Они просто разные, эти люди. Мы тоже разные, но не настолько. Люди разные совсем-совсем. Есть такие, как эта мразь, которой нет оправданий. А есть такие, как Эрет.
— Фу! Как вам не стыдно! Девочка с девочкой милуется! Ну, ничего, добьём шкур, возьмёмся и за таких как вы оригиналок. Всех научим нравственности!
— Ни слова о нравственности! — вспылила привратница. — На нас много грехов, а у кого их нет, но на большинстве нет крови. А на тебе кровь десяти человек! И сотни покалеченных жизней. Ты не увидишь рассвета, Чернеш, так что, зря скалишься.
Кажется, до Чернеша дошло, что избиением не ограничиться. И тут он заметил одно лицо мужского пола, и решил, что в нём спасение.
— Сударь! Не знаю кто вы, но вы мужчина, как и я, и неужели вы дадите этим продажным...
— Не смей! — перебил принц Лар, брезгливо скривив губы. — Не смей называть себя мужчиной. Ты выбрал в противники женщин, и воевал с ними с неистовством взбесившейся росомахи. Как по мне, так ты не мужчина. Я — слушать музыку. Мне даже противно смотреть на тебя. Бедный граф... что будет с его страной, когда это новость... Лучше не думать.
Принц, прихрамывая, ушёл. За ним потянулись девушки. Остались только те шесть, которым движение «Нравственность» изуродовало жизнь. Привратница увела Блича и Эрет в свою пристройку и там общими усилиями они избавили мальчика от платья.
— Мог бы и разорвать, я бы не обиделась. Всё равно хотела от него избавиться — там что-то с застёжками, его сложно снимать. Оно дармовое — по карману потеря не ударит.
Блич грустно вздохнул, Эрет развела руками.
— Те девушки... они увидят меня... поймут, что Эрет нарушила правила, привела своего парня.
— Ой, мальчик. Им сейчас не до этого, — махнула рукой привратница и зачем-то сложила в платок несколько кастетов, щипцы, хирургическую пилу и садовые ножницы.
Она улыбалась, словно собиралась на бал, но глаза её жестоко блестели.
— Мы тут закончим одну беседу о нравственности и бесстыдстве. Прошу тебя, мальчик, не оглядывайся, не смотри, что мы будем делать.
Блич охотно поверил, что ему не стоит этого видеть, и, поцеловав Эрет, убежал, не оглядываясь.
Привратница вышла к девушкам, и они стали обнажаться. Чернеш сразу осклабился.
— Шкуры они и есть шкуры. Ругались, плевались, а потом всё равно потекли. Ладно, порадую вас. Развязывайте.
— Не мечтай. Это будет для тебя ночь большой боли, но не боли удовольствия, — сказала привратница, тоже сняв платье и сорочку. — Просто мы не купаемся в роскоши, как мнится таким вот ханжам. У нас мало одежды, а кровь тяжело отстирывается.
Она стала раздавать содержимое платка. Чернеш попятился.
— Жаль, что не успел... протолкнуть закон Очищения. Но ничего, за мной придут другие.
Девушки заинтересовались, что за закон. Чернеш со смелостью обречённого поведал, что его организация хотела предложить герцогу принять правило пожизненной стерилизации с помощью колдовства, оплату услуг волшебников возьмёт на себя «Нравственность», всех продажных и ещё нескольких категорий подданных.
— Ничего личного, мои милые шкурки. Просто надо улучшать человеческую породу. Только достойные люди достойны иметь потомство. А если пьяный нищий оседлает пьяную шкуру, то какую пользу обществу принесёт получившийся ублюдок?
— Что?! — хором крикнули девушки.
Они подтащили Чернеша к стене и заставили слушать звук виолы — Хромоножка начал новый концерт, в этот раз сольный.
— Ты слышишь, как играет сын продажной и нищего пьяницы? Слышишь?! Найди сына порядочной женщины и уважаемого человека, который так хорошо знает виолу!
Звуки были, действительно, чарующие, и даже такой злодей, как Чернеш не мог не прочувствовать этого.
— Как?! Сын... сын такой... как вы....
И тогда, это было видно по его лицу, к Чернешу пришло запоздалое... нет, ещё не раскаяние, но уже сомнение в собственной правоте, уверенности, что есть порядочные люди, которым можно всё, и безнравственные, с которыми можно всё. С этого сомнения у подобных моралистов начинается дорога к очищению. Но только времени пройти этот путь Чернешу уже никто не собирался давать.
Кастет по рёбрам заставил Чернеша упасть на колени, а затем садовые ножницы сомкнулись на его ухе.
— Ааа!
Девушки заткнули ему рот кляпом, чтобы он не испугал детей, не привлёк их внимание к окнам, и продолжили наказание.
Чернеш умирал медленно и мучительно. Умирал очень некрасиво под самую красивую мелодию, которую только можно извлечь из виолы.
Когда трава под окнами побурела, а Чернеш затих, привратница свистом позвала бродячих собак, обитавших в парке, и они набросились на изуродованное тело.
А девушки, смыв кровь, оделись, и вернулись в «Королевство грёз». И, словно ничего и не произошло, играли в карты и обсуждали изысканным языком архитектуру несуществующих замков и выдуманные приёмы у королей.
Глава седьмая. Весь мир идёт на меня войной!
Ночь ещё не кончилась. У ворот парка Блич наткнулся на Виклора и Секретаря. Сказать, что он был удивлён, значит, ничего не сказать. Виклор вёл себя как ни в чём не бывало, словно ни с кем и не ссорился пару часов назад.
