Ничего, кроме нас — страница 86 из 122

— Вообще-то, это Саманта, твоя старая подружка, так усердно затаскивает Питера в бомонд.

— Перестань называть ее моей старой подружкой. Это было минутное увлечение, не более того.

— Тоби, ну я же понимаю, что я не единственная, с кем у тебя есть такая же договоренность. Не переживай, я могу с этим справиться. Но не надо вести себя так, как будто переспать с Самантой Гудингс — это раз плюнуть. Я же видела, как ты смотрел на нее на вечеринке у Питера. Она и сейчас тебе небезразлична. И кто станет тебя винить за это? Просто я не выношу Нью-Йорк именно за то, что он полон вот таких девиц, как Саманта.

— Ты талантливая, красивая… ничем не хуже ее. Ты могла бы здесь многого добиться, но прикрываешься своим Дублином, как щитом, чтобы не двигаться дальше, за пределы пережитых тобой страданий. Да, это ужасно. Но прошло два года. Я не призываю тебя сбросить старую кожу, как рептилии. Но если позволишь, все-таки скажу… ты ограничиваешь себя, продолжая и дальше изображать школьную учительницу из Вермонта и твердить себе: я недостаточно хороша, чтобы выдержать конкуренцию в Нью-Йорке. На самом деле ты достаточно хороша, чтобы добиться здесь блестящего успеха. Но возникает главный вопрос: можешь ли ты взглянуть в лицо жизни?

Вечером, после того как Тоби бросил мне этот вызов, я спросила Дункана, согласен ли он, что я себя ограничиваю. У самого Дункана был роман с Андреа, юристом в сфере развлечений, которая постоянно курсировала между Нью-Йорком и Лос-Анджелесом и поэтому шутливо называла себя бродягой с двух берегов. Она была умной и энергичной, хотя на мой вкус немного чересчур восторженной. А еще Андреа постоянно намекала Дункану, что ему нужна квартира побольше, здесь обстановка казалась ей «слишком студенческой». Но Андреа искренне поддерживала Дункана и помогала ему в работе. Дункан только что вернулся из Алжира, где брал интервью у Тимоти Лири, бывшего преподавателя из Гарварда, а ныне настоящего гуру ЛСД, выбравшего изгнание в Северную Африку. Каждый раз, когда я располагалась на ночевку за плитой, а Андреа тоже была дома, я слышала, как они шумно и энергично занимаются сексом. Было очевидно, что постель — то, что их обоих сближает.

Однажды вечером, когда я сидела у Дункана после дневного свидания с Тоби, какой-то парень налетел на меня, обнял и заявил:

— Привет! Я призрак из твоего прошлого!

Волосы парня, некогда зеленые, теперь стали черными как смоль. Он по-прежнему был курчавым, с прической в стиле афро. Однако еще больше похудел. А светлая кожа — он всегда был бледным — теперь стала белой как мел. Но Хоуи Д’Амато остался самим собой — таким же ярким и экспансивным. Кажется, он был искренне рад видеть меня.

— Я и не знала, что вы с Дунканом поддерживаете связь, — сказала я, пока наш хозяин открывал бутылку красного вина и разливал его в три бокала.

— После универа в Нью-Йорке я год или около того прожил в Сан-Франциско — quelle surprise[113], — но в конце концов мне там до смерти надоело. И я, понятное дело, сбежал назад, на восток. Влез в издательское дело Нью-Йорка, сумел пробиться. Сейчас работаю в рекламном отделе «Сент-Мартинс Пресс». И вдруг вот этот красавчик заключает с нами контракт на написание большой книги о закате и падении идеализма 1960-х годов. Когда редактор привел его в мой кабинет, я запрыгал и стал орать как ненормальный: «Это же один из тех немногих ребят в Боудине, который не называл меня Зеленым пидарасом!» А потом он рассказал мне, что ты изредка гостишь у него тут. Я, кстати, тебе написал, когда узнал, что случилось. И не надо оправдываться и объяснять, почему не ответила. Я все понимаю.

Я сжала руку Хоуи:

— Спасибо.

— Но сегодня я решил, что просто обязан зайти и узнать, как твои дела. Ты выглядишь просто потрясающе, девочка моя.

Я ответила, что Хоуи за это время не растерял своего таланта к преувеличениям.

— Но мне нравится твой стиль начала семидесятых. Как-нибудь можем поговорить с тобой о реально важных вещах — например, устроить дискуссию о влиянии ямса на карму.

— Я смотрю, ты почти не изменился.

— О нет, я чудовищно изменился благодаря тому, что очутился наконец в Нью-Йорке, отгородился от остального мира и не высовываю нос дальше Манхэттена и Файер-Айленда.

Хоуи настоял на том, чтобы в мой следующий приезд пригласить меня поужинать в кафе «Волшебная флейта» на 64-й Вест-стрит. После этого мы сходили на Рудольфа Нуриева, выступавшего на Бродвее, потратив астрономическую сумму за места в партере. За ужином Хоуи заговорил о Сыне Сэма — серийном убийце, который держал в страхе весь Нью-Йорк, убивая влюбленные пары, когда те садились в машины. Буквально за несколько дней до моего приезда в город на выходных убийца выстрелил в голову студентке Колумбийского университета и скрылся с места преступления. У меня эта история всколыхнула в душе все прошлые травмы. Когда за обедом Хоуи стал об этом рассказывать, я страшно занервничала. Заметив мое состояние, он взял меня за руку.

— Ну что я за идиот, вот язык без костей, — огорченно сказал он.

— Нормально, все нормально. Просто…

— Не нужно объяснять. Вот совсем ни к чему.

Я потянулась за сигаретами:

— Интересно, получится у меня хоть когда-нибудь преодолеть все, что со мной было?

— Может, и нет, — сказал Хоуи. — Возможно, шрамы останутся у тебя навсегда.

— А ты? Тебе до сих пор больно вспоминать, что случилось в колледже?

— Конечно. Иногда, в спокойные моменты, я думаю, почему я сделался еще более откровенным и эпатажным — не скрывая, тычу всем и каждому в глаза, что я-де не такой как все, что я чертов гомик? И мне кажется, все дело в том, что случилось со мной в старших классах и в Боудине и оставило такой глубокий след. Знаешь, что для меня самое трудное? Попытаться завязать хоть сколько-нибудь длительные отношения — меня ни с кем не хватает больше чем на раз-другой. Сегодня вечером ты вернешься к Дункану, а я отправлюсь в Майншефт, найду там кого-то и буду трахаться с ним в туалетной кабинке. Потом, часам к трем ночи, вернусь в свою «сказочную» квартиру, просплю несколько часов, глотнув декседрина, а утром пойду на свою «сказочную» работу. Буду «сказочно» болтать со всеми, потом пойду на «сказочный» ланч с каким-нибудь издателем журнала и буду уговаривать его дать нам интервью, потом начну думать, не пойти ли на «сказочную» презентацию книги, и часам к семи решу поехать. И все, кто меня видит, будут думать: «Ах, этот Хоуи Д’Амато, разве он не сказочный? Как он уверен в себе, как непринужденно он чувствует себя в своей голубой шкуре!» Это почти правда, но есть один нюанс: я абсолютно «сказочный»… и очень одинокий.

После того ужина Хоуи снова стал моим близким другом. Он мог пропасть, а потом вдруг позвонить мне в Вермонт в полночь и проболтать со мной часов до двух. Мы настолько сблизились, что я почувствовала, что могу более открыто говорить с ним о смятении, которое бушевало в моей душе. К своему удивлению, я обнаружила, что «легкомысленному» Хоуи свойственны такт, а также способность хранить то, что он называл «иезуитское молчание». Намек на римско-католическую церковь был нарочитым. Хоуи не просто рос и воспитывался в католической семье, он и сам был практикующим католиком: каждое воскресенье ходил к мессе и верил, что в исповедальне можно очиститься от грехов. Он даже упомянул как-то о священнике, которого нашел в церкви Св. Малахии на 49-й Вест-стрит, который не обрушивался на Хоуи с гневными речами и обвинениями, когда он признавался в своих плотских грехах и гомосексуализме.

— Хотя сам отец Майкл суперреспектабелен, у меня ощущение, что моя сексуальная жизнь кажется ему вполне привлекательной. Он даже однажды предостерег меня, чтобы я не ходил с этим на исповедь к другим священникам, так как они могут не проявить сочувствия и снисходительности, как он. Но эта церковь для бродвейских куколок и богемных типов вроде меня. Уж там-то все священники много чего выслушивают о сексуальной жизни своих прихожан. Отец Майкл, я чувствую, опосредованно живет через меня.

Почему я в какой-то момент рассказала Хоуи о своей интрижке с Тоби? Возможно, почувствовала, что это еще сильнее скрепит нашу дружбу. В свою очередь, он признался мне, что в прошлом году был задержан полицией за попытку снять кого-то в туалете Пенсильванского вокзала перед посадкой на «Метролайнер» до Вашингтона, где он должен был встретиться с автором и застолбить права на серию интервью с ним.

— Вот такой я везунчик, попытался снять полицейского под прикрытием.

— Так это же, наверное, все было подстроено полицией?

— Само собой, и адвокат АСЗГС[114], взявшийся за мое дело, добился снятия всех обвинений именно на том основании, что это мерзкая подстава. О моем «преступлении» узнало начальство — сначала опоздал на поезд, а позже копы сообщили ему, что я был арестован за «непристойный поступок» в общественном туалете, хотя на самом деле я даже не успел ничего сделать. Даже удовольствия не получил. Полицейский показал мне свой значок в тот момент, когда я расстегивал его ширинку. К счастью, своему непосредственному начальнику я нравлюсь, так что он уладил дело с нашим генеральным директором. Но предупредил: второго столкновения с полицией он не потерпит.

Как и другие нью-йоркские друзья, Хоуи уговаривал меня уехать из Вермонта, уверяя, что в северных лесах я попусту толку воду в ступе.

Но я оставалась там, откладывая решительный шаг до 1980 года, когда мне исполнится двадцать пять. Бег трусцой перерос у меня в серьезную страсть, и в 1978 году я пробежала Бостонский марафон за четыре часа тридцать семь минут. А в следующем году, в беге на двадцать шесть миль в Нью-Йорке, я улучшила этот результат на две минуты. Когда я, шатаясь, пересекала финиш, меня там ждали Дункан и Хоуи. Первая книга Дункана «Сквозь таинственное стекло: как американская контркультура изменила американское сознание