— Прости, что сразу не признал, приятель. А я-то думаю, откуда запашком потянуло. А это, оказывается, аромат истинной магии!
— Порублю, кровосос! В капусту порублю!
Кай припустил от Заревингера, на бегу отпуская остроты о туалете гостиницы «Любимый гость». И когда боевой маг его почти настиг, обернулся летучей мышью.
Сколько бы отдал сейчас Заревингер за капельку маны, чтоб догнать рукокрылого шута огненным шаром. Но ману пил Клинвер через Паразита, а у Клинвера некий неведомый мертвец, поэтому только и оставалось, что продолжить пешее преследование.
Как только маг и вампир скрылись из виду, плешивый лодочник прекратил смеяться. На его лице появилось выражение человека, измученного каким-то долгим страхом.
Парусина на дне лодки зашевелилась, и из-под неё вылез человек с обожжёнными руками и шеей. Лицо его скрывала жуткая маска рогатого демона.
— Он ушёл?
— Да... ушёл.
— Молодец, что не сдал, Байки.
— Служить вам мне в радость, господин Ставрог.
— Не смеши, Байки. Какое «в радость»? Ты потерял десять лет жизни за те несколько дней, пока я живу в твоей лодке.
Слово «живу» было неправильным в отношении главаря Бесов. Это существование называется словом «небытие» или «посмертие». Но Байки Рыбак не был специалистом в некромантии, чтобы поправить Ставрога. Он был обычным пройдохой, который выловил труп в дорогих штанах в надежде, что в карманах найдётся, чем поживиться. И стал рабом живого мертвеца.
— Проклятый белобрысый нищёнок! — пустил слезу ненависти Байки Рыбак, он уже знал, кто подарил реке труп, не желавший упокоения. — Все мои беды из-за тебя! Вначале сгорела лодка, потом стражники в каталажке гноили, а теперь... Хозяин, можно я его сам убью, когда он нам попадётся?
Ставрог схватил Байки за шиворот и сказал, обдавая лицо могильным смрадом:
— С ума сошёл? Если он умрёт, просто умрёт, то я тоже превращусь в просто труп. Мысли некроманта открываются мне урывками, но я смог прочесть знания о своей сущности. И дух мой.... Я был уверен, что души нет. Смеялся над религией, один раз, даже помочился в церкви. Совершил насилие над монахиней и избил её за то, что громко кричала. Но сейчас я знаю, что душа не выдумка священников.
Ставрог отпустил Байки и добавил мягче, насколько вообще уместны подобные сравнения относительно тона мертвеца, который говорит не выпуская из лёгких воздух, а вступая во взаимодействие с маной некроманта:
— Поэтому пойми, мой дорогой раб...— Ставрог сделал паузу, и если б лодочник не был озабочен собственным страхом, то услышал бы ужас, который пропитал следующие слова хозяина. — А, значит, и остальное правда. Мне нельзя с моими грехами туда, Байки. Нельзя по ту сторону.
Ставрог трясущейся рукой достал флягу с вином, но вспомнив, что теперь ему этот способ успокоиться недоступен, в бешенстве выбросил её в реку.
— Нет, мы будем долго пытать мальчишку, а умереть не дадим. Пока мне не откроется в голове Клинвера, как делать живых мертвяков. Сделав мальца таким, я смогу его вечно мучить, и никогда не умру второй раз, успокоив свою одержимость. А пока что... пока что я недоволен тобой Байки. Я просил купить саблю для боя. А ты опять принёс железку, годную только наказывать непослушных рабов.
Байки взвизгнул, когда Ставрог полоснул ему легонько саблей по спине. Лодочник приносил, каждый раз платя всё больше денег, всё новые кривые клинки, но одержимому не понравился ни один.
— В идеале было бы найти мою любимую саблю на берегу... но её уже кто-то подобрал. Последний раз, Байки. Если сам не разбираешься в клинках, найми специалиста. Как можно было с первого раза не понять, что такое елмань? Как можно было взять такого дрянного качества сталь?!
— Я рыбак, а не воин, — скулел от обиды и боли Байки.
— Последний раз тебя прощаю. Ты уйдёшь и вернёшься с новой саблей, на этот раз отличной. И ты вернёшься. Обязательно, вернёшься. Душа есть, Байки, и твоя давно в моих руках.
* * *
Шибер Шул не спрашивал ветерана стражи, как он его нашёл. Если у человека опыт расследователя почти в сорок лет, подобные вопросы только рассмешат.
— Я пришёл дать показания на арестованного сына Воина Чести. И рассказать о тех его преступлениях, которые ещё неизвестны правосудию.
Шибер хищно улыбнулся. Лицо Невилла было бесстрастным, но королевский сыщик знал, что у него на душе творится.
— Ваши условия, Невилл?
— Можно на ты. Всего лишь одно. Суд Одного Дня. И казнь. Сразу же.
— Он ведь сын твоего друга...
— Бывшего друга. И он парень, который дорог Найрусу.
Шибер не спрашивал, в чём причина такой ненависти. Когда тебе на склоне лет после четырёх десятилетий достойной службы дают пощёчину на глазах множества свидетелей, подобные вопросы только бесят.
— Увы... Суд Одного Дня...
— Королевский расследователь вправе провести эту процедуру сам. В отсутствие герцога.
— Если его поддерживает первый или второй офицер местной стражи. Найрус тебя уволил.
Невилл зловеще захохотал.
