Другой случай в процессе моей напряженной работы по обслуживанию Вождя выглядит скорее комичным. Иосифу Виссарионовичу почему-то захотелось посмотреть новый китайский художественный фильм. Фильм моментально был прислан в Москву вместе с китайским переводчиком. Получилось так, что порядок нашей обычной работы не был изменен. Министр был где-то в отлучке, а китайский переводчик должен был срочно ехать на свою основную работу и потому не мог сидеть и дожидаться министра. Посредниками между переводчиком и министром в этой замечательной модели «испорченного телефона» оказались опять мы, а конкретно я.
Мне не оставалось ничего другого, как, уставившись на экран, слушать перевод китайского коллеги и пытаться установить, кто из актеров главный герой фильма, а кто его единомышленники или враги. Несколько раз я спрашивала у переводчика, кто есть кто, но это мне не помогало. Я оказалась не в состоянии отличить действующих лиц друг от друга. Мелькающие на экране актеры мало того, что, как в сказке Андерсена, все, как один, были китайцами и назывались китайскими именами, но к тому же были одинаково одеты.
Уже через несколько часов настала моя очередь по памяти переводить, а вернее излагать содержание китайского фильма примчавшемуся в министерство Большакову. И тут мне пришлось по ходу дела придумывать какую-то новую историю, чтобы как-то свести концы с концами. Полагаю, что и бедняге министру ничего не оставалось, как на ночном показе у Сталина последовать моему примеру и предложить Вождю свой вариант.
Представьте себе, что всё прошло без сучка и задоринки, ну прямо как в официальных сообщениях о выполнении планов пятилеток. До нас дошли даже слухи, что фильм был удостоен высочайшего одобрения. Честь и хвала фантазии Большакова!
…Аутром верные соратники отправлялись в руководимые ими министерства, партийные штабы и ведомства, чтобы из своих кабинетов командовать осуществлением преступных замыслов тиранов и послушно исполнять их волю. Не упрекаю этих верноподданных за то, что они в открытую не решались высказать несогласие с обожаемым кумиром и всесильным повелителем. Но разве не существует множества хитростей и обходных путей, чтобы отказаться от соучастия в наиболее гнусных преступлениях, не рискуя жизнью и благополучием близких? Ну, допустим, какой-то уж слишком решительный шаг требует мужества и непомерно больших жертв, но нельзя отрицать и наличия бескровных возможностей отказаться от милостей палача. Это признавали и сами подсудимые в Нюрнберге. Даже наиболее запятнанный из них человеческой кровью Эрнст Кальтенбруннер в своем последнем слове признал, что должен был бы уйти в отставку, симулируя болезнь, однако он этого не сделал. Не сделали и другие, оставаясь верными сообщниками Гитлера практически до самого конца. Не сделали? Или не захотели сделать? Они покинули корабль по-крысиному, лишь тогда, когда он пошел ко дну…
Ялмар Шахт
Только Шахту удалось оставить корабль несколько раньше. Главный американский обвинитель Джексон спросил, почему доктор Шахт, будучи противником гитлеровской программы агрессии, не заявил Гитлеру сразу, что отказывается выполнять его приказы о финансировании программы вооружения.
Шахт в ответ на это сказал, что, если бы он так заявил, «мы не имели бы возможности вести здесь и теперь этот приятный диалог. Вместо диалога был бы монолог. Я бы тихо лежал в гробу, а пастор читал бы молитву!». Это была сущая правда, но всё же Шахт, первоначально поверивший фюреру и оказавший ему неоценимые финансовые услуги, предпринял рискованные шаги, чтобы обеспечить себе пути к отступлению.
Шаги эти были весьма робкими. Шахту, безусловно умному, но предельно расчетливому, осторожному и себялюбивому человеку, было далеко до отчаянного Штауфенберга. Шахт лишь установил связь с участниками заговора против Гитлера, продолжая долгое время числиться министром без портфеля и получая от фюрера пятьдесят тысяч марок в год.
Ловкое балансирование между Гитлером и оппозицией в 1944 году в конце концов кончилось заключением гениального финансиста в нацистский концентрационный лагерь, о чем доктор Дикс, неутомимый защитник подсудимого Шахта, сообщил Трибуналу, представляя своего подзащитного как ярого противника фюрера и его агрессивных идей.
Допрос Шахта главным обвинителем от США Джексоном навсегда остался в моей памяти. Я воздержусь от передачи содержания этого допроса, так как боюсь, что в моем изложении этот мастерски оформленный в стилистическом отношении диалог умных, образованных и энергичных противников утратит свою красоту и силу. Скажу только, что два отлично подготовленных бойца сошлись тогда в словесном поединке, от исхода которого зависела дальнейшая судьба одного из них и мировое признание профессионального мастерства другого. Вот где можно было действительно убедиться в непреодолимой силе правильно выбранного и к месту сказанного слова.
Обвиняя «финансового чародея» в субсидировании гитлеровской программы вооружения, Джексон опирался на богатейший арсенал документально подтвержденных фактов. Шахт, возражая ему, использовал все свое умение для того, чтобы если не всегда полностью опровергнуть обвинение, то, по крайней мере, ослабить силу доказательств, приводимых главным американским обвинителем. Защищаясь, имперский министр экономики, он же имперский министр без портфеля, он же в течение длительного времени президент Германского имперского банка и, наконец, он же узник нацистских лагерей после серии четких ответов «Совершенно верно!», «Так точно!», чувствуя, что Джексон неопровержимыми доказательствами загоняет его в тупик, внезапно переходил в атаку на политику западных держав в отношении гитлеровской Германии.
Шахт смело заявил суду, что против вооружения Третьей Империи в Европе и Америке ничего не предпринималось и что в результате такой политики союзники подарили Гитлеру Судетскую область, а потом и всю Чехословакию. Такие утверждения заставляли американского обвинителя отказываться от дальнейших вопросов, ответы на которые превращались в обвинения самих победителей, которые располагали необходимой информацией о гонке вооружений, о подготовке Германии к агрессивной войне и о нарушении ею прав человека.
Суд вынес главному финансисту нацистской Германии оправдательный приговор.
Оправданные подсудимые и неосужденные преступники
Как известно, Трибунал вынес оправдательные приговоры не только Шахту, но и еще двум подсудимым: Папену и Фриче. Эти двое почти начисто исчезли из моей памяти и воскресли в ней лишь много лет спустя, когда я познакомилась с их мемуарами в читальном зале Библиотеки имени Ленина.
Тогда, в Нюрнберге, член Трибунала от СССР И. Т. Никитченко заявил о своем несогласии с оправданием Шахта, Папена и Фриче и обосновал свое расхождение с другими членами суда в Особом мнении, которое было приобщено к приговору. Факты и доводы, изложенные в этом объемистом документе, убедительно подтверждали, что оправданные Трибуналом Франц фон Папен и Ганс Фриче так же, как и Шахт, активно способствовали укреплению нацистского режима и выполнению агрессивных планов Гитлера.
Но, тем не менее и несмотря на всё это, мне казалось, что дела таких, как Фриче и Папен, должны были бы рассматриваться не Нюрнбергским трибуналом, а каким-то другим, если так можно выразиться, менее крупнокалиберным судом. В Нюрнберге же на скамью подсудимых следовало бы посадить таких преступников первой величины, как Геббельс и Гиммлер. Но к началу процесса ни того, ни другого уже не было в живых. Главный пропагандист «Третьей империи», ближайший сотрудник и наперсник Гитлера Йозеф Геббельс и первый палач нацистской Германии рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер успели раскусить ампулы с ядом и тем самым избежали виселицы.
Что касается меня, то я не могла избавиться тогда от мысли о том, скольких преступников надо было бы посадить на скамью подсудимых, если бы Международный трибунал продолжил свою работу в Москве. Речь, конечно, должна была бы идти только о главных большевистских преступниках, иначе очень легко переступить недозволенную грань и, нарушив библейские заповеди, утопить правосудие в крови массовых репрессий, которые всегда и везде приводят к гибели ни в чем не повинных людей. Честь и хвала Нюрнбергскому трибуналу, что он не пошел по этому пути!
По данным, обнародованным в 1996 году, всего лишь 50 (!) работников огромного сталинского аппарата насилия и террора были после смерти диктатора привлечены к уголовной ответственности. А ведь только главных советских преступников при всей строгости отбора хватило бы на три-четыре таких же длинных, как в Нюрнберге, скамьи. Но все они, как правило, благополучно завершили свою карьеру, кроме, пожалуй, одного Берии и нескольких его приспешников.
На Нюрнбергском процессе среди членов советской делегации не было такого, кто не знал бы о существовании некоего Лихачева, ближайшего помощника Берии, официально засланного в Нюрнберг не знаю, в качестве кого, но очень хорошо знаю, зачем. Когда мои более молодые друзья спрашивают меня о Лихачеве, я не могу назвать им ни его имени-отчества, ни чина, ни официальной должности на процессе. Я отвечаю им лишь одно: этот страшный человек был расстрелян вместе с Берией в 1953 году.
Кто он, подсудимый № 1?
Но вернемся в зал нюрнбергского Дворца юстиции. Еще нет Особого мнения, нет и самого приговора, подсудимые еще не произнесли свое последнее слово. Еще не выступили с заключительными речами их адвокаты. Еще допрашиваются свидетели и предоставляются всё новые и новые доказательства и документы.
Доктор Штамер, следуя принятым Трибуналом правилам американского судопроизводства, вызывает своего подзащитного Германа Вильгельма Геринга в качестве свидетеля по его собственному делу. Защитник вызывает «человека номер два», как его называли в третьей империи, который в Нюрнберге превратился в «подсудимого номер один».
Так своеобразно, на скамье подсудимых, осуществилась давняя мечта рейхсмаршала занять главенствующее положение. Он был явно горд тем, что Трибунал принял решение, чтобы по всем вопросам истории и программы нацистской партии показания давал только Геринг. На протяжении всего процесса этот властолюбец безуспешно пытался подчинить себе своих бывших коллег. Он давал им указания, например