Ничего, кроме нас — страница 56 из 122

— Расскажи о Валентине.

— Она занималась сравнительной лингвистикой. Ее отец — крупный банкир из Сантьяго. Человек тяжелый, с очень большими связями. А мать — светская дамочка… из тех, для которых вся жизнь состоит из званых обедов, шопинга и тенниса в закрытых клубах, где собираются все сливки общества. У Валентины две старшие сестры, обе рано вышли замуж. Она была бунтаркой: космополиткой, убежденной в том, что отец пытается навязать ей жизнь, которая для нее неприемлема. Поэтому она занялась учебой, совершенствовала английский, блестяще окончила бакалавриат в Университете Сантьяго и, когда Йельский университет принял ее в магистратуру, убедила отца оплатить ей учебу. Ее папочка не возражал — учитывая симпатии дочери к Альенде и его социалистическому правительству, он счел за благо убрать Валентину из страны. Скажу больше: я догадываюсь, что этот господин знал о планах свержения Альенде и хотел, чтобы дочка оказалась подальше в тот момент, когда начнется заваруха. Я познакомился с Валентиной в начале этого учебного года. Она выходила с лекции, а я несся по кампусу и налетел на нее. Знаешь французское выражение un coup de foudre[86]? Вот так у нас и было. Мы только посмотрели друг на друга и сразу поняли: это судьба. — Питер снова сделал глоток перно. — Через неделю мы стали неразлучны.

— А почему ты никому из нас ничего об этом не рассказал? Догадываюсь, что это как-то связано с участием нашего отца в чилийских делах. Тем более что он вполне мог быть знаком с отцом Валентины.

— Да, это меня очень тревожило. Конечно, Валентине я сразу об этом сказал. Она аккуратно провела небольшое расследование. Наши отцы были хорошо знакомы, и это означало, что наш папа мог, мягко говоря, беспокоиться из-за моей связи с девушкой таких открытых левых взглядов. А потом произошел путч. Валентина узнала, что пропали трое ее университетских друзей и что ее отец связан с режимом Пиночета. Я умолял ее не возвращаться в Сантьяго, говорил, что это слишком опасно. Она меня не послушала. Валентина была — в хорошем смысле — истинной чилийской патриоткой. Она считала, что у нее нет другого выхода — только вернуться и присоединиться к оппозиции. Ну, и она в самом деле уехала. Месяц-полтора от нее не было никаких вестей. И вдруг мне среди ночи позвонил чувак, который назвался Энрико. Сказал, что они с Валентиной — участники одного движения и что ее схватила служба безопасности, потому что она участвовала в неудавшейся попытке похищения. Еще он сказал, что Валентина дала ему мой номер телефона на случай, если с ней что-то случится. Предположительно ее держали в следственном изоляторе, предназначенном специально для врагов режима. Я спросил, пытался ли отец Валентины освободить ее. Он мне ответил: «Ее отец хочет, чтобы Валентину держали под замком». Потом он бросил трубку. Сначала я хотел позвонить отцу и попросить его вмешаться. Но побоялся. Решил, что если он узнает о моей связи с Валентиной и о том, что я с ума схожу от неизвестности, то, наоборот, задействует все свои связи, чтобы меня задержали при вылете или на чилийской границе. Я понял, что мне ничего не остается делать, кроме как лететь туда самому и войти в контакт с Эль Френте.

— Ты всерьез надеялся, что сможешь вырвать девушку из лап военных?

— Я совсем потерял голову, меня приводила в ужас мысль, что, пока я медлю, ее там могут убить. И была эта безумная, иррациональная уверенность в том, что если я окажусь в Сантьяго, то смогу как-то исправить положение. Я снял со счета все деньги, которые накопил за последние пять лет, купил билет до Сантьяго и отправился в Эль Френте. Сперва странный гринго вызвал у товарищей Валентины подозрения. Но оказалось, что девушка рассказала им все обо мне. Когда они учинили мне допрос и все разъяснилось, мое появление наделало там переполох. Я узнал, что Валентину задержали после того, как она и еще трое товарищей из Эль Френте пытались похитить банкира, у которого дочь была замужем за министром иностранных дел в правительстве Пиночета. Все пошло не по плану, налетела полиция, и один из товарищей Валентины убил банкира, а потом и его самого застрелили. Живьем захватили только одну Валентину. А самое плохое то, что убитый банкир был одним из ближайших друзей ее отца.

— А ты, вместо того чтобы сообразить, что и так уж прыгнул выше головы, и потихоньку умотать домой…

— Ты вообще ничего не понимаешь. Женщина, которую я любил, оказалась в лапах самых настоящих зверей.

— После того как участвовала в попытке похищения и убийстве человека, который хоть и был связан с режимом, но людей не убивал.

— Он ведал финансами хунты. Да, в тот момент я мог просто уйти. Рациональная часть моего мозга твердила: Уноси ноги… немедленно. Но оказалось, что во мне живет еще и романтик — человек, жаждущий приключений, желающий доказать самому себе, что он не рохля, что у него есть cojones[87], чтобы бороться с жестокой диктатурой. И я заявил Эль Капитану, что хочу быть с ними. И они стали называть меня своим товарищем.

— Когда появилась Карли?

— Приблизительно месяц спустя. Ты можешь представить себе мое удивление, когда она через несколько дней призналась, что Меган Козински — это псевдоним, что она знает и помнит меня по Олд-Гринвичу. И о тебе она очень много расспрашивала. Так что, когда она попросила твой адрес, объяснив, что хочет тебе написать, я не увидел в этом ничего дурного.

— Ты не подумал уговорить Карли сообщить родителям, что она жива?

— Мы были практически на войне. Нас всех могли убить в любой момент.

— Тогда почему переспать с ней для тебя не было проблемой?

— Я тосковал по Валентине. И нуждался в утешении.

— Почему она сказала мне, что Дуарте убил ты?

— Ты что, мне не веришь?

— Я хочу верить тебе. Но вот могу ли?

— Как ты можешь верить ей?

— Уж ей-то я не верю и подавно. Так что поверю тебе на слово, что ты не нажимал на курок. Но вот о чем я хочу тебя спросить — как Карли смогла выбраться из страны, совершив убийство?

— В ту ночь, застрелив журналиста и избавившись от тела, мы вернулись в свое тайное убежище и залегли на дно.

— Так ты помогал избавиться от тела?

— У меня не было выбора. Приказ Эль Капитана. Да, меня до конца жизни будет мучить чувство вины. Так вот, мы вернулись в подвал, где уже провели несколько суток — вообще, мы меняли адреса каждые два-три дня, — а наутро, когда я проснулся, Карли исчезла. Вместе со своим рюкзаком, паспортом и всем остальным. А еще вместе с ней пропали чилийские песо на сумму пятьсот долларов, выданные мне на текущие расходы.

— Она тебя обокрала?

— Судя по всему. Я думаю, она добралась до аэропорта Сантьяго и вскочила на первый же самолет, улетающий из страны… но, сама понимаешь, кто же ее знает? Это же Карли — ни единому слову этой бабы верить нельзя, и мы теперь оба это понимаем.

— А сам-то ты как выбрался из страны?

Мой вопрос заставил Питера вздрогнуть. Его глаза начали наполняться слезами. Мне вдруг стало очень неуютно. Я взяла брата за руку. Он опустил голову и, помолчав минуту, начал рассказывать:

— Через два дня после того, как был убит Дуарте, нам предстояло перебраться в новое укрытие на север от города. Через десять минут после того, как мы выехали из Сантьяго, нас схватила полиция. Нас в машине было трое. Полицейские вывели двух моих товарищей на обочину дороги и расстреляли в упор, там тела и оставили. А меня они затолкали в свою машину. Коп на заднем сиденье сильно ударил меня в висок, давая понять, что я в полном дерьме. От удара я потерял сознание, может, даже получил сотрясение. Этот коп стал трясти меня и бить по лицу, пытаясь привести в чувство. Ему это удалось, и тогда он снова ударил кулаком. На этот раз я отключился надолго. Пришел в себя в крошечной камере без окон. Цементные стены, грязный матрас, света нет, воды нет, вместо сортира ведро. Там меня держали два дня. У меня раскалывалась голова. Три раза в день дверь открывалась, и в камеру просовывали воду и хлеб.

Я орал. Я вопил. Пришел тюремщик и два раза ударил меня в живот. У меня болело абсолютно все. Они оставили меня лежать там и ничего не предпринимали. Я лежал совершенно беспомощный и уже решил, что там и подохну. На другой день тюремщик пришел снова и приказал мне вставать. Меня отвели в отвратительно грязную ванную комнату, велели раздеться, сунули кусок грязного мыла и затолкали под холодный душ. Я два раза терял сознание, но умудрился помыться и даже вымыл голову. После этого мне выдали чистую одежду — мешковатые штаны, белую рубаху, сандалии. Когда я оделся, двое вооруженных до зубов конвоиров долго вели меня по коридорам и наконец притащили в комнату, где сидели три человека. Двое — чилийцы в дешевых костюмах и при галстуках. Они сидели, сняв пиджаки, так что была видна наплечная кобура с оружием — у обоих! А третий был в легком костюме цвета хаки, рубашке с воротничком на пуговицах и полосатом галстуке Йельского университета. Он представился Говардом Лонерганом и сообщил, что работает в нашем посольстве.

Лонерган спросил у детективов разрешения поговорить со мной — испанский у него был отличный, — подошел к стулу, на который мне приказано было сесть, нагнулся и зашептал мне на ухо:

— Питер, я знаю, кто ты. Я знаю, где ты рос, в какую школу ходил, в каком колледже учился, и про твою аспирантуру тоже все знаю. Мы связались с твоим отцом — они с твоим братом здесь, в Чили, — и сообщили ему о том, в какое сложное положение ты попал. Должен сообщить тебе, что эти люди — сотрудники Особой службы — знают о твоей причастности к убийству Альфонсо Дуарте. Если расскажешь им то, что они хотят знать, мы попытаемся с ними договориться и увезем тебя из страны. Поэтому мы советуем тебе начать сотрудничать с этими джентльменами и не делать глупостей.

— Вы можете гарантировать мне безопасность? — спросил я.