— Я сочла, что им об этой поездке знать совсем не обязательно.
— Это заставляет меня чувствовать тройную ответственность за ваше благополучие. Поскольку я в качестве кулинара совершенно безнадежен, а Энн весь день была на работе, я подумал, что лучше всего будет заскочить по дороге за едой в лучший в городе индийский ресторан, если такая аномалия, как поедание карри в Северной Ирландии, вас не возмутит.
Я решила, что Джон Квигг мне нравится.
По дороге к стоянке такси он продолжал говорить:
— Мой друг Раджив из «Бомбейского дворца» заверил, что нас будут ждать целая курица тандури, три порции карри и всевозможные наан, лепешки и чатни, которые остается только забрать.
Мы поймали черное такси, Джон объяснил, что черные такси — нейтральные. Но если, например, мы ехали бы по той же самой что ни на есть католической Фоллз-Роуд к Дивиш-Флэтс, то в самом начале Фоллз-Роуд нормальное черное такси нас бы высадило, и пришлось бы пересаживаться на другое черное такси, из тех, которые ездят только в той зоне.
— Если тебе по душе террористический туризм, то Фоллз и Шенкилл — это своего рода Триумфальная арка Белфаста, — пояснил Киаран.
Такси остановилось перед индийским рестораном, и Джон выбежал. Как только он вышел из такси, я наклонилась и, обняв, с чувством расцеловала Киарана:
— Папа у тебя просто замечательный.
— Так я должен отца благодарить за то, что ты так в меня вцепилась?
— Ха-ха, очень смешно. Просто когда видишь, как вы здорово ладите, как вам хорошо вместе…
— Это заводит?
— О да, еще как, я хочу тебя прямо сейчас.
— Боюсь, прямо сейчас это немного проблематично.
— Ладно, вернемся к этому позже.
— Мои родители запросто могут поселить нас в отдельные комнаты. На самом деле я почти наверняка знаю, что так и будет… просто у мамы на эту тему свои заморочки.
— Заморочки?
— При всей своей образованности и толерантности она все равно вряд ли смирится с мыслью, что ее единственное дитя, ее крохотный мальчик, окажется в объятиях чокнутой американки, да еще и под крышей ее дома.
— Что ты ей обо мне наболтал?
— Кроме того, что ты выросла в коммуне, которую возглавляли священники-расстриги и эмансипированные кармелитки, совсем ничего.
Отворилась дверца, и появился Джон с двумя полными доверху, исходящими паром бумажными сумками.
— Раджив не подкачал, — сказал Джон. — А дома у меня припасена бутылка отличного красного вина из Болгарии.
— А что, разве в Болгарии делают вино? — ехидно спросил Киаран.
— В Болгарии производят дешевое и вполне пригодное к употреблению вино, — ответил Джон, укоризненно взглянув на сына.
Такси тронулось с места. Немного поколесив по узким проулкам, мы выехали на большую зеленую площадь с несколькими готическим башнями поодаль.
— Университет, — пояснил Джон.
Посыпал мелкий дождь, ухудшив видимость. Но мне все же удавалось разглядеть солидные викторианские дома и административные здания на площади, переулки с аккуратными домами с террасами, двух- и трехэтажными. Думаю, мы находились как раз в той части города, о которой Киаран говорил, что она укрыта от вооруженных стычек, которые были так характерны тогда для Белфаста. Мы подъехали к кирпичному дому, узкому, в три этажа.
— Chez nous[95], — объявил Джон.
Что меня сразу поразило в доме Киарана, так это количество книг. Это, пожалуй, было самое книжное жилище, какое мне приходилось когда-либо видеть. Квартира была уютная, с отциклеванными половицами, симпатичными изжелта-белыми стенами, удобной викторианской мебелью и книгами, книгами, книгами. Книги были повсюду — даже за унитазом в туалете подвального этажа, наваленные грудой до самого бачка. В прихожей полки высились от пола до потолка, в уютной гостиной три стены из четырех имеющихся были плотно заставлены шкафами, и на кухне тоже были книги.
А в комнате Киарана, стены которой были увешаны множеством плакатов с портретами самых разных персонажей, от Оскара Уайльда и Джима Моррисона до Бенджамина Дизраэли, на настенных полках были представлены детские и юношеские увлечения моего парня. Еще я обнаружила даже еще более внушительную коллекцию альбомов рока и джаза, чем видела в его дублинской квартире.
Тем временем появилась и мама Киарана, Энн, женщина лет сорока пяти, как и ее супруг, привлекающая своеобразной суровой красотой.
— Кого мы видим! — широко улыбнулась она сыну.
Киаран тоже просиял. Энн без церемоний обняла сына и, задержав руку на его плече, внимательно посмотрела на него.
— Вид у тебя цветущий, — заметила она.
— Твоими молитвами, — усмехнулся Киаран.
— Мой сын считает, что я всегда и ко всему придираюсь, — обратилась она ко мне. — Очень рада познакомиться, Элис.
— И я рада, мэм.
— Ни к чему нам эти викторианские церемонии. Энн будет в самый раз. — Наклонившись, женщина поцеловала сидящего мужа: — Вижу, Джон сделал все правильно, доверив готовку Радживу.
— Я объяснил, что к кухне меня лучше не подпускать. Это опасно.
