Мэдисон и Тимоти полетели с Джаспером в округ Колумбия, чисто чтобы показаться на люди. Карл остался в поместье, но, конечно, был занят другими вещами, и едва ли его волновало, чем я занимаюсь с детьми. Мы играли в баскетбол, плавали в бассейне, читали, занимались йогой. Честно говоря, все было так тихо и мирно, будто наступил конец света, а мы его прохлопали. На этих детей было направлено столько энергии, а теперь, когда все, похоже, получили то, что хотели, мы с ними стали невидимками. Они уже давно не загорались; по крайней мере, мне казалось, что времени прошло очень много. А когда ты такой странный и твое окружение вдруг становится спокойным, начинаешь думать, что, возможно, ты не такой уж и отморозок. Думаешь: почему раньше-то было так сложно?
Однажды утром мы измеряли содержание крахмала в картофеле, и Бесси спросила:
— А в особняке кто-нибудь есть?
— Нет, — сказала я. — Ну, в смысле, персонал, конечно, там.
— А можно туда пойти?
Я подумала, почему нет? Кого это волнует? Или не так. Кто, черт возьми, нас остановит?
Просто на всякий случай дети натянули огнестойкое белье из номекса, которое наконец-то у нас появилось. Это был такой потрепанный белый материал, в котором они выглядели как персонажи научно-фантастического фильма. Детям нравилось, вот только они сильно в нем потели. Я не была уверена, что не всплывут давно забытые воспоминания о жизни в особняке и не заставят их вспыхнуть.
Итак, мы подошли к особняку, и, конечно, двери были заперты. Мы начали ломиться через черный ход, пока Мэри, страшно взбешенная, что ее потревожили, не открыла дверь.
— Что вам надо? — спросила она.
— Мы хотим посмотреть, — сказал Роланд.
— Хорошо. — Мэри махнула, чтобы мы заходили, словно впустила в дом чуму, словно ей было все равно, будет она жить или умрет.
— Спасибо, мисс Мэри, — поблагодарили ее дети, и она ответила:
— Приходите потом на кухню. У меня там хлебный пудинг. С соусом из виски.
— Ура! — закричали дети.
Но, оказавшись внутри, они притихли уважительно, как будто зашли в старинный европейский собор, как будто тут долгие годы хоронили каких-то царей и попов.
— Вы что-нибудь помните? — спросила я детей, но они покачали головами. Я продолжила: — Спорим, ваши комнаты были наверху. — И мы поднялись на второй этаж.
Я рассказала им, что во времена Гражданской войны на чердаке прятали лошадей, но это заинтересовало их примерно в той же степени, что и меня когда-то.
Мы следовали по коридору, заглядывая во все помещения. Увидели комнату Тимоти, всех его плюшевых зверей, и глаза детей расширились. Они осторожно вошли, готовые к тому, что комната окажется заминированной, и уставились на кучу плюша. Бесси запустила руку в одну из груд и вытащила зебру с разноцветными полосками.
— Я ее заберу, — сказала она. — Типа, налог.
— Да мне, в общем-то, пофиг, — пожала я плечами.
Так что Роланд схватил сову с моноклем и галстуком-бабочкой.
Мы прошли еще немного, а потом дети остановились в дверях одной из комнат.
— Вот она, — сказала Бесси. — Это была наша комната.
Я понятия не имела, как девочка ее узнала. Сейчас это был тренажерный зал с беговой дорожкой, несколькими силовыми тренажерами и зеркальными стенами.
— Прямо напротив вон той ванной, — медленно проговорила Бесси, вспоминая. — И у нас были двухъярусные кровати, и я спала сверху.
— А под этим окном стояла коробка с игрушками, — подхватил Роланд.
— Белая, и на ней были нарисованы цветы, — продолжила Бесси. — И у каждого был свой стол.
— Где все это теперь? — спросил меня Роланд, но я только пожала плечами:
— Может, вещи перевезли, когда вы уехали к маме?
— Мы ничего с собой не взяли, — ответила Бесси. — Мама не разрешила.
— Так где же оно? — повторил Роланд.
— Думаю, можно спросить Мэдисон, — сказала я. — Хотите это все вернуть?
— Нет, — призналась Бесси. — Я только хочу знать, оставил он вещи или нет.
Мне показалось, что дети устали, поэтому мы спустились на кухню. Мэри угостила нас хлебным пудингом, и в соусе действительно было немного виски, но я все равно разрешила детям его съесть. Мы сидели там, уплетали десерт, а Мэри смотрела на нас, терпела нас. Когда я справилась со своим пудингом, не задумываясь собрала пальцем слетевшую глазурь, и Роланд жадно слизал ее прямо с пальца.
— Вот это зрелище, — наконец сказала Мэри, и мне показалось, что, может, она это искренне, что на нас и правда было приятно смотреть.
Как-то утром к нам в дверь постучался Карл и сказал: «Нужно отвезти детей к врачу». Я поняла, что он репетировал, как преподнесет эту новость, и в итоге решил, что поставить перед фактом, который не подлежит обсуждению, будет лучшим вариантом. Я представила, как он беседует со своим отражением в зеркале.
— Зачем? — спросила я.
Карл как будто готовился к этому вопросу, как будто, блин, знал, что я спрошу. Он закатил глаза:
— Лилиан, как ты думаешь, почему нам потребовалось отвести детей к врачу?
