выступать, имел бы успех, — сказала я.
— Да-да, старая антисемитская подколка.
— Я тебя умоляю! У меня, вообще-то, мама еврейка.
— Так евреи — самые большие антисемиты.
— Болтай-болтай, Сэм, — вклинился в разговор Дункан Кендалл, — но берегись, как бы кто не сказал того же о тебе самом. Вряд ли тебе это понравится.
— Сказал утонченный принц Манхэттена.
— Мои предки росли в Йорквилле и Адской кухне[63], — заметил Дункан. — Не совсем территория Эдит Уортон[64].
— Ты, конечно, мальчик из Коллегиата[65], — засмеялся Сэм. — Но это еще не значит, что ты можешь писать художественную прозу.
Я подошла ближе:
— Мне понравился рассказ, который прислал Дункан.
— Но в этом вопросе ты остаешься в меньшинстве, — возразил Сэм.
— Ты и твой Диджей вообще не воспринимаете сюжетную прозу, — заметил Дункан.
— Нет, мы просто вообще не воспринимаем все лживое и напыщенное, — парировал Сэм.
Я видела, что Дункан побелел, но сдерживается, стараясь не показать, как сильно задет.
— Это нехорошо, Сэм, — сказала я.
— Литература никогда не бывает хорошей, — усмехнулся он.
— Когда я опубликую свой первый роман… — начал Дункан дрожащим от обиды и гнева голосом.
— Вероятность этого события так же высока, — вставил Сэм, — как то, что я стану астронавтом.
На этих словах Дункан бросился к двери.
— Ну ты и паршивец, — прошипела я Сэму, выходя следом.
На улице я сразу увидела Дункана. Он расхаживал взад-вперед с сигаретой в руке и разговаривал вслух сам с собой.
Заметив меня, он отмахнулся:
— Я не нуждаюсь в сочувствии. — Он глубоко затянулся и снова зашагал, разбрасывая снег своими туристическими ботинками и зябко кутаясь в тренчкот. — Каждый раз, как я общаюсь с этими ребятами, они меня подначивают. Особенно, конечно, Диджей, которого сегодня, к счастью, нет. У него умерла не то бабушка, не то еще кто-то… Он-то не упускает случая меня унизить.
— А на самом деле он точно так же не уверен в себе, как и все мы.
— С его высокомерием человека белой расы, которое пенится и лезет из него, как взбитые сливки из банки. Прости за плохую метафору. Пива хочешь? Я бы выпил штук пять.
Я взглянула на часы:
— Сейчас мой парень должен подойти.
Дункан попытался скрыть разочарование, но сник. Я быстро приняла решение.
— Знаешь, что я тебе скажу? Мы живем в пяти минутах ходьбы отсюда. Я поднимусь наверх и попрошу ребят, чтобы передали Бобу, что мы пошли домой. А потом можем зайти в «Лавку Майка» и прихватить там пива.
— Давай лучше я поднимусь и сам им скажу, — предложил Дункан.
— Зачем тебе опять во все это влезать? Я быстро.
— Хочу показать этому придурку Сэму, что его подлые подколки меня нисколько не колышут.
Бросив сигарету в снег, Дункан сунул руку в карман, выудил пачку сигарет «Житан» и предложил одну мне:
— Чтобы ты не замерзла, пока я сбегаю наверх.
— О, французские! — Я была впечатлена.
— Стараюсь держать марку Верхнего Вестсайда. Хотя кое-кому они кажутся слишком крепкими — говорят, это все равно что сосать выхлопную трубу… И это еще одна причина, по которой я люблю «Житан».
Улыбнувшись на ходу, Дункан зашел в дом. Он вернулся оттуда меньше чем через минуту и, не успев выйти на улицу, закурил еще одну сигарету.
— Дело сделано, — сказал он. — Посмотрим, найдется ли у Майка на складе «Молсон».
— Сигареты французские, пиво канадское. Да, ты точно парнишка с Манхэттена.
— Парнишка, который спит и видит, как бы поскорее оказаться подальше от этой страны.
— На третьем курсе ты будешь учиться за границей?
— Париж. Сорбонна. Принят на прошлой неделе. А ты?
— Думаю об этом. Все будет зависеть от того, где окажется в аспирантуре Боб, мой парень.
— Все равно он будет в другом месте, даже если ты останешься здесь.
— Другим местом может оказаться Кембридж.
— А… вот оно что. Мне отказали. Как отказали Йель, Браун и Бартмут.
— Это тебя все еще огорчает?
— Да, признаться, огорчает.
Мы подошли к «Лавке Майка» — небольшому универсаму. Узрев на полке две упаковки по шесть бутылок «Молсона», Дункан заулыбался еще шире. Он купил обе, а также еще пару пачек «Житан».
— Майк их держит для меня, — объяснил Дункан. — А поскольку я выкуриваю по две пачки в день…
— Ты настоящий наркоман.
— Без сигареты я не могу ни думать, ни писать.
— А твой плащ… его ты тоже надеваешь, когда пишешь?
— Только когда пытаюсь изображать персонажа из фильмов Жан-Пьера Мельвиля.
— Кто такой Жан-Пьер Мельвиль?
— Величайший режиссер французских гангстерских фильмов всех времен.
— Да кто же его может знать?
— Парижане. И некоторые чудаковатые нью-йоркцы, которые днюют и ночуют в кинотеатрах.
— Дай угадаю, этим ты и занимался в своей растраченной впустую подростковой юности?
— Бинго. Моим родителям это было не по душе. В Коллегиате мне нравилось образование, но все остальное я ненавидел. Надо мной там вечно издевались из-за смешной походки и культурного снобизма. В тринадцать лет я попросил родителей подарить мне на Рождество постоянный абонемент в Музей современного искусства, потому что там есть еще и кинотеатр с программой старых фильмов, и я мог в выходные посмотреть там пять фильмов.
В последующие четыре часа мы выпили все двенадцать «Молсонов», приговорили целую пачку «Житан» и даже совместно приготовили чили из говяжьего фарша, лука, консервированных помидоров и молотого перча чили — того, что я смогла найти в холодильнике и в кухонных шкафах, — и я обнаружила, что оказалась в обществе болтуна экстра-класса. А также невротика, и тоже экстра-класса. У Дункана были сильно обгрызенные ногти, его бил тик, выдававший сильнейшую внутреннюю тревожность и напряженность. Но, боже, как же много он знал — практически всё обо всем.
Дункан действительно хорошо разбирался в искусстве, но рассуждал о нем немного утомительно. Однако поинтересовался также и мной, моими пристрастиями, посочувствовал мне по поводу того, что меня увезли в Коннектикут, и рассказал, что его семья восемь лет подряд снимала на все лето дом в Риверсайде («Так что я с детства дал себе клятву никогда не жить в пригороде»). Отец Дункана, известный адвокат из «Крэйвет, Суэйн и Мур», настаивал на его поступлении после колледжа на юридический факультет.
— Папа меня считает богемным неудачником. И неважно, что я учусь в колледже намного лучше, чем мой брат Майкл. Майк все сделал в точности так, как хотел отец. Учился он на тройки с плюсом, но отец задействовал свои связи и устроил его на юридический факультет Бостонского колледжа. А у меня в прошлом году были отличные оценки, но что толку? Папа то и дело отпускает комментарии: «Зачем тебе все эти идиотские курсы электронной музыки, абстрактной живописи и веймарской литературы? Ты просто дилетант».
Слушая Дункана, я огорчалась за него, сочувствовала, удивлялась нашему сходству. Поймала себя на мысли, что мне нравится ход его мыслей. Дункан признался, что хочет после колледжа учиться на режиссера в Йельской школе драматического искусства. Он видел себя будущим Майком Николсом, хотя в то же время подумывал и о карьере писателя, живущего во Франции. Штука была в том, что многие ребята в Боудине, да и повсюду, не раз делились со мной подобными мечтами, особенно о жизни в Париже, но только Дункан, как мне показалось, мог это осуществить, если сумеет преодолеть сомнения и комплексы, конечно. Это привлекало меня к этому парню еще больше.
Как-то незаметно время подошло к полуночи. Боб не объявлялся. А ведь обещал быть через час у Сэма. С одной стороны, мне было досадно. С другой — обрадовало.
Хотя Боб был исключительно тактичным и предупредительным человеком, я не могла избавиться от чувства, что он мне изменяет, зависнув со своими дружками-спортсменами и бросив меня здесь с Дунканом, отношения с которым зависли в неопределенной фазе между легким флиртом и дикой усталостью. И когда Дункан поцеловал меня очень откровенно, в губы, я не сопротивлялась. Горечь от того, что меня бросили, немного нейтрализовали головокружение от объятий Дункана и чувство опьянения — любовного и настоящего. Но когда Дункан полез мне под рубашку, что-то заставило меня отступить. Это глупо, да и вообще скверно, сказала я себе и быстро встала:
— Я вынуждена попросить тебя сейчас же уйти.
Дункан снова потянулся ко мне. В его движении не было агрессии, он просто взял меня за руки:
— Я без ума от тебя. И мы так подходим друг другу.
— Я принадлежу другому.
— Принадлежу? Принадлежу? Черт, мы же не в романе Джейн Остин. На дворе 1973 год. Мы не принадлежим никому и ни с кем себя не связываем. А я знаю еще с того дня, когда увидел тебя в прошлом году…
— Эти слова тоже из романа Остин.
— Это объяснение.
— Это словесная эквилибристика.
В следующее мгновение я снова оказалась в объятиях Дункана и позволила целовать себя со страстью и напором, которые чрезвычайно меня возбуждали. На этот раз, когда рука Дункана скользнула по моим джинам вниз, я не отодвинулась. Наоборот, меня охватила дрожь, и я прижалась к парню еще ближе. Внезапно мы услышали, как дверь внизу распахнулась, а вслед за тем шаги на лестнице. В считаные секунды мы с Дунканом оказались за кухонным столом, я спешно оправила одежду, Дункан прикурил сразу две сигареты и как раз протягивал мне одну, когда в кухню ввалился Боб. Я застыла от ужаса, решив, что он сразу догадается, чем мы тут занимались. Но как только Боб переступил порог, стало понятно, что с ним случилось что-то действительно ужасное. Вся его куртка была в крови, а взгляд — одурманенный и затравленный.
— Что он здесь делает? — спросил Боб хриплым от алкоголя и агрессии голосом уроженца Южного Бостона.