С трудом сдерживая стоны, выкарабкалась из ямы, которая могла бы стать ее последним пристанищем. Нащупала в темноте могильный камень и села, оперев на ладони разрывавшуюся от боли голову. Кепи потерялось, волосы вымокли и слиплись от грязи.
Она ни о чем не думала — какая-то инстинктивная, независимая от ее воли сила распоряжалась ею: заставила встать, оправить куртку и пойти в ту сторону, где помнились ворота. Спотыкалась о трупы и падала, снова вставала и шла.
Остатки сознания вели ее: она обязана что-то сделать, должна… Мама? Теофиль?
У ворот остановилась и ощупала грудь. Нет, не пропало, здесь!.. И на мгновение мелькнула в памяти согбенная и в то же время величественная фигура Делеклюза на фоне баррикады и замутненного дымом багрового неба…
Она не могла потом вспомнить, каким чудом отыскала дом сестры Делеклюза, как вскарабкалась по крутой лестнице, не могла объяснить, как не схватили ее на улицах патрули версальцев… Она как бы очнулась от мутного сна лишь в чистой и светлой комнатке, где в бронзовом подсвечнике теплилась на столе свеча.
Луиза разглядела перед собой высокую худенькую женщину, — тонкие черты удлиненного лица смягченно повторяли черты Делеклюза, светло-синие глаза смотрели с вопросом и тревогой.
— Вы от Шарля?
Ответить Луиза не могла. Расстегнув пуговки мундира, достала и молча протянула влажный конверт. Аземия бережно взяла письмо и отошла к столу, где горела свеча. Лицо стало суровее, строже, в углах рта легли скорбные складки. Луиза обессиленно села у порога на стул.
Аземия с письмом в руке подошла к Луизе.
— Я знала, что его жизнь окончится трагически, — сказала она негромко.
— Что пишет? — через силу шевеля губами, спросила Луиза.
— Вот. Прочтите.
Луиза взяла крупно исписанный лист, но строки прыгали и расплывались перед глазами.
— Не могу. Не вижу. Прочтите, пожалуйста…
Аземия взяла письмо и снова отошла к столу. Подавляя волнение и слезы, прочитала вслух:
— «Моя дорогая сестра! Я не хочу и не могу быть жертвой и игрушкой победившей реакции. Прости, что умираю раньше тебя, которая пожертвовала для меня всей своей жизнью. Но после стольких поражений я не в силах пережить еще одно… Я тысячу раз целую тебя, любимая. Воспоминание о тебе будет моей последней мыслью. Благословляю тебя, моя горячо любимая сестра;! ты одна, с момента смерти нашей бедной матери, являлась для меня семьей. Прощай, прощай! Еще раз целую тебя. Твой брат, который будет любить тебя до последнего мгновения. Шарль Делеклюз…»
Они долго молчали, потом Аземия спросила:
— Вы видели?
— Да. Он хорошо умер.
— Где?
— На Шато-д'О. В начале бульвара Манжента…
Опять помолчали, и Луиза с усилием встала, держась рукой за косяк двери.
— Ну, я пойду…
Отложив письмо, Аземия бросилась к ней:
— С ума сошли! Да вас же расстреляют в вашем костюме на первом перекрестке! И думать нельзя! Сейчас же раздевайтесь! Снимайте все до последней нитки! Идите вот сюда, за ширму. Раздевайтесь. А я сварю кофе: вам необходимо подкрепиться. Сейчас я дам вам свое платье…
Через полчаса, умывшись и переодевшись, Луиза сидела с Аземией за столиком в крошечной кухне перед чашкой кофе и печально смотрела в огонь печки, где догорали ее гвардейские штаны и мундир. Она словно бы прощалась с самым ярким и дорогим в ее жизни, прощалась с Коммуной. Рассказывала Аземии о пережитом за дни кровавой недели, а потом слушала ее воспоминания о Делеклюзе.
— Он всегда был не от мира сего, — говорила Азе-мия. — Вся жизнь — борьба либо тюрьма. И — ничего для себя, как все истинные революционеры…
Ушла Луиза из гостеприимной квартиры, когда полностью рассвело. Прощаясь, Аземия сказала ей:
— Если придется скрываться, помните: мой дом — ваш дом! Постойте, я дам вам немножко денег…
В чужом недорогом, но хорошо сшитом платье, в кокетливой синей шляпке Луиза вначале чувствовала себя скованно; за два месяца привыкла к солдатской одежде и обуви. Аземия настояла, чтобы Луиза взяла еще зонтик и сумочку, — «безопаснее, мой друг, если вы будете выглядеть чуть-чуть буржуазной, поверьте мне… Подождите, я выйду вместе с вами…»
— Вы — туда?
— Да. Не могу оставить Шарля на глумление им!..
Так они встретились в первый и последний раз…
И опять перед ней был какой-то иной, новый Париж, какого она никогда раньше не видела. Еще дымились пожарища, местами развалины домов полностью перегораживали улицы, еще кисло пахло порохом, но уже весело шелестели по мостовым колеса возвращающихся из Версаля карет. Спешили к своим дворцам и особнякам перепуганные восстанием князья и графы, бароны и герцоги, попы и банкиры. В одной из карет Луиза увидела Дантеса, его холеное лицо сияло довольством и торжеством. Привстав, он толкал кучера в спину и покрикивал на солдат, разбиравших мешавшую проехать баррикаду. Трехцветная лента украшала его цилиндр.