— Смертельно опасно — так будет точнее. Но я за тебя выходила не из-за твоих поварских талантов.
— И я не из-за этого на тебе женился.
Они улыбнулись друг другу, как заговорщики. Такое было для меня в новинку, поскольку до сих пор я не видела ни одной пары супругов из поколения родителей, которые бы искренне любили друг друга. Об этом красноречиво говорили невербальные знаки — мимика, жесты родителей Киарана и то, как они друг на друга смотрели, ясно свидетельствовали о том, что между ними существует физическое притяжение и они наверняка занимаются сексом, причем регулярно (да еще и слегка поддразнивают друг друга из-за неумения готовить — то, из-за чего мой отец вечно подкалывал маму). Рядом с кухней находилась столовая с овальным столом красного дерева и стульями. Нам всем раздали поручения, чтобы ускорить ужин. Мне сказали, где найти скатерть, салфетки и столовое серебро, а тем временем Киаран кормил кошек, Джон расставлял бокалы и открывал вино, а Энн разложила всю еду на тарелки и в вазочки. Джон и Энн оказались очень увлеченными, творческими людьми. Энн готовила вечернюю аналитическую программу о текущих событиях на Радио-Ольстер. Она была поразительно эрудирована, информирована обо всем на свете и отлично разбиралась в международной политике. В тот вечер из Чили пришли очередные новости — о том, что Пиночет начал преследования интеллигенции, настроенной против хунты. На миг я впала в панику, решив, что Киаран может что-то сказать родителям о связи моей семьи с этими событиями. Но Энн продолжала рассказывать о том, что ведущий чилийский поэт, Пабло Неруда, подверг себя серьезному риску, во всеуслышание назвав Пиночета диктатором, а Киаран нашел под столом мою руку и пожал — сигнал о том, что он не собирается подрывать мое доверие, пересказывая то, что услышал от меня об отце и Питере в Сантьяго. Впрочем, Энн все же задала мне вопрос о проблемах внешней политики Никсона и Киссинджера, потом строго допросила, что я думаю о бомбардировках Камбоджи, есть ли шансы у президента пережить Уотергейт и считаю ли я, что нео консерватизм, его теоретики и апологеты Ирвинг Кристол и Мидж Дектер и «простоватый Рональд Рейган, которого, однако, не стоит недооценивать», могут задать тон в ближайшем будущем? Меня порадовали искренний интерес матери Киарана к тому, что я говорю, и желание вовлечь всех в обсуждение важных вопросов, что она и делала, мастерски поддерживая общий разговор. Когда же Джон, отклонившись от темы, принялся расспрашивать о джазовых клубах Нью-Йорка, оказалось, что он настоящий фанатик того, что он назвал «величайшим вкладом Америки в универсальный язык музыки». Он рассказал, что они с Энн — за год до рождения Киарана — провели лето 1953 года на Манхэттене, что он слышал Чарли Паркера в клубе «Бердленд», Билла Эванса и Декстера Гордона в «Вэнгарде» и что «в моей следующей жизни я наверняка буду жителем Нью-Йорка».
Поскольку мы приехали вечером в пятницу и на следующий день никому не нужно было вставать рано, мы приговорили две бутылки вина и по капельке «Блэк Буш». Разговор перескочил на Даунинг-стрит, где премьер-министр Хит сменил Вильсона, потом на блестящего белфастского романиста Брайана Мура, которого мне непременно нужно было прочитать, затем Энн снова расспрашивала меня о Уотергейте и о том, приведет ли наконец этот скандал к падению Никсона.
К тому времени, как Энн показала мне гостевую спальню — снова коснувшись моей руки и сказав: «Как хорошо, что ты здесь, с нами», — я втайне мучилась ревностью, думая: бывают же, оказывается, семьи, где все со всеми нормально ладят.
Той же ночью, но гораздо позднее, после того как Киаран тихонько постучался ко мне и мы занялись безумной любовью на полутораспальной кровати в гостевой комнате, стараясь не очень шуметь, я прошептала, прильнув к нему:
— Знаешь, мне даже грустно стало оттого, какие у тебя чудесные родители. Потому что я поняла, что никогда не видела ничего хорошего в семейной жизни.
— Как и все, они не идеальны. Папа, когда он чем-то озабочен, может уходить в себя и ничего не замечать вокруг. А моей маме лучше не говорить слова поперек. Она может впасть в ступор, если в чем-то сомневается или если кто-то или что-то ее расстроит. В остальном — особенно после твоих рассказов о твоих глубоко несчастных ма и па — согласен, мне здорово повезло отхватить таких родителей.
— Кроме того, они образцовая супружеская пара.
— Ты хочешь сказать, что они до сих пор друг другу нравятся?
— Вот именно.
— В том-то вся и хитрость, точно? Сохранить влюбленность.
— Мне вот интересно, мои-то родители были хоть когда-то по-настоящему влюблены друг в друга?
— Наверняка были… или, по крайней мере, убедили себя в этом…
— Что вместе проще выжить?
— Мой отец недавно сказал интересную штуку про Северную Ирландию, у меня его слова прямо отозвались в душе. «Неважно, о семье речь или об обществе, быть несчастным — это всегда вопрос выбора».