Ничего, кроме нас — страница 50 из 122

Так Карли оказалась в Сан-Франциско. Она никого там не знала и поняла, что денег хватит только на то, чтобы кое-как прожить примерно месяц.

— В Хейт-Эшбери я забрела в кофейню, при мне ничего не было, только рюкзак. Разговорилась с парнем, стоявшим за стойкой, Трой его звали. Он сказал, что я могу пойти с ним, когда закончится его смена, и зависнуть в одном месте, где, кроме него, жили еще пять человек…

На другое утро парень сказал Карли, что какая-то его подруга ищет помощника в лавочку для курильщиков и наркоманов.

— Так что через два дня после приезда в район Залива я зарабатывала по полтора бакса в час, продавая косяки и сигаретную бумагу. Это было просто — прожить на шесть баксов в день. Мне нравилась атмосфера в Хейт, весь этот драйв, нравилось то, что там было много беглецов вроде меня. Но была проблема. Меня всюду искали. Как-то утром Трой притащил экземпляр санфранцисской газеты. Там была моя фотография, а через пару дней они перепечатали целую статью из «Нью-Йорк таймс» обо всем, что творилось в олд-гринвичской школе. Тебя там много цитировали. Я подумала: это реально клево. Приятно было читать про себя разные хорошие слова… Трой тоже впечатлился, но сказал, что это только вопрос времени и скоро копы, или федералы, или частный детектив, которого наняли мои предки, — маленькая деталь, упомянутая в газете, — явятся сюда искать меня.

— А домой ты не могла позвонить? — спросила я.

Глаза Карли превратились в прищур снайпера — жесткий, испытующий, безжалостный. Сжав губы, она сдерживала вспышку гнева, но я чувствовала, что противиться себе она будет недолго. Достав сигарету из моей пачки, подруга закурила. Сделала глубокую затяжку, вроде бы успокаиваясь, а потом сухо спросила, выпустив струю дыма мне в лицо:

— Могу я закончить свой рассказ?

Ее тон был осуждающим, почти угрожающим. Я невольно замерла. Карли долго смотрела на меня.

После еще одной глубокой затяжки она продолжила свой рассказ.

— Трой был знаком с Сидом, одним чуваком, который работал в книжном магазине «Огни города». Этот Сид имел дело с Синоптиками[82], пока те не стали совсем уж жесткими отморозками. Вот Сид и подсказал мне, как получить новое имя, и объяснил, что проще всего проделать это в Аризоне — там к подобным вещам относятся спустя рукава. Я села на автобус до Финикса, поселилась в задрипанной гостинице в центре города, шесть баксов за ночь, и целый день просидела в библиотеке, просматривая страницы некрологов в «Аризона рипаблик» за промежуток с 1960 по 1965 год. Мне несказанно повезло: я нашла заметку про Меган Козински — шестилетнюю девочку, которая умерла в ноябре 1960 года в Бразилии, где была со своими родителями. Согласно некрологу, ее отец работал в Рио, девочка подхватила какой-то вирус, и похоронили ее там же, за границей. Бинго! Вернувшись в Сан-Франциско, я все сделала так, как научил Сид: написала в государственный архив Аризоны, что я, мол, Меган Козински, дата рождения 3 сентября 1954 года, я потеряла свое свидетельство о рождении и хотела бы получить его копию. Мне прислали анкеты. Я их заполнила, написав, что последние пятнадцать лет мои родители, миссионеры, находятся на Самоа — это была еще одна идея Сида, — и приложила денежный перевод на сумму в шесть долларов. Сид предположил — и оказался прав, — что свидетельства о смерти у них не окажется, вряд ли правительство Бразилии направляло его в штат Аризона. А я еще подстраховалась, проверив телефонную книгу Финикса и убедившись, что упоминаний о родителях Меган в ней нет. Значит, позвонить Козински бюрократы не могли и должны были проглотить наживку про пятнадцать лет жизни за пределами страны как причину того, что у Меган Козински не было номера карточки социального страхования. Когда я получила действительное официальное свидетельство о рождении Меган Козински, Сид отправил меня в Департамент транспортных средств Сан-Франциско. Я брала уроки вождения еще в Олд-Гринвиче, так что нужно было просто освежить знания и поднабраться практики, а в уплату Сид меня трахал после каждого урока. Получила права я с первого раза. Ты и сама отлично знаешь, что водительские права в США — важнейшее удостоверение личности. Я подняла руку:

— Мне нужно тебя спросить кое о чем: что именно произошло тогда в парке, что заставило тебя сбежать?

— Об этом позже. Слушай, можно мне у тебя переночевать? Не спала весь день. Ночным паромом из Франции…

— Что ты делала во Франции? И как узнала, что я здесь?

— У стен есть уши. У тебя остался еще этот восхитительный чай?

Я налила Карли еще чашку, наблюдая, как она мажет маслом очередной кусок содового хлеба и с наслаждением вдыхает его аромат.

— Твои родители знают, что ты здесь? — спросила я.

— Мои родители? У Меган Козински нет родителей.

— Но у Карли Коэн есть. И они, насколько я знаю, совершенно убиты горем с тех самых пор, как пропал их единственный ребенок.

— Что посеешь, то и пожнешь.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Мы были счастливы в Нью-Йорке, как и твоя семья. А потом папа загорелся этой дурацкой идеей, что город становится слишком опасным, мрачным. У него, видишь ли, была мечта — выходить на маленькой лодке в пролив Лонг-Айленд и возвращаться оттуда в идиллический сельский домик на берегу. А мама никогда с ним не спорила, согласилась и на этот раз. Меня, не спросив, бросили в Олд-Гринвич со всеми его прелестями. Они ведь понимали, не могли не понимать, что в этом гребаном мире белого быдла я стану изгоем. Они знали, что моя жизнь станет адом.

— И ты сбежала, заставив всех думать, что умерла, и по ходу превратила в ад их жизни?

— Давно ты успела стать святошей?

— После твоего исчезновения твои родители разошлись. У твоей мамы нервное расстройство. А твой отец — это последнее, что я о нем слышала, — тихо спивается.

— Элис, тебя не шпыняли жестоко изо дня в день, не давая ни дня передышки. Не называли «толстуха» и «жирная лесба». Тебя не подстерегали в парке и не писали на твоих сиськах всякое дерьмо. А может, это тебя сучка Деб Шеффер держала за руки, пока этот мелкий говнюк Эймс Суит, вытащив свой член, дрочил на тебя?

— Он правда это сделал?

— Ты считаешь, я стала бы такое выдумывать?

— Просто Деб Шеффер рассказала копам, как он на тебе писал «стукачка и лесба». Но что он еще и мастурбировал…

— Не надо приукрашивать это цивилизованными выражениями. Этот сучонок дрочил. На меня. Потом Деб пару раз ударила меня под дых. Я согнулась пополам и повалилась на землю, а Эймс присел рядом, заставил меня открыть рот и напихал туда грязи. Он сказал, что, если я хоть словом обмолвлюсь, они меня найдут и снова притащат сюда, и на этот раз «ты узнаешь наконец, каково это, когда тебе засунут в задницу хер». Это его точные слова.

Я сидела, не поднимая глаз от кофейного столика, ужасная правда о том, что произошло в тот вечер, не укладывалась у меня в голове.

— Почему ты не пошла в полицию?

— Единственное, чего мне хотелось после всего, что случилось, — это чтобы меня поглотила земля, та самая, которую они набили мне в рот. Потому что я точно знала, что копы все спишут на глупые подростковые разборки. Никто бы не узнал, что там были свидетели, двое черных парней из Стэмфорда, которые все видели, потому что они толкали Суиту травку и спиды. Вначале один из них даже попытался вмешаться, сказал, чтобы Суит прекратил. Знаешь, что он ему ответил? «Вали в свое гетто, черномазый». Тот чувак выхватил пистолет, а его напарник вцепился в Суита и держал. Тот, первый, сунул ствол этому говнюку в рот и назвал сраным расистом… и еще добавил, что за «гетто и черномазого» они заберут всю наркоту и не вернут Суиту сотню баксов, которую он им дал… а иначе не сносить тому головы. Когда чувак убрал ствол, Суит стал скулить… просить, чтобы они его не убивали. Чуваки забрали наркоту, которую ему раньше продали. Потом парень со стволом ткнул им Суиту в яйца, так что тот взвыл и скрючился от боли. Ручаюсь, что об этом Деб Шеффер копам не доложила. И вряд ли она рассказала, что те парни подошли ко мне и спросили, могут ли они мне чем-то помочь. Вот тогда-то я и попросила их довезти меня до дома моих родителей. Они вечером собирались в город, на какую-то пьесу. Я быстро смекнула и решила оставить свой байк в парке, чтобы все поверили, что со мной там кто-то что-то сделал. Парни подождали снаружи, пока я поднялась наверх за деньгами — я откладывала все, что зарабатывала, присматривая за соседскими детьми. Я забрала денежки и свалила. Прихватила только свой школьный рюкзак — подумала, что, если возьму чемодан или что-нибудь из вещей, родители это сразу заметят. А где я храню свои деньги, они не знали. Я их держала под кроватью, в коробке из-под обуви. Потом я вышла на улицу и спросила этих парней, не могут ли они отвезти меня на вокзал в Стэмфорде. Я знала, что рискую, но они оказались клевыми ребятами. Стэмфорд, сама знаешь, большая станция, народу там всегда много, и мне не пришлось торчать, как чучелу, посреди пустой платформы, как было бы в Олд-Гринвиче. Я села в девять с чем-то на поезд до Центрального вокзала. А оказавшись в городе, сразу отправилась к Гретхен. Помнишь, я рассказывала тебе о Гретхен, а?

— Мне ты рассказывала только о том, что встречаешься в городе с женщиной старше себя и что я должна держать это в секрете.

— Но ты проболталась, судя по тому, до чего несчастную довели после того, как я пропала. Я читала о ней все, что было в газетах.

— Но я не знала ни ее имени, ни адреса… ничего вообще. Я рассказала полиции — когда ты не вернулась домой через сутки после того, как исчезла, — только то, что знала от тебя о твоей подруге. То есть практически ничего. Гретхен Форд, бедняжка, сама обратилась в полицию после того, как они нашли на берегу твой кошелек и вещи. И жизнь твоей подруги была разрушена из-за того, что она поступила правильно: сама позвонила в полицию и призналась, что в первую ночь после побега ты ночевала у нее. А тебе не приходит в голову прекратить весь этот ужас и положить конец мукам твоих родителей, просто позвонив и сообщив, что ты жива?