— Тюфяк заставил меня снять ливрею, но, думаю, забыл подписать бумагу о моём увольнении. Официально я всё ещё старший офицер. Второй после тюфяка.
Шибер Шул повторил свой неподражаемый щелчок пальцами и засмеялся. А мстительный стражник продолжал делать королевские подарки королевскому расследователю.
— Мало того, я обещаю привести под петлю Блича по кличке Безжалостный. Мне известно, где он скрывается, и я знаю, как его выманить в город. Был бы благодарен, чтобы их казнили в один день.
— А мальчишка-то тебе чем насолил?
— Он воспитанник Найруса, — открыл Тяжёлая Рука. — Какая-то мистика. Все, кто дорог Найрусу, скоро начнут умирать.
— И впрямь, мистика, — сказал Шибер.
И опять засмеялся.
— И уж святое дело найти юридическую зацепку, обязывающую начальника Герцогова Ока присутствовать на казни. Ты слышал, Шибер?
Да уж, чем страшнее человек, тем более жуткие формы принимает его месть.
Глава десятая. Казнь.
Когда дорогу перегородило упавшее дерево, караван не растерялся, а сразу ощетинился мечами фехтовальщиков братства Святого Кагула и копьями купеческих слуг.
— Ну, лесная братия! — в задоре перебрасывая саблю из руки в руку, крикнул молодой купец в отделанной золотом кольчуге. — Вылезай на битву, коли жизни не жалко! Напасть на караван, над которым знамя Святого Кагула! Подобная дерзость должна быть наказана!
Он был уверен, что разбойники дорого заплатят. Зря что ли так потерял в чистом барыше, заключив годовой контракт с братьями Кагула. Фургоны, обитые изнутри железом, позволяли выдержать обстрел, а уж в рукопашной с вольными фехтовальщиками вольным стрелкам ловить нечего.
— Никакого разбоя, браток! Никакого разбоя! — предводитель банды Секачей Бора вышел с белым флагом. — Мир караванам, мир купцам! Простой разговор!
Он выглядел жутко: широкий мужик в кожаном панцире, вооружённый секирой, и, конечно, отличительный знак и Секачей Бора, и Секачей Заболотья и Секачей Просеки — ритуальные загнутые клыки, прикреплённые на медный начелюстник. Многие сделали знамение Света. Но не фехтовальщики Кагула, этих парней напугать требовалось что-то посерьёзней.
Вожак положил секиру на землю в знак добрых намерений.
— Никакой чужой крови — у нас тут своя война.
И коротко изложил свои требования. Купец нехотя согласился — благоразумие перевесило азарт подраться.
Свист, и на дорогу выскочил десяток Секачей Бора. Они внимательно осмотрели каждого караванщика и задержались на двух мужчинах и одном подростке.
— Купец, ты ж их недавно нанял?
— Вчера. А что? Показались славными работниками.
Вожак Секачей Бора покачал головой, а потом разорвал рубаху на груди одного из мужчин.
— А я смотрю, на работничках-то печать предыдущий купец оставил.
— И что? — гордо выставив татуированную грудь, спросил мужчина. — Да, воровал, да, был на каторге. Но теперь хочу честно жить и трудиться.
— А почему тогда не перечеркнул наколку? Или не наколол Раскаяние? Забыл правила? Обыскать.
Разумеется, нашлись послания от атаманов с рассказом об убийстве Смотрителя и войне с Тропой. И тогда караванщики впервые увидели казнь, как это выглядит у ночной армии. Двое держали мужчину на земле, а вожак ногой вбил нож в сердце. Так же казнили и второго гонца, дав время помолиться. Третьего, юнца лет шестнадцати с татуировками «Сиротская Доля» (которую он пытался скрыть перевязав руку, якобы натёр стамеской) и «Каретный Вор», пожалели, решили проводить до стен и вернуть в столицу, но засомневались, не казнят ли его атаманы за проваленное задание.
— Э, специалист по каретам — редкая профессия. В городе, я знаю, кареты уже предпочитают грабить или брать на разбой, чем работать по воровскому ремеслу: как бы ошибся каретой, и крадёшь кошелёк, пока вышвыривают. У нас твои знания пропадут, мы только разбоем живём. Но если встанешь на Тропу, останешься жив.
— Нет, лучше казни меня, вожак — смело ответил юноша, — я не предаю своих.
— Да это они тебя предали, дурак, послали на верную гибель, — засмеялся предводитель Секачей Бора. — Ладно, покажем тебя королю Волку. Может, вправит мозги, объяснит, что почём. Он тоже сирота и тоже не сразу попал на Тропу, а очень долго бандитствовал в городе. А сейчас, смотри, и в следопытстве дока и натуру любого зверя понимает, словно родился в сторожке лесника.
Затем вожак сделал внушение купцу, что надо всегда смотреть есть ли татуировки у человека, прежде чем брать на работу. И предложил, разумеется, не бесплатно, пусть сумма и символическая, обыскать караван, не спрятали ли послания эти субчики в товар. Убедившись, что ничего такого купец не везёт, вожак приказал Секачам Бора оттащить упавшее дерево, чтобы фургоны могли ехать дальше.
В то же самое время на северном тракте его братья, Секачи Заболотья, приканчивали последних бандитов, которые вздумали всю ватагу выдать за купеческий караван. Причину их смелости можно было легко понять: многие сражались даже с отрубленной рукой или ногой, не чувствуя боли. Дурманщики.