такое могли сотворить люди, независимо от их национальности и принадлежности к тому или иному народу? Среди палачей найдутся представители всех наций и народов, а уж среди жертв — и подавно! Ясно одно: эти ужасы всегда порождаются определенной идеологией и совершаются под руководством определенной организации — партии, которой руководят тот или иной «великий вождь» и его приспешники.
Вот они, эти приспешники. День за днем, месяц за месяцем я сижу с ними рядом, всматриваясь в их чисто выбритые лица. За исключением Кальтенбруннера и Штрейхера, вызывающих у меня чувство отвращения, остальные подсудимые внешне неприметны. Вот разве еще Рудольф Гесс, заместитель Гитлера по партии, обращает на себя внимание некоторой странностью поведения и отсутствующим взглядом глубоко запавших глаз под густыми черными бровями.
Не случайно по ходатайству защиты Гесс был подвергнут медицинскому освидетельствованию специальной комиссией, состоявшей из виднейших психиатров мира. Комиссия представила суду подробные медицинские отчеты и свое заключение. Гесс сообщил суду, что симулировал потерю памяти из «тактических соображений». После тщательного рассмотрения документов с учетом заявления защитника и, наконец, объяснения, данного самим Гессом, суд пришел к выводу, что обвиняемый дееспособен и процесс может продолжаться.
Для меня, да и для любого советского гражданина всё это казалось невероятным. В советской судебной практике сама постановка вопроса о душевной болезни подсудимого и его направлении на медицинское обследование всегда сопровождалась произволом в той или иной форме. Сколько тяжело больных перемололи тюремные и лагерные жернова в годы сталинского террора! И в то же время сколько здоровых инакомыслящих было направлено в психиатрические больницы!
Моя мама рассказывала мне, что в колымском лагере в ЗО-е годы отбывали большие сроки многие психические больные. Среди них в одном бараке с мамой находилась одна из фрейлин царского двора. Рассудок ее помутился еще в московской тюрьме, где она никак не могла понять, в каком заговоре против советской власти и лично против товарища Сталина ее обвиняют. Однако это не помешало вершителям правосудия посадить ее на 10 лет в колымский лагерь. Здесь уголовники величали бывшую фрейлину графиней за то, что она, поднимаясь по деревянным ступенькам в барак-столовую за порцией жидкой баланды, как шлейф, поддерживала рукой край своей дерюжной юбки. А при виде охранника она с достоинством заявляла ему, что такой отвратительной жидкостью, которую здесь называют супом, она не кормила даже собак.
Нравы вождей и их приспешников
Итак, о других подсудимых. Внешнюю привлекательность в них отыскать было трудно. Но, как говорят, на вкус и цвет товарищей нет. К тому же мне, тогда молодой девушке, все подсудимые казались стариками, как и любые люди старше сорока. Ведь главные нацистские преступники, за исключением, пожалуй, одного Шираха, к моменту взятия под стражу успели перейти этот возрастной рубеж.
Мне с юности внушали, что внешность человека — лишь оболочка, не свидетельствующая о его уме и душевных качествах. Внушали мне и что мужчина должен быть умным и добрым, а внешняя красота ему не нужна и даже привлекательность не обязательна. Я навсегда усвоила эту истину, непреложность которой как нельзя лучше подтверждалась в моей собственной семье. Здесь кроется причина моего повышенного интереса к умственным способностям и душевным качествам подсудимых. Мне казалось, что знание этих двух важнейших компонентов человеческой личности позволит в какой-то степени объяснить преступные решения и бесчеловечные действия приспешников Гитлера.
Сидя в переводческой кабине, я не переставала задавать себе один и тот же вопрос: как могли взрослые, образованные, на первый взгляд, неглупые и с виду нормальные мужчины принимать непосредственное и даже косвенное участие в обмане своего собственного народа, в попрании человеческого достоинства, в превращении людей в рабов и, наконец, в уничтожении сотен тысяч ни в чем не повинных людей? Неужели все это можно объяснить противоестественной безоглядной любовью к диктатору, не считающему нужным даже скрывать свои изуверские цели?
В те времена не было телевидения и народы лицезрели своих вождей только на портретах, на парадах и в кадрах кинохроники. При любом появлении на публике эти вожди были ловко загримированы мастерами нацистской и коммунистической пропаганды. Другое дело — ближайшее окружение вождей, в данном случае Гитлера. Подсудимые Нюрнбергского процесса были его сообщниками, «товарищами по партии». Они принимали от любимого фюрера награды и поощрения за преданность и рабское послушание. Они разрабатывали планы и проекты, в основу которых были положены бредовые идеи «величайшего полководца всех времен», «корифея в области науки и искусства» (как знакомы нам, советским людям, эти слова!). Гитлер держал своих «Parteigenossen» (партийных товарищей) при себе, заставляя их по ночам слушать свои нескончаемые монологи, произносимые до и после просмотра фильмов, за едой и после еды.
В этом фюрер как бы следовал примеру советского вождя. Ночные «посиделки», напряженное улавливание мыслей «отца народов», просмотры целомудренных фильмов, вино, фрукты и закуски — всё это было и в Кремле, и Обер-зал ьцберге.
Как известно, Адольф располагал огромной созданной по его распоряжению фильмотекой, в которой хранились фильмы многих времен и народов и которая после войны была перевезена в подмосковные Белые Столбы. Об этом я узнала, возвратясь из Нюрнберга и пустившись на поиски достаточно хорошо оплачиваемой работы, которую можно было бы сочетать с аспирантурой. Такая работа нежданно-негаданно нашлась, и — где бы вы думали? — в самом центре Москвы, в министерстве кинематографии, у самого министра Большакова. Министру срочно понадобились переводчики, в том числе и с немецким языком, для перевода трофейных фильмов. Мое зачисление на работу было столь же головокружительно быстрым, как и отправка в Нюрнберг. Условия оказались подходящими, не говоря уже об оплате. Работать надо было через день, точнее через ночь, чередуясь с другой переводческой бригадой. В каждой бригаде было три переводчика: английский, немецкий и французский.
Всё это показалось мне загадочным, но тут же было разъяснено начальницей первого (секретного) отдела министерства. Эта решительная, не терпящая возражений дама с толстым слоем жирного крема на веках и под выцветшими, ничего не выражающими глазами открыла мне, что работать я буду, страшно сказать, для самого Иосифа Виссарионовича.
Фильмы надо было не просто переводить, но сразу же и отбирать, руководствуясь следующими указаниями высочайшего начальства: никаких любовных сцен (тогда понятия эротики, не говоря уже о сексе, в нашем лексиконе еще не было), никакой политики и только черно-белые ленты. Дело в том, что Вождь опасался вредного воздействия цветного изображения или даже просто самих красок на здоровье. А как любой диктатор, драгоценный и любимый вождь народа, он хотел, нет — просто обязан был жить вечно!
Перевод, собственно говоря, мы делали не для подготовки дублирования фильма на русский язык на какой-либо киностудии, а лично для министра Большакова, чтобы тот, в свою очередь, во всеоружии мог переводить фильм Великому Вождю и его ночным гостям. Если же у Сталина возникали вопросы, высокопоставленный толмач звонил дежурной бригаде и мы, пользуясь находящимся в нашем распоряжении фондом справочников, давали необходимый ответ.
Как Большаков справлялся со своими переводческими обязанностями, сказать трудно. Но министр оставался на своем посту, а значит, вполне удовлетворял Вождя, хотя, по собственному признанию Большакова, трех указанных выше языков он не знал. Он записывал, заучивал, запоминал звучащие с экрана монологи и диалоги знаменитых и малоизвестных киноактеров. Трудно ему было, но справлялся.
Что же касается меня, то работа только на первых порах показалась мне счастливой находкой. Судите сами. Иногда приходилось смотреть по три фильма в ночь. Нередко ни один из них не отвечал требованиям хозяина. Заказывались другие фильмы, и всё начиналось сначала. Ну, а главное, очень хотелось спать.
Представьте себе: сидишь в полусне и смотришь последнюю часть фильма, в котором есть любовь, но только на расстоянии, в котором нет политики и пленка черно-белая. Появляется надежда, что изнурительный поиск увенчается успехом. Мои коллеги уже давно спят в мягких креслах. Они могут это себе позволить, потому что с самых первых кадров заказанные ими на сегодня фильмы на английском и на французском языках были отвергнуты. Хотя и черно-белые, но замешаны на политике, да еще и с еле-еле заметным антисоветским душком. Этого Вождь не терпел. Он считал, что по Европе должен бродить только один призрак — призрак коммунизма.
Итак, все надежды сосредоточились на моем немецком фильме. Именно он должен был удовлетворять всем требованиям Вождя. С этой радужной и расслабляющей мыслью я постепенно погружаюсь в сон. Но какая-то внутренняя сила пробуждает меня. Открываю глаза, и что я вижу: на экране? Блистает всеми красками зимнее утро, голубеет небо, темнеют горы, и на этом фоне танцует женщина в одеяниях всех цветов радуги. Сна как не бывало. Нажимаю кнопку вызова киномеханика. Уж не запустил ли он часть из другого фильма, с упреком спрашиваю я его. Мне невдомек, что в министерстве кинематографии механик не имеет права на такую ошибку. Киномеханик безропотно прокручивает мне последнюю часть картины, и я убеждаюсь, что полтора часа работы — псу под хвост. Вот они — достижения новейшей в свое время кинематографической эстетики — фильм в фильме! В черно-белую ленту вставлен кадр из цветного фильма с Марикой Рёк в главной роли. Два шпиона — герои черно-белого детектива — встречаются в кинозале на демонстрации этой цветной кинокартины.
А если бы я не проснулась? Но я, как и механик, права на такую ошибку не имела. И всё начинается сначала…