— Беги! Ты уже на целую минуту опаздываешь на свой допрос. Помни, ты в этом деле пострадавшая сторона. — И легонько подтолкнул меня в спину.
За стойкой регистратора в вестибюле сидела женщина. Я объяснила, что у меня назначена встреча с консулом Макнамарой, и протянула свой паспорт. В вестибюле не было ни вооруженных охранников, ни детектора металла. Только спокойный полный мужчина в костюме, сидевший рядом со стойкой на высоком табурете. На меня он не обратил внимания. Регистратор сняла трубку и куда-то позвонила. Мне было разрешено войти. Минут через пять я сидела в небольшой комнате для переговоров, куда меня проводила та самая женщина, которая накануне говорила со мной по телефону.
— Консул подойдет через пару минут. Я рада, что вы не стали затягивать с приходом. Это в ваших интересах. Лучше поскорее со всем этим разделаться.
Однако меня довольно надолго оставили в этой комнате одну, так что я уже начала думать, что они делают это специально, чтобы выбить меня из колеи и заставить нервничать. Наконец дверь отворилась, и вошли двое. Консул Макнамара, плотный, очень деловитый мужчина, представил меня своему спутнику, детективу Кинлану. За сорок, седеющие рыжие волосы. Он изучал меня с профессиональной подозрительностью.
— Рад, что вы сразу откликнулись на приглашение, — сказал консул Макнамара, предлагая мне сесть.
Оба мужчины заняли места напротив. Консул положил перед собой папку. Детектив Кинлан вынул черный блокнотик и ручку. Когда консул открыл папку, я увидела внутри свою фотографию и несколько страниц печатного текста — рапорты. Он заметил, что я их разглядываю.
— Ну что, нравится вам Тринити? — спросил он. Ну, просто воплощенная любезность.
— Очень нравится, — был мой ответ.
— Больше, чем Боудин? Тринити — отличный колледж. К тому же там у вас были неприятности с вашим молодым человеком — футболистом.
Вот блин! С этого момента консул и детектив засыпали меня вопросами, желая знать все о моих отношениях с Карли Коэн. Я посвятила их во всю историю, начиная с Олд-Гринвича и кончая недавним появлением Карли у моих дверей в Дублине. Рассказала и о том, что после первой ночи я отказалась снова пускать ее в комнату.
— Вы, стало быть, познакомили ее с мистером Трейси и пустили все на самотек? — спросил детектив Кинлан.
— Карли подошла ко мне в пабе, где, кроме нас с Шоном, было еще несколько человек. С тех пор они тесно общались.
— И вы ведь знали, что ваша бывшая подруга в бегах, знали, что ее несчастные родители не находят себе места после ее исчезновения, знали, что ее мать была на грани самоубийства, и, несмотря на все это, вы и не подумали позвонить в Штаты и помочь всем?
К этому вопросу я подготовилась.
— Карли сразу же запугала меня угрозами, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал твердо. — Она показалась мне психически нестабильной и способной на все. Я испугалась, что если я сообщу, что она жива, то она отомстит. Теперь я понимаю, какую ошибку совершила. До конца жизни меня будет мучить вина за самоубийство ее матери. Не надо мне было так сильно бояться Карли. Но она и правда страшный человек.
Мне задали массу вопросов о том, что я знаю про ее политическую деятельность в Дублине. Я не вдавалась в подробности — сказала только, что видела ее в компании маоистов в Тринити. Знала ли я, что она симпатизирует республиканцам? Мой ответ: мы никогда с ней не обсуждали ирландскую политику. Им известно, сообщил Кинлан, что я «гуляю с парнишкой из Белфаста»… каковы, кстати, его взгляды на политику? Я ответила, что Киаран, как и его родители, чужды политики и сторонятся всей этой заварушки на севере. Затем Макнамара начал расспрашивать, известно ли мне о криминальной деятельности Карли в те годы, когда она считалась пропавшей. Я заранее решила, что буду все отрицать.
— Неужели она не рассказывала вам ничего о своих подвигах в Калифорнии? — В голосе Макнамары звучало сомнение.
— Она упомянула, что околачивалась где-то в области Залива[92], и все.
— А не упоминала она о времени, которое провела в Чили с вашим братом?
— Мы провели вместе всего один вечер, и она вела себя очень странно, злилась, была раздражена и настолько не в себе, что я тут же свернула все разговоры.
— А когда вы ездили к брату в Париж, ее имя ни разу не всплыло в разговоре?
— Вот именно, ни разу.
— Я чувствую, что вы, к сожалению, с нами не вполне искренни, — сказал Макнамара.
— Брат только рассказал мне, что он был в Сантьяго, ввязался там в политические разборки и вынужден был спешно вернуться.
— Сам факт, что ваш отец управляет рудником в Чили и имеет там большие связи наверху…
— Я в политику не лезу.
Мне стало даже интересно, неужели они рассчитывали услышать от меня что-то такое, чего сами до сих пор не знали. Они ни словом не обмолвились о том, известно ли им что-нибудь о делах Карли в Чили и о ее близком знакомстве с моим братом. А раз так, значит, чем более несведущей и наивной я буду выглядеть, тем лучше.
— И о своей работе с «Черными пантерами» она ничего не рассказывала?