— Братец Блич, в таких башмаках не походишь по лесу. Вот тебе шикарные разбойничьи сапоги, как раз на твою ножку. Не украл. Один юнец вышел из стаи, когда Секретарь стал звать обратно в лес, решил попробовать себя в мирной жизни. И сапоги, новые совсем, попросил отдать кому из новичков.
— А когда ты попадёшь в лес, — дополнил Секретарь, — у нас есть чудо-портной. Он сошьёт тебе куртку вольного стрелка — самый лучший фасон из всей разбойничьей одежды!
— И да, куртка вольного стрелка зелёного цвета, но для тебя сошьют из лазоревого и белого, — подняв указательный палец к небу, сказал король Волк. — Видишь, ты всего один раз обмолвился, что любишь эти цвета, а я не забыл.
— А под курткой ты будешь носить, — продолжал соблазнять жизнью в лесу его друг, — Ну... попробуй угадать что? Эльфийскую кольчугу! Самую настоящую эльфийскую кольчугу! Никакие стрелы и арбалетные снаряды не страшны! Единственный экземпляр не то, что в герцогстве, во всём королевстве!
— Она у нас уже года два, но носить некому, — добавил подробностей Виклор. — Всем или мала, а что хотите, эльфы не только мордой, но и телосложением подростки, или по рангу не положено. Мы решили её оставить, если найдётся мальчик, который будет достоин титула принца Тропы... ну, после того, как я стану королём Тропы. И вот, я стал королём... И ты ещё не понял, кто станет принцем Тропы?
— А какой принца Тропы ждёт меч, ох, какой меч! — заохал второй зазывала, явно не знавший, что Блич при желании может сделать своей тенью из самого дешёвого клинка самое страшное оружие. — Настоящий зачарованный клинок! Не спрашивай, каких трудов стоило его похитить у мага. Путешествующего эльфа ограбить было значительно проще. Ты слышал, поэт? Зачарованный клинок! Ты хоть понимаешь, что это такое? Сам король Тропы ходит с простым фальчионом и в кожанке со стальными вставками. А принц облачится в эльфийскую кольчугу и повесит на пояс зачарованный меч!
Блич больше не мог это слушать. Он зло засмеялся и сказал:
— Хватит, паяцы! Что вы со мной, как с маленьким? На твою ножку... Мне шестнадцатый год, у меня давно не ножка, а нога! Нет, вы ещё конфетами меня заманите, а?
Секретарь смущённо спрятал за спину какой-то кулёк. Виклор вернул в свою сумку высокие сапоги, шагнул вперёд и взял Блича за руку.
— Братец, у нас мало времени. Всё сказанное — чистая правда. Меч ни разу не был в деле, мы его берегли на продажу, кольчуга, это не сказки про металл эльфов, выдерживает арбалет с десяти шагов — мы проверяли.
— Подарите всё это другому юноше! — вырвавшись, крикнул Блич. — Более достойному. Который не будет вас позорить, переодеваясь в женское платье.
— А я не видел, как ты переодеваешься в женское платье, — спокойно сказал Виклор. — Значит, для меня ты не нарушал Кодекса. Слепая масть не катит.
— А если я скажу, что, действительно переодевался?
— А я тебе не поверю, — без особых усилий выкрутился Волк. — Моё вольное право.
— Я никогда не лгу, король дураков!
— А мне никогда не лжёт сердце каторжанина. И оно не верит тому, чего не видели глаза.
Блич опять засмеялся, ещё злее, чем первый раз, решительно повернулся к королю Волку спиной и пошёл в направлении, где, как ему думалось, был Купеческий мост.
Через две минуты мальчик обернулся. Зазывали из лесных отрядов ночной армии не отставали.
— Чего вам надо?
— Это тебе чего надо? Сдохнуть? — Виклор помахал каким-то листком. — Награду за твою башку королевский расследователь увеличил в десять раз. Те, старые листки, уже сорвали бойцы Ока, не знаю, по чьему приказу. А новые неизвестные люди клеили сегодня с полуночи. Ты понимаешь? За меня, самого Волка, живого или мёртвого, и то больше пяти тысяч никогда не давали, а за твой котелок вдвое больше! Тут последний тюфяк вообразит себя охотником за головами. Ты обречён, если останешься в городе.
— Ага. Как в одной старинной балладе поётся: если продан ты кому-то с потрохами ни за грош, нет надёжнее приюта, скройся в лес, не пропадёшь, — блеснул знанием разбойничьей поэзии Секретарь.
— Да уж лучше сдохнуть, чем жить в одном лесу с вашей сладкой парочкой! — огрызнулся Блич, даже не подозревая, сколько оскорбительных коннотаций содержится в этой фразе для живущих каторжно, и ускорился.
Виклор обогнал его и перегородил дорогу. Вынул нож. Блич отступил на шаг. Виклор протянул нож рукояткой вперёд.
— Хватит, Блич! Если я кого-то назвал братом. Не братком, а братцем, братом, это навсегда. И ты второй человек, которого я удостоил подобного обращения. Да, братья иногда ссорятся, порой даже отрекаются друг от друга в запале. Но это не настоящее отречение, это просто гневные слова. У тебя же есть брат двоюродный. Ты же с ним ссорился?
— Так? Никогда! Ти такое не скажет. Чего ты мне нож тычешь?