Ничего, кроме нас — страница 91 из 122

[126] и утверждал, что имеет прямой контакт с Всевышним, но и каждое воскресенье позволял ядовитым змеям обвивать себе руки и молился, чтобы их укусы не были для него смертельными.

Меня очаровал безыскусный стиль повествования, а главное — то, что писательница открывала окно в мир, глубоко чуждый большинству из нас, но при этом американский до мозга костей. Я сказала своему шефу, что вижу в писательнице потенциал, если, конечно, она готова сократить и переосмыслить большую часть текста. Джек прочитал первые две главы и предложил мне поработать над книгой, при условии, что мисс Картрайт согласится на переделки. В тот же день я позвонила Джесси-Сью. Говорила она очень тихо, скованно, но в итоге мы как будто нашли общий язык. Писательница рассказала, что, как и было описано в книге, сумела сбежать от сумасшедшего отца и забитой матери, поступила в Университет Северной Каролины, а затем уехала в Шарлотт и работает учителем. Оказалось, что женщина наделена сдержанным, но мощным чувством юмора и способностью видеть в жизни главное, нередко свойственной тем, кому приходилось бороться за выживание. Когда я объяснила, что прошу ее многое пересмотреть и переписать рукопись, Джесси-Сью в целом согласилась. Я пообещала к Рождеству отправить ей рукопись с правками и подробными комментариями. Разговор наш состоялся в начале декабря 1980 года, так что каждую свободную минуту я посвящала работе с рукописью, тем более что Джек не освобождал меня и от других обязанностей. Я не была на него за это в претензии. Работа мне нравилась.

Доволен своей работой был и Адам. Он вошел в небольшое торговое объединение с Уолл-стрит под названием «Кэпитал Фьючерс», руководил которым сорокалетний живчик по имени Тэд Стрикленд. С первых дней Тэд стал для Адама гуру в новой профессии. Описывая его, брат без тени улыбки использовал такие эпитеты, как «финансовый гений» и «динамичный визионер». Тэд не только взял на себя роль старшего брата, от которой устранился Питер, но и заморочил Адаму голову трескучей мотивационной болтовней.

Например, как-то он заявил мне: «При моем потенциале я способен дать этому миру нечто великое».

Мой встроенный измеритель бреда всерьез зашкалило, когда я услышала от Адама такое. Но зато я начала понимать, что больше всего на свете мой младший брат нуждался в добром отношении. Тэд же не скупился на похвалы, а «Кэпитал Фьючерс», по его версии, был местом, где Адам мог бы «развернуться во всю мощь в плане карьеры» и «срубить деньжищ» (любимые выражения Тэда), но и одновременно с этим «узнать, что финансовая компания может стать твоей семьей на многие десятилетия».

Тэд счел, что мой брат — «прирожденный лидер», потому что Коннор, его старший сын от первого брака, был лучшим игроком в той самой школьной хоккейной команде, где Адам был тренером, и впервые за двадцать лет команда стала чемпионом. Тэд присутствовал на той игре, где ребята выиграли региональный кубок школ. Коннор — поистине голливудская история! — забил в этом матче победный гол. Тэд, который сам себе чрезвычайно нравился в роли «учителя успеха» (ваш внутренний миллионер… этакий новейший жаргон торгашей и предпринимателей), пришел в восторг оттого, что Адам за два сезона превратил никчемную группку ребят в «истинную команду победителей». Он пригласил моего брата на ланч. Адам явился в своем обычном виде: блейзер с серыми фланелевыми брюками, оксфордская рубашка и полосатый галстук. Тэд осыпал его комплиментами, а потом сказал, что в двадцать девять лет ему пора сделать выбор: либо он продолжает тренировать детей — и через тридцать лет накопит себе и своей будущей супруге на маленькое ранчо в Порт-Честере, Мианусе или другом унылом пригороде, — либо он присоединится к «инициативной и амбициозной команде» «Кэпитал Фьючерс» и узнает, каково это — «подняться в верхние слои финансовой стратосферы».

Адам выбрал второе и вошел в «Кэпитал Фьючерс» в сентябре 1980 года, сразу после женитьбы на Дженет. Свадьба была не настолько веселой, как можно было бы себе представить, тем более что родня Дженет оказалась группкой провинциалов из заштатного городка Дженезео, и, по незабываемому маминому выражению, «привкус от них всех был одинаковый». Питер, предчувствуя, что нас ожидает, оставил Саманту в Бруклин-Хайтс, поскольку догадывался, что она может вслух назвать Дженет и ее семью деклассированными элементами. Родители Дженет принадлежали к пресвитерианской церкви и с явным предубеждением относились к нашему отцу, ирландцу-католику, и матери-еврейке. Все они явно ощущали себя глубоко уязвленными и обиженными на весь мир, а особенно на нас, жителей Нью-Йорка. И все же саму Дженет я вовсе не считала ходячим кошмаром — это была обычная провинциальная девушка, не слишком изысканная и светская, но зато она сумела почувствовать в моем брате неуверенного в себе одиночку и опознала в нем родственную душу. Не раз я пыталась завязать с Дженет разговор, пару раз даже приглашала ее приехать в город, поужинать вместе, а потом сходить на бродвейский спектакль. Но она всегда находила благовидные предлоги, чтобы не встречаться со мной. Адам, со своей стороны, благодарно откликался на опеку и заботу, подобную материнской, так что Дженет подходила ему, как никто другой. Еще до свадьбы, когда Дженет была уже на шестом месяце, я узнала, что она выражала опасения, стоит ли Адаму «соваться в игры с большими деньгами». Папа мне признался, что, впервые увидев Дженет незадолго до поступления Адама в «Кэпитал Фьючерс», он поговорил с сыном о том, что лучше ему расстаться с девицей сейчас, пока не поздно: «Она не та женщина, которая тебе подходит, тем более что теперь ты можешь стать большим игроком на Уолл-стрит». Но милого Адама во все времена отличала верность. Тренер, спортсмен, великодушный и добросердечный парень, он мечтал стать отцом. Разве мог он бросить беременную женщину? Папа предложил ему несколько возможных выходов. Адам отказался даже рассматривать эти варианты, сказав папе, что он дал клятву Дженет, «а я — человек слова». Надо отдать должное папе, он не стал настаивать. Сказал только:

— Через пару-тройку лет, когда ты начнешь делать большие деньги, уйти будет намного дороже и намного сложнее.

— Я не из тех, кто бросает семью, — отрезал брат.

Папа потом рассказывал, что с трудом сдержался, чтобы не ляпнуть:

— Не исключено, что еще захочешь таким стать.

Венчание проходило в довольно мрачной часовне. Дженет была вся в белом, подружки невесты — в розовом, а друзья жениха — в кремовых смокингах, рубашках с рюшами и галстуках-бабочках из коричневого бархата. Что характерно, шафером Адам попросил быть своего помощника тренера из школы. В церковном дворе, увидев молодых людей в этих жутких смокингах, Питер повернулся ко мне и маме:

— Я искренне рад, что Адам не позвал меня в шаферы.

Папа появился за несколько минут до начала службы, бросился по проходу к тому месту, где сидели мы, и прошипел громким шепотом:

— Застрял из-за какого-то гребаного местного лоха — тот еле плелся передо мной на своем чертовом пикапе.

Заметив Адама и его дружек в свадебных костюмах, он ошеломленно замолчал.

— Старик Дженет тоже так приоделся? — спросил он. — Или он и мать невесты предпочитают стиль Даго[127]делюкс?

— Что ж ты так тихо? Скажи еще погромче, — язвительно заметила мама.

— Я просто выразил вслух то, о чем вы все думаете.

— Давайте сосчитаем до десяти и скажем себе, что через пару часов мы будем далеко отсюда, — предложил Питер.

— Но мой малыш… он останется, — возразила мама со слезами в голосе.

— Это его решение, его выбор, — отрезал папа.

— Может, попытаемся его умыкнуть, пока они не узаконили брачные узы, — предложила я.

— Эта деревенщина нас не выпустит живыми, — сказал папа.

Мама, постаравшись подавить столь типичный для нее взрыв смеха, пихнула папу локтем.

— Ты можешь увезти мальчика из Бруклина… — прошептала она.

— И это говорит принцесса Флэтбуша[128].

Снова мамин смех, на сей раз прозвучавший довольно громко. Настолько, что крючконосая, с лицом хищной птицы мать Дженет, сидевшая от нас через проход, пристально посмотрела в нашу сторону.

— Меня только что сглазила злая ведьма Запада, — прошипела мама, и теперь, не удержавшись, хохотнул папа, чем привлек свирепый взгляд какой-то дамы в бархатном платье немыслимого свекольного цвета.

— Ну, а теперь, жители Нью-Йорка, придержите на время свой сарказм, — призвал Питер, когда по проходу к первому ряду прошел наш брат.

То, что он нервничает, было очевидно. Как и то, что он старается не смотреть нам в глаза.

— Боже мой, — прошептала мама отцу, — он уже раскаивается и ничего не хочет.

— Могу остановить все это хоть сейчас, — прошептал в ответ папа.

— Это его дело и его жизнь, — возразила я.

— Мы не должны принимать за него решения, — поддержал меня Питер.

— Вечно ты… профессор этики хренов, — огрызнулся папа, но так беззлобно и забавно, что мы снова приглушенно захихикали.

Тут органист, фальшивя, грянул свадебный марш, и все встали, а краснолицый отец Дженет повел по проходу дочь — в белом атласном платье, выразительно обрисовывающем «почти незаметную» пятимесячную беременность. К ним подошел священник, и мы все сели, Адам взял Дженет за руку. В этот момент мама начала рыдать. К моему удивлению, папа взял ее за руку и притянул к себе. А она положила голову ему на плечо и не снимала, пока не закончилась служба. Вид у мамы был печальный, у папы — и того печальнее. Обратив внимание на этот невиданный доселе — по крайней мере, на протяжении десятилетий — момент близости между нашими родителями, Питер посмотрел в мою сторону, выразительно подняв брови. А наши родители не обращали на происходящее у алтаря никакого внимания. Вместо этого они оба уставились в пол, не смея поднять друг на друга глаза, смущенные и растерянные одновременно.