язык посильнее, чем вызывала еще более громкий смех.
В какой-то момент, когда разговор перетек уже в обсуждение Магического измерения в целом (оказалось, оно весьма интересно устроено), я почувствовала взгляд и обернулась. К нам неспешно шел местный Аполлон, при котором, к сожалению, и румянец, и идеально выглаженный костюм и даже смею понадеяться кисточка косы, что так забавно бьет по округлостям.
Палладиум тоже заметил профессора и почему-то смутился. Я нахмурилась, не совсем понимая такой реакции, но все же благоразумно отошла, пропустив Авалона поближе. Тот мне кивнул, молча сел рядом с эльфом и присоединился к сбору ягод с одного весьма недружелюбного куста, к которому меня не подпустили.
Первым вскрикнул Палладиум. Он дернулся и тут же отпрыгнул от куста, сжимая правую ладонь. Авалон едва успел увернуться от внезапно взбесившегося растения и схватил Палладиума за руку. А тонкие пальцы уже начали опухать.
— Срочно в Алфею!
Мы вернулись быстро. Авалон, как самый настоящий специалист, отдал мне несколько команд: впустить в лабораторию, освободить один из столов и налить таз воды. Сам он положил профессора, разодрал рукав рубашки и им же туго завязал предплечье.
— Позови мадам Офелию, и пускай она поспешит.
— Ее сегодня нет, — немного растерянно доложила я. — Она уехала к племяннице.
Авалон нехорошо так помрачнел.
— И когда она будет?
— Через два дня.
Мужчина выругался.