— Потому что они загораются? — предположила я.
— Да, потому что они загораются.
— Но почему именно сейчас? Я этого не понимаю.
— Просто мера предосторожности. Чтобы убедиться, что все нормально. Мы не ждем, что будет лучше! Но не стало бы хуже. Ты понимаешь?
— Это из-за истории с госсекретарем? — предположила я.
— Да, — ответил Карл очень устало. В таком состоянии с ним было намного легче.
— Сказал бы мне об этом раньше, — посетовала я. — Надо нанести гель, а на это потребуется время.
— Нет, — отрезал он. — Дети нужны нам в естественном состоянии. Для обследования.
Не знаю, есть ли способ сказать слово «обследование», чтобы оно не звучало жутко, но если и есть, то Карл его не нашел.
— Карл, это настоящий доктор? — спросила я.
— Сложный вопрос, — сказал он, а это совсем не то, что хочешь услышать, когда спрашиваешь, является ли человек, которому ты собираешься показаться, лицензированным врачом.
Но я знала, что бороться с Карлом бессмысленно, потому что приказ исходил от Джаспера. Или Мэдисон, что вероятнее. Обследованию быть. По крайней мере, дети могут потом съесть еще больше мороженого.
— Я буду присутствовать на приеме, ясно? Даже так: мы оба будем, — твердо сказала я.
— Конечно — согласился Карл.
Как только мы оделись и собрались, Карл подъехал на зеленой «хонде», удивительно уродливой и при этом совершенно невзрачной машине. На такой разъезжают коммивояжеры, продающие календари.
— Чья это машина? — спросила я.
— Моя, — ответила Карл.
— Я думала, у тебя «миата».
— У меня две машины.
— А эта тебе зачем?
— Потому что иногда не стоит ехать на красной спортивной машине, — сказал он мне. — Иногда стоит ехать на «хонде». И я что-то не расслышал, какая машина у тебя.
— Это неважно, — отрезала я. — Вперед, дети.
Внутри было безупречно чисто, как будто только что из салона. Это так впечатляло, что я улыбнулась и кивнула Карлу в знак одобрения.
— Можно послушать музыку? — спросил Роланд.
— Ни в коем случае, — ответил Карл, проверяя зеркало заднего вида.
И мы тронулись.
Мы направлялись в маленький городок к северу от Нэшвилла под названием Спрингфилд. Вдоль проселочных дорог расстилались табачные поля. Наконец мы подъехали к двухэтажному дому с белым частоколом, с шеста, установленного в середине двора перед входом, развевался флаг Теннесси.
— Так, — сказала я, — это просто чей-то дом? Не кабинет врача?
— Увидишь, — сказал Карл, уже выходя из машины.
Пока я вытаскивала детей, которым было скучно и жарко, на крыльцо вышел древний старик в огромном красном галстуке-бабочке, синей оксфордской рубашке, брюках цвета хаки и красных подтяжках. У него были маленькие круглые очки. Он напоминал Орвилла Реденбахера[16], парня с попкорном, и выглядел безумным, как всегда выглядят люди, старающиеся нарядиться постраннее. Я молилась, чтобы это был не доктор.
— Я доктор! — Он помахал детям рукой.
— О боже, — сказала я, и Карл тайком толкнул меня в бок.
— Привет, Карл, — сказал мужчина.
— Доктор Кэннон, — ответил Карл.
— Ну, идите сюда, — сказал доктор Кэннон детям, спускаясь с крыльца. — Посмотрим, что у нас тут.
Дети, казалось, были сбиты с толку этим человеком, его энтузиазмом. Но не боялись. Они подошли к нему.
— Пойдемте в мой кабинет, — сказал мужчина, и мы все проследовали за ним, обогнув дом, к маленькому белому зданию с единственной комнатой, расположенному на заднем дворе. Он отпер дверь и вошел.
— Это здание принадлежало моему дедушке, представляете? — сказал он. — Восемьсот девяносто шестой. Конечно, в каждом более-менее заметном городе был хороший деревенский врач. Да, этот кабинет не использовался много-много лет, но с тех пор, как я перестал практиковать медицину, люблю здесь посидеть. Люблю сидеть здесь и думать.
Деревянные полы были выкрашены в серый цвет, а стены — в белый. Когда мы все набились внутрь, комната показалась совсем маленькой. Там было много очень древних медицинских инструментов, которые, как я надеялась, сегодня в ход не пойдут. У стены стоял скрипучий деревянный диагностический стол, обтянутый черной кожей. Масляные лампы и старые бутылки с этикетками для разных шарлатанских таблеток. В общем, это все было похоже на выставку, которую можно найти в живом музее, исторической деревне. Или на что-то, что держит на заднем дворе какой-то сумасшедший.
— Здесь замечательно, доктор Кэннон, — сказал Карл.
— Значит, вы бывший врач? — спросила я.
— О да. Практиковал медицину пятьдесят лет. Как вы, конечно, знаете, я был семейным врачом семьи Робертс, когда сенатор Робертс, то есть отец Джаспера, был жив. В Нэшвилле меня считали лучшим врачом во всем Теннесси.
— Понятно. — Я не знала, что еще сказать.
— Я очень ценю свои отношения с семьей Робертс, — доверительно сообщил доктор. — И они, конечно, ценят мое молчание, когда дело касается щекотливых вопросов.