— ...Это наш долг, Найрус. Со всей страны к востоку двигаются ополченцы. Я не одинок в своём порыве.
— Да пойми! Если там всё хорошо, вы не нужны. Если всё плохо, то вы не поможете. Ну, ты же умный парень, я занимался с тобой, я знаю! Вам нужно дождаться, когда рыцари, наконец, договорятся, кто будет главный, и тогда вливайтесь в их знамёна. А так... без командиров, разрозненными отрядами. Вас просто перебьют!
— Значит, такова наша судьба. Сколько господа будут спорить, выбирать главного? Может, к тому сроку половина Блейрона будет под чужой пятой. Я должен этой стране. Она меня не предавала так, как предал Фаэтон.
— Ти! Здесь большая политика. Эта война... всё очень сложно.
— Нет, всё просто. Они напали. Плевать, в результате провокаций или нет. Но они перешли наши границы. Они на нашей земле.
— Ти! Ну... признайся! Ты же собрался на войну в первую очередь потому, что тебе надо заполнить чем-то пустоту, которую оставила смерть отца. Ты, кстати, видел мать? И тебе не стыдно покидать её в такой момент?
— Очень стыдно. Но папа бы стыдился меня, если б я остался в стороне. Сын Воина Чести не имеет право марать его славу малодушием. С мамой остаётся Фейли и остаётся Блич. Кстати, где он? Я ему хочу кое-что сказать напоследок. А вы уговорите магов нам помочь телепортироваться. Боюсь, пока мы скачем на лошадях, Восточный Барт уже падёт.
* * *
Блич прибыл в приют продажных сам не свой. Полдня он просто лежал, как есть, в пропотевшей одежде, в крови убитых врагов. Свернувшись в калачик, словно маленький ребёнок. Ни с кем не желая разговаривать. Периодически засыпая, и тут же просыпаясь. А потом, внезапно то ли заплакал, то ли завыл от боли и тоски. Это стало сигналом для Эрет. Она вошла и повела его в умывальную комнату.
Эрет раздела мальчика с помощью подруг и избавила от кольчуги. Потом они долго мыли его. Молча, не мешая плакать. Потом завернули в чистые простыни и отнесли на чистую кровать.
Сколько он лежал так, то роняя слёзы, то направив недвижный взгляд в одну точку, неизвестно. А потом у кое-кого закончилось терпение ждать естественного окончания его скорби.
— Привет. Меня зовут Плакучча. Я плачу за других людей. Говорят, тебе нужна моя помощь?
Прячась за кроватью, малышка Лу управляла самодельной (кое-чему выучилась у детей продажных) куклой, напоминающей карикатурную плаксу.
Блич против воли улыбнулся. Кукла замахала руками.
— Нет! Улыбаться нельзя. Только плакать. Улыбаться — это к Улыббе, моей сестре. А я Плакучча, я только плачу.
Но не улыбаться, не умиляться этому представлению Блич не мог. За это Плакучча несколько раз ударила его тряпичным кулаком.
— Ну, о чём надо поплакать, мальчик?
— У меня умер дядя.
— Хороший?
— Самый лучший. И единственный.
Малышка Лу полила водой из графина лицо куклы и положила на столик. Села рядом с мужем, взяла его руку и начала гладить.
— Всё, Блич. Больше не надо плакать. Плакучча плачет за тебя. Она будет плакать лучше тебя. Не делай её работу.
Блич высвободил руку и завернулся в простыню ещё сильнее, так, что остались видны только глаза и нос.
— Лу, ты простила меня?
— За что?
— За то... что не послушал тогда тебя...в угол поставил.
— Давно уж. Нет, ты смешной. Ты целовался с Эрет. Ты мне изменял! А просишь прощения за чушь всякую.
Блич отвернулся. Голос его стал глухим.
— Малышка Лу, я ещё буду много целоваться с Эрет. А, может, и не только целоваться. Начинай меня за это ненавидеть.
— Что... что? Хорошие мужья так не поступают!
Малышка Лу поджала губу, затем подошла к Плакучче и яростно вылила ей на лицо почти весь графин. Сразу успокоилась и вернулась.
— Ладно уж. Буду мудрой женщиной. Гуляй, кобель, только не забывай в семью вернуться.
Спина Блича затряслась от смеха. Слушать без эмоций, как малышка Лу цитирует покойную маму, старательно выводя каждую интонацию, было невозможно.
— Кстати, я тут наших детей нарисовала.
Блич вылез по пояс из простыни и взял рисунок.
— Это что за нашествие головастиков?
— Как тебе не стыдно так говорить о своих будущих детях? Хорошие папы так не поступают!
— Эээ... Малышка Лу, ты же, дочь купца, отлично считаешь. Ты понимаешь, что здесь человек пятьдесят?
— Пятьдесят восемь.
— Ты что... и, правда, рассчитываешь мне в будущем родить пятьдесят восемь детей?
— Шестьдесят три. Здесь нет пятерых. Трое в школе, один болеет, а один наказан.
Блич покачал головой и откинулся на подушки. Лу подсела ближе.
— Тебе ещё грустно?
— Ещё да. Но уже меньше.
— А хочешь я тебе скажу, что ты постельной бог? Тебе станет лучше?
— Не понял...
— Я сама не понимаю. Но когда мама говорила папе, что сегодня он был в постели бог, папа весь день ходил весёлый.
Блич захохотал. Малышка Лу довольно потёрла руки.
— Ну, вот, и тебе тоже весело. Какие же мужики примитивные. Всякой чуши радуетесь. Вот скажи мне, что я в постели богиня. Я вообще не обрадуюсь.
И вдруг внезапно малышка Лу стала очень серьёзной и грустной.
— Блич... я... я теперь страшная?
Каблуки Смотрителя и, правда, повредили малышке Лу лицо. Не так серьёзно, как опасался король Волк, но всё равно путь на конкурс красоты закрыт. Во всяком случае, на детский, что будет с этим лицом, когда Лу начнёт расти, предсказать бы не взялся ни один хирург.
— Нет. Ты не страшная.
— Зачем ты врёшь?
— Ты забыла? Я никогда не вру. Я и в самом деле не считаю тебя страшной.
Тени Блича не грозило стать чумной. Её владелец действительно не мог назвать страшной девчонку, в каждом поступке которой сквозила трогательная забота о нём.
Он успел за эти дни насмотреться на страшных людей. По-настоящему страшных, о которых даже думать жутко. Думать о Лу было легко и приятно. Поэтому неважно, что у неё с лицом. Она — не страшная. А кто скажет обратное — или негодяй, или лжец или пусть попросит у Найруса глазных капель.
— Эй, братик-тень! — в комнату ввалился кузен Ти в тех же доспехах, только очищенных от крови и грязи. На поясе у него висел отцовский меч. — Надо поговорить. Скажи малой, чтоб ушла.
Малышка Лу пробовала было возмущаться, но Блич включил «домашнего тирана» и пришлось крохе ретироваться без споров.
Кузен Ти коротко описал Бличу ситуацию с восточными границами, а затем сказал то, что скрыл от профессора Найруса.
— ...Но и когда война закончиться, я не вернусь домой.
— Почему, Ти? Отец?
— И он тоже. Пока в душе пустота, я не могу думать об учёбе. Вернусь в университет не раньше, чем через пару лет. Но есть и другая причина. Я знаю, в какие королевства ушёл основной поток наших. Это недалеко, но чтоб вышло ещё быстрее, мне, надеюсь, поможет с телепортацией один знакомый волшебник, живёт в Восточном Барте. Я соберу всех тениров, которых найду, и всех из народа Теней, кто поддержит мою идею. А ещё у меня есть по стране небольшое количество знакомых из человеческой расы, кто сочувствует нам. Все боевитые парни, один предупредил о появлении Меченосца. Жаль, что ты поторопился уйти из принцев Тропы. Её отряды тоже бы пригодились.
— Что ты задумал, неугомонный тенир?
И юноша поведал Бличу планы, которые вскрыл отец.
— ...Папе эта идея не нравилась. И я уступил ему. Но я вынужден вернуться к затее. Обстоятельства изменились. Скоро охотники придут сюда. Много охотников.
— Почему?
Кузен Ти посмотрел на Блича с той жалостью, с которой смотрят на людей, не понимающих очевидного.
— Потому что здесь была вспышка Чумы. Пусть Чума заперта, но она есть. Чумную волну видело больше сотни человек. Они будут обсуждать это диво. Обсуждения породят сплетни. Сплетни станут слухами. Слухи дойдут до охотников. И тогда... на севере есть посёлок из наших. Большая община.... Там не должно повториться то же, что в Фаэтоне.
— И не повторится. Расскажем охотникам правду? Что мы открыли тайну Чумы. Просто не суйте нас в свои интриги, не заставляйте врать или предавать, и всё... Чумы не будет.
— Да они даже не станут слушать. И потом, отец был прав — знание причины не решит проблемы. Жить по правде в мире, который стоит на лжи, можно только до определённых границ. В чём проблема общества, которое выстроили люди, что здесь не просто врёшь, а, порой, незаметно для себя. У тебя есть внутренний механизм, мешающий пойти против своей природы... Ну, вспомни, что ты испытываешь на уровне физиологии, когда думаешь о лжи?
Бличу стало дурно, когда он вспомнил. Тошнота. Чугунные мышцы. Боль.
— А теперь представь, из-за какой-то болезни, или под сильными эмоциями этот механизм ослаб. И тогда... ты сам не заметишь, как соврал. И всё. Твоя тень уничтожает города и страны.
— Найрус найдёт лекарство! Я уверен!
— Охотники не будут дожидаться.
— У них пятидесятники!
— А у нас стражи теней — посмотрим чья возьмёт. Должны быть. Я уверен, в какой-то семье да живут излечившиеся бесы. Нет, Блич, не отговаривай, я хорошо подумал. Иного выхода нет. Или мы их, или они нас. Они почти сбросили нас с континента в море. Нам больше некуда отступать, а, значит, пора переходить в наступление. За нами эффект неожиданности, они просто не ждут упреждающего удара. И когда последний лагерь ненавистных охотников вспыхнет в ночи... вот тогда я вернусь в университет, к книгам, и обещаю, больше не прикоснусь к оружию.
Кузен Ти дал понять, что разговор закончен, и попросил Блича присмотреть не только за Инге, но и за Найрусом.
— Стоит ему остаться наедине, он бормочет имя моего папы. Помоги ему, чем можешь, в лазарете. И придумай, как примирить со смертью друга. Ты башковитый, у тебя получится. А когда он отойдёт, передашь письмо от меня. Я там кое в чём признаюсь. В глаза сказать — стыдно.
Через пару часов Блич помогал профессору в лазарете, а кузен Ти и Герт слушали инструкции Заревингера по пользованию порошком возвращения. Возмущаться насчёт ведьминых артефактов было некому — Лигер ушёл с помощью магии в чумное подземелье, искать архив. Он сильно рисковал, ведь Гулле мог породить Чуму не простую, а мутированную, но ради спасения брата готов был пойти и не на такое.