А потом... Найрус стыдился того, что произошло потом.
Как наяву предстала картина. Сохнущая на прутьях одежда, пытающиеся согреться возле костра (хвала Свету, папа научил Блича добывать огонь без кремня и огнива) ребятишки. Оба вымотаны долгим плаванием, но ещё больше страхом и ожиданием.
— Блич, мне страшно. Их нет, почему их никого так долго нет? Их всех убили.
— Нет, Фейли... даже если всех... Найруса не должны были тронуть. Найрус человек. И очень хороший человек.
— Ну, что, заждались, дети? — крикнул Найрус, выйдя из кустов. — Скорее одевайтесь и в лодку. Все ваши вещи я набил в рюкзаки. Про своё тоже не забыл. Не пропадём.
— Папа! Мама! Бабуля с дедулей! Они живы?
— Потом, дети, потом.
В лодке Фейли сразу же заснула, а Блич приставал с вопросами. Поняв, что сегодня Найрус ничего не расскажет про родителей, он пытался узнать хотя бы, а где учёный так долго был. Почему сразу не пришёл в условленное место. Его ранили? Он пробивался с боем?
Найрус уклонялся от ответов и старался не смотреть в сторону Блича. И, наконец, не выдержал и открыл правду:
— Да, я собирался вас бросить! Что? Доволен?! А что ты хотел? Я убил много фанатиков, но когда увидел, как рубятся охотники, струсил. А потом вспомнил... кафедра, лаборатории, престиж, достаток, положение в обществе... и лишиться всего этого... Стать вечным скитальцем даже ради вас с Фейли... Что смотришь? Не смей так смотреть! Я же в итоге здесь, а не в Университете. А мои сомнения — это мои сомнения! Это вам легко, проклятому народу Теней, вы не предаёте, потому что такими родились, а нам приходиться идти к чистоте через грязь. Не чью-то чужую, а свою собственную!
Блич хотел что-то сказать, но профессор вовремя заметил бегущего по берегу мужчину-тень и преследующего его знаменитыми прыжками в полсотни футов пятидесятника. Он сбил Блича на дно лодки и накрыл вместе с Фейли плащом.
Охотник убил мужчину теневой саблей и встал на корточки. Мерзко захихикал, щёлкнув по отрубленной голове, и Найрус узнал его. Сволочь, зарубившая мать ребятишек, прежде надругавшись над ней. Профессор пытался спасти женщине жизнь, но рана была слишком глубока. Отец Блича и Фейли тоже пал от руки этого пятидесятника.
Охотник выпрямился, посмотрел на реку и сразу заметил одинокую лодку. Разделавшись с мамой Блича и Фейли, пятидесятник ушёл, не оборачиваясь, поэтому не мог узнать профессора, пытавшегося помочь раненой, но всё равно рисковать не стоило.
— Смерть народу Теней! Стой, Чума теней! Во имя человечества! — вынужден был крикнуть Найрус и для убедительности зааплодировал. — Отличный удар, дружище! Я, как зритель, был в полном восторге.
Пятидесятник улыбнулся и отсалютовал оружием.
Найрус, когда пятидесятник скрылся, снял с детей плащ и... оба ребёнка уже спали.
Блич никогда не вспоминал этот разговор, и Найрус очень надеялся, что он про него забыл. Или, проснувшись, принял за страшный сон.
Невилл своим появлением напомнил профессору очень важную вещь. Что он тоже не святой. И полный боли за Гулле и Фейли, и ненависти к ночной армии, ведь готов был действовать примерно так же. В голове уже носились планы пыток, какие опытный хирург может применить к заключённым, чтобы навели на логово атаманов.
И вот появился Невилл и показал, как это выглядит со стороны. И Найрус уже больше не собирался переходить все грани ради самых праведных дел. И знал, что обязательно постарается остановить в бесчинствах Невилла.
Время до рассвета ещё оставалось. Он мог оставить Морэ и уйти отсыпаться домой. Но... но лучше уж здесь. Да, среди кошмара работающей бойни. Всё одно лучше, чем в доме, который не смог уберечь.
Найрус заснул. Брызги крови иногда попадали ему на лицо, но он не просыпался. Лишь бормотал:
— И даже если доведётся мне пройти Долиной Смертной Тени... даже если доведётся... пройти... Долиной Смертной Тени...
Бойня была настоящим царством смерти. Смерть витала здесь повсюду.
— Фейли, — прошептал бесёнок, и пальцы на его руках начали подрагивать, а щёки розоветь.
Маленькими глоточками, через чужие убийства, но мальчик пил эту смерть. Смерть, которая ему давала жизнь.
— Нет... не погибель моя... это просто судьба... приготовила мне трапезу... трапезу из врагов моих, — продолжал цитировать во сне Найрус древнюю книгу.
* * *
Связанного мужчину с мешком на голове привели два юноши — один в фартуке кожевника, второй с воровским поясом, подросшие сыновья продажных. Когда они стянули мешок, Блич увидел некрасивое лицо, перекошенное от злобы.
— Всё. Он ваш, — сказали парни, тепло попрощались с теми женщинами, которые были их матерями, сказали «до свидания» остальным и ушли.
— Эй, шкуры продажные! — с вызовом крикнул мужчина. — Что-то хотите мне сказать?
— Господин Серре Чернеш, основатель движения «Нравственность», вы ли это или мы ошиблись? — ледяным тоном спросила привратница.
— Да, это я. Ломаем жизни — рушим судьбы. Кто-то против?
Он засмеялся.
— Чернеш, ваше движение, мы знаем, находит девушек, которые раньше были одними из нас, и рассказывает правду об их прошлом мужьям. Ваше ли движение ещё и соблазняет честных девушек вступить на наш путь? Обещая за одну ночь немыслимые богатства, а потом, когда девушка соблазняется, вы публикуете согласие с её подписью на всех столбах.
— Спасибо за напоминание о моих подвигах.
— Вы и, правда, считаете это подвигами?
— Конечно. Мир погряз в безнравственности! Порядочные девушки остались только в дворянских семьях, а женщин простолюдья захватила философия продажных. Думаете, я вас боюсь? Ха, много будет чести, чтобы я боялся продажных шкур! Нет, мы никому не позволим вести себя безнравственно! Мы сломаем всем вам жизнь!
Одна из девушек не выдержала и ударила мужчину в пах. Мужчина упал, девушка вцепилась ему в волосы и зашипела:
— Мне всего девятнадцать, гнидёныш, а я уже никогда не смогу родить после врачей борделя. Три года назад вы предложили мне бриллиант размером с кулак! Я устояла перед золотом, но бриллиант... и всё, все дороги закрыты. Только в продажные. Навсегда. Да, я поддалась! Я оступилась! Но ты разве сам никогда не оступался? От моего греха кто-то умер? Так какое ты имел право уничтожать мою жизнь?!
Мужчина попытался встать, но получил в затылок каблуком от другой девушки.
— Мой маленький брат умирал от болезни! Я молила Свет о любой возможности его спасти. И тут вы... в итоге денег нет, брат умирает, а я опозорена. И только одна дорога. В продажные. Да, это плохо спать за деньги даже ради маленького брата. Но я никого не убила, так какое ты имел право уничтожать мою жизнь?!
Жертвами движения «Нравственность» оказались шесть девушек. Они били Серре ногами, грубо ругаясь, словно и не изображали только что графинь и баронесс, и рассказывали свои истории. Где стоило один раз оступиться, и суд моралистов приговорил страдать вечно.
«...кто-то умер? Так какое ты имел право уничтожать мою жизнь?!..» звучало рефреном в их обвинениях.
Наконец, настал черёд главного преступления Серре Чернеша.
-...Но вы всё равно открыли графу правду. Позаботились предоставить все доказательства. И граф зарубил в гневе женщину мечом и их маленького сына, ибо не верил, что мальчик от него. А потом... потом повесился сам. Их старшая дочь сошла с ума и умерла от нервной горячки. Его мать не перенесла всего этого и умерла от сердца. А лучший друг, напившись с горя, затеял драку, убил троих, и был казнён мечом правосудия. Младший брат вашей жертвы, когда понял, на какие деньги его сестра когда-то выучила, выпил яда. Итого, — привратница подняла ладони, растопырив пальцы, — десять смертей. И все на вашей совести. Вам... вам совсем не стыдно?
— Ой, вот только от тех, кто спит за деньги, я не слушал про стыд, — опять засмеялся Чернеш. — Пусть стыдится продажная, которая столько лет обманывала графскую семью, а не тот, кто вскрыл её обман!
Всё это было так чудовищно, что Блич отказывался верить, что мужчина сознательно ломал жизнь абсолютно незнакомого человека, ломал просто так, из собственного удовольствия и извращённого чувства справедливости. Быть может, на нём какой-то обет? И он был просто вынужден или молчать или говорить как есть.
— Вам задали этот вопрос? Граф подошёл к вам и задал этот вопрос?
— Шкура стриженая, ты чего городишь? У графа не было никаких подозрений... Задал вопрос... Да я месяц добивался внимания графа, чтобы всё ему рассказать. Дважды он даже слушать не захотел. Только на третий получилось попасть к нему на приём.
— И вы... вам что... кто-то платит за это?
— Шкура мыслит как шкура. Не всё в этом мире решается за деньги. Нет, мы несём нравственность в массы абсолютно бескорыстно.
— То есть... вы... вы тратили своё собственное время, свои личные деньги... и всё это для того... чтобы уничтожать жизни ничего вам плохого не сделавших, абсолютно незнакомых девушек?!
С большим трудом, но Блич, как ему казалось, научился понимать людей. Видеть или хотя бы предполагать мотивы даже последних подонков этой расы. В каморке Бия вся его стройная система дала сильный крен, а сейчас и вовсе полетела в тартарары. Блич опять вернулся к тому, с чего начал. Страшный, чудовищный в своей злобе мир, и не понимающий его мальчик-тень. И самое зловещее: абсолютная бессмысленность этой злобы. Незнакомых людей... совсем незнакомых... не святых, но и не творивших убийства и насилие... своё время, свои деньги и всё только ради того, чтоб другому не было счастья?
— Зачем? Зачем? Что с вашей расой? — не замечая ничего вокруг, Блич смотрел в пустоту и тёр с силой виски. — Ведь сказано же во всех добрых книгах: если хоть мизинчик торчит из болота, хватай, помоги выбраться... а здесь... он даже не толкает в болото, он роет его сам, наполняет трясиной и приглашает пройтись.
— А эта стриженая у вас что, дурочка? — насмешливо спросил Чернеш и загоготал.
Помогла вернуться Бличу в реальность Эрет. Она просто поцеловала его и прижала к себе. Мальчик припал щекой к её высокой груди, как к святыне. Тепло девичьего тела согрело закоченевшую душу, и подросток улыбнулся.