Сдерживая рвущийся из горла крик, Луиза бежала по чужому ей Парижу, засовывая глубже в карманы жакетки дрожавшие от ненависти кулаки. Значит, заново возвращается все гнусное и подлое, снова несчастную Францию будут терзать тьеры и мак-магоны, снова, глядишь, объявятся новые претенденты на престол, очередные «спасители нации», «цвет и гордость» отечества. Опять завертится, засверкает бешеное колесо разврата и роскоши, и снова — нищета и бесправие тысяч и тысяч!
Словно подтверждая ее мысли, где-то неподалеку ударили колокола, им отозвались другие, и еще, и еще, — Париж толстосумов и иезуитов праздничным звоном встречал день своего торжества.
Объезжая дымящиеся развалины, по улице Риволи проскакала кавалькада офицеров, — по моржовым усам Луиза узнала генерала Винуа, помахивая лайковыми перчатками, он важно отвечал на приветственные крики толпы.
А бойня продолжалась! По середине улицы версальский конвой, подгоняя штыками и прикладами, вел окровавленных и измученных федератов. И толпа на тротуаре улюлюкала, плевалась и кидала в пленных камнями а палками. С каким трудом Луиза удерживалась, чтобы не броситься к пленным. Ведь я же с вами, дорогие! Хочу разделить вашу боль, хочу умереть рядом!
Но перед глазами возникало бледное, с дрожащими губами и полными слез глазами лицо Марианны! Теперь Луиза была убеждена, что победители не оставят в покое ее мать, будут выпытывать, где дочь, будут издеваться и мучить. И только ты одна можешь ее спасти!
А праздничный перезвон перекатывался над Парижем, и щедрое солнце, разогнав вчерашнее ненастье, золотило кресты и шпили и плавилось и плескалось в дождевых лужах. И где-то спозаранку гремела оркестровая медь, и били армейские барабаны, и играли бодрую команду рожки. Конечно, не сегодня завтра версальские генералы устроят грандиозный парад и смотр войскам. Будут раздавать направо и налево ордена и медали: как же, Коммуна повержена, Коммуна побеждена! И пьяное офицерье будет шиковать с «легкими» девочками по ресторанам, похваляясь, как они лихо расправились с Парижем нищих и обездоленных. И на сколько же опять десятилетий тьма, кромешная, зловонная, сверкающая позолотой тьма?.. Нет ответа, и нет освобождения от гнетущей муки, не видно просвета…
Когда проходила мимо казармы Лобо, в ее ворота загоняли очередную партию пленных федератов. За чугунными воротами, вдоль кирпичной стены, Луиза увидела нагромождение трупов и несколько сот обреченных, ожидающих расправы. Да, если бы не предусмотрительность Аземии, ты была бы сейчас вместе с ними, и у тебя не разламывалось бы сердце, будто на самом деле изменила, предала…
Кусая губы, она бежала, не замечая, не видя улиц и переулков, не чувствуя боли ушибов, когда перелезала через развалины и баррикады, то и дело натыкаясь на трупы. А медный рык колоколов неистово бил в уши, сводил с ума…
И вдруг что-то толкнуло в сердце, заставило остановиться и оглядеться. Да, эта улочка, безусловно, ей знакома, но она не сразу поняла, что привело ее сюда! Минуту с удивлением разглядывала невзрачный, облупившийся фасад, выщербленные камни тротуара.
Но — как же могла забыть?! Мари! Старики Ферре!
И словно не было смертельной усталости, — птицей взлетела по крутым лестничкам, не постучала, распахнула дверь. И сразу увидела обеих Мари — старую и молодую. Ни старика Лорана Ферре, ни брата Теофиля не оказалось дома. Мари лежала пластом, бледная, как покойница, а старуха Ферре с безумным взглядом бродила по комнатам, что-то бормоча. Старая Мари даже не взглянула на Луизу, продолжая деловито осматривать квартиру, окликая сыновей.
— Поли!.. Тео!.. Да куда же вы попрятались? Мари посмотрела на Луизу опустошенным взглядом.
— Они убили Рауля…
И такое горе прозвучало в голосе, что Луиза не нашла слов утешения, молча присела возле, взяла руку:
— Мари, я не знаю, что лучше: смерть в бою или…
На лестнице послышались громкие голоса и топот сапог. Мари и Луиза переглянулись, но старуха продолжала бродить по комнатам и кухне, заглядывая в углы.
Дверь распахнулась. На пороге появился жандармский офицер, за его спиной блестели штыки, бряцали сабли, в руке офицера револьвер.
— Квартира Ферре?!
— Да! — с усилием кивнула Мари. — Что вам нужно?!
— Мне нужен бандит Теофиль Шарль Ферре, один из главарей Коммуны! Где он?
— Он давно не живет здесь.
— А где?! Где мерзавец прячется?! Ну, говори! — Офицер ткнул дулом револьвера Мари в бок. — Ты — сестра? Любовница? Шлюха?!
— Вам не привыкать убивать женщин, — спокойно ответила Мари. — Убейте меня, я вам спасибо скажу.
— На дьявола мне твое спасибо! Мне нужен негодяй, расстрелявший монсеньора Дарбуа! О, с каким наслаждением я сдеру с него шкуру! Ну!
У Луизы отлегло от сердца, — значит, Теофилю пока удалось избежать гибели и плена, но с новой силой ее охватила тревога за Марианну: скорее, скорее туда, на улицу Удо! Она очнулась, когда дуло повернулось к ней.
— А ты?! Кто ты?! — кричал офицер. — Ну!
Луиза молчала. Швырнуть бы ему в морду свою гвардейскую книжку, единственное, что решилась сохранить. И она, конечно, так и сделала бы, если бы не мама Марианна!