— Она говорила только о своем бегстве из Олд-Гринвича после того кошмарного инцидента. Еще упоминала, как бродяжничала по Штатам…
— И как сделала себе подложные документы? — спросил Кинлан.
— Нет, об этом я первый раз слышу.
— Я вам не верю.
Я посмотрела детективу прямо в глаза, не отводя взгляда:
— Сэр, речь идет о женщине, которая своим исчезновением принесла немало бед жителям нашего городка в Штатах и разрушила жизнь своих родителей. И вдруг она появилась у меня на пороге, ворвалась в мою жизнь — безумная, пышущая ядовитой злобой. Вы хотите знать, почему я на самом деле ее выгнала? Потому что я сказала ей в лицо, что то, как она обошлась со своими родными, чудовищно. А она бросила в ответ, что я жалкая провинциалка, примерная девочка.
— Так почему вы не сняли трубку и не сообщили ее родителям или кому-либо из официальных лиц, что она жива? — спросил Макнамара.
К этому вопросу я тоже была готова.
— Я сказала Карли, что чувствую себя обязанной позвонить ее родителям. Она пригрозила, что снова исчезнет или, хуже того, действительно покончит с собой, если я решусь на этот шаг. Что я могла сделать, сэр? Что?
Да, признаю, на этом последнем «Что?» я постаралась изобразить, как задыхаюсь от волнения. Я ненавидела себя за такую откровенную ложь. Но кое-что мучило меня с того дня, как я узнала о самоубийстве миссис Коэн, — вопрос, который прошлой ночью я задала в постели Киарану: если мой отец через свои каналы в Конторе знал все о похождениях Карли в Сантьяго, то почему же он никому не дал знать, что она жива? Ответ Киарана показался мне очень убедительным: «Судя по тому, что ты мне рассказала, у твоего отца есть немало тайн, которые он никогда не раскроет никому из своих близких. Так что да, я бы не удивился, если бы он и впрямь узнал о деятельности Карли через свои каналы. Однако и он, и его хозяева сочли за лучшее не сообщать никому, что твоя подруга жива, более того, бузит и не желает угомониться. Не вини себя за то, что промолчала. Точно так же поступил и твой отец». Мой спектакль перед консулом и представителем Особого отдела, казалось, возымел необходимый эффект. Они обменялись взглядами, и я почувствовала, что они готовы мне поверить. И все же Макнамара задал еще один вопрос:
— Вы далеки от политики, не так ли, мисс Бернс?
— Абсолютно, и уж точно стараюсь не вмешиваться ни во что, касающееся политических дел здесь, в Ирландии. Я здесь только гость. И неприятности мне не нужны.
Кинлан холодно посмотрел на меня:
— Согласен, они вам ни к чему.
Она задали еще несколько формальных вопросов о моих соседях по дому и о том, не кажется ли мне, что «в окружении этого Шона Трейси есть темные личности или он просто немного глуповат». Я отвечала, что, насколько я могу судить, верно второе. Еще они хотели знать, о чем я говорила с братом во время моего визита в Париж. Мой ответ был: «О семейных делах». Что-то подсказывало мне: они уже поняли, что большего от меня не добиться. А вот у меня был к ним вопрос.
— Скажите, должна ли я опасаться, что сегодня вечером Карли Коэн снова окажется под моей дверью?
— Вы хотите знать, в стране она еще или нет? — спросил Макнамара. — Буквально сейчас, пока мы с вами беседуем, она поднимается на борт самолета, вылетающего в Нью-Йорк. Она согласилась на добровольную репатриацию. Ей известно, что по возвращении ей придется дать показания в ФБР. И известно также, что дома против нее будут выдвинуты обвинения. И все же она предпочла вернуться. А ее отцу сообщили, что она жива. А также сообщили, что она не одну неделю жила со мной под одной крышей?
— Еще одно, последнее, мисс Бернс. — Кинлан пристально посмотрел мне в глаза. — Нам сообщили, что о местонахождении мисс Коэн стало известно из некоего анонимного источника. Как, по-вашему, что это мог быть за аноним?
— Понятия не имею, сэр.
— Я не удивлен, что вы понятия не имеете, потому что вы позволили третьему лицу сделать за вас всю грязную работу.
Выйдя на улицу, я нашла Киарана на скамейке у посольства с утренним выпуском «Айриш таймс». Увидев меня, он вскочил. Мы обнялись и долго целовались. А когда наконец отлепились друг от друга, его лицо осветила ироничная усмешка.
— Насколько я вижу, тебя не посадили под замок и не вышвырнули из страны, — усмехнулся он. После чего спросил, не желаю ли я посетить Белфаст и встретиться с его родителями.
Идея поехать в гости в Северную Ирландию вызвала у меня тревогу. Каждый раз, когда я включала ирландскую станцию на своем маленьком транзисторном радиоприемнике, из-за границы приходили пугающие новости. Угрозы, взрывы, убийства, тела, найденные в неглубоких могилах, с пулей в голове…
Во время нашего очередного — раз в два месяца — созвона с мамой у меня не повернулся язык сообщить ей, что в ближайшие выходные я отправлюсь на сто миль к северу, в места, которые считались зоной боевых действий. Зато я узнала из этого разговора, что по возвращении в Штаты Карли